Старший брат царя. Книги 3 и 4

— Верно, конечно. Но скажу тебе: сейчас государь себя чувствует лучше, чем осенью. Древнее лечение помогает. Так вот, государь собирается жениться.

— Как можно! А государыня Мария Фёдоровна?! А царевич Дмитрий?!

— Значит, я хочу тебя, Клим Акимович, ещё раз предупредить: наш разговор всего двое знают. Ежели третьему что станет известно, я докопаюсь, из-под земли достану!

— Обижаешь, Борис Фёдорович! Шишом отродясь не был!

— Прости, коли так! Так вот, государь хочет породниться с английской королевой. Обменялись уже послами с обеих сторон. А Марии Фёдоровне келья обеспечена... Вообще-то одной женой больше у государя или меньше — это его дело. Но ныне точно известно, что государь намерен поменять свой двор, ближайшее окружение, потому что эти ближайшие отравить его собрались! В этом он уверен, ищет доказательства, пока без крови, но вот-вот заработают заплечных дел мастера. Первым в списке ненаписанном стоит Годунов...

Клим не удержался:

— О, Господи! Как можно?! Ведь ты ж — любимец!

— Можно! Все известные любимцы государя добром не кончали! Вспомни: дядька князь Андрей, духовник Сильвестр, окольничий Адашев, князь Курбский, бояре Басмановы, Малюта...

— Как Малюта?! Он убит на войне!

— Правильно. А зачем Малюту понесло на неприступную крепость Вейсенштейн? А всё дело в том, что Григорий Лукьянович мечтал стать боярином. Государь послал его на приступ Вейсенштейна, пообещав боярскую шапку. Думаю, он полагал, что шапку давать будет некому! К тому времени все опричные князья погибли от рук самого же Малюты, и оставаться ему в живых не было смысла! Вот так-то... А теперь наша очередь — Бориса и Богдана!.. Смотрю: ты в лице изменился, Клим Акимович. Вот, оказывается, с кем ты дело имеешь! — Борис закатился своим беззвучным смехом. — Ну ничего, обойдётся. Однако ж осторожность не помешает, потому и толкую с тобой. Твоё здоровье! За долгие годы жизни!

Беседа затянулась, уже опорожнены две склянки заморского вина. Борис приоткрыл тайны многих дворцовых событий, вроде двойной, а в иных местах и тройной стражи, всякого рода доносы, подслушивания, которые Клим замечал, но до этого разговора не мог понять.

Значит, Иван готовит новое кровавое дело, пока исподволь, но вот-вот опять польётся кровь! Бояре знают об этом, хотят предотвратить. Но как?

Голова отяжелела больше от услышанного, чем от вина... Клим отлично понимал, что тут, за столом, происходит не задушевная беседа двух закадычных друзей. Нет! Тут опытный придворный, хорошо знающий ход дворцовой жизни и влияющий на события, учит уму-разуму его, Клима, — дворцового новичка, который по недомыслию может разрушить планы. Направление учёбы одно — пока всё должно оставаться по-старому.

Только в конце беседы, когда допили последний бокал, Борис спросил без обиняков, сколько государь будет находиться в добром здравии.

— При бережении и лечении люди с водянкой годами живут.

Ответу Клима Борис кисло улыбнулся:

— Даже при больном сердце?!

— Даже при больном сердце, если беречься, не перегружаться едой, питием... Особенно опасно сердиться. Всякие неожиданности не к добру, а испуг опасен втройне!

— Испуг! — многозначительно потянул Борис. — Ну, будь здоров, Клим Акимович, не поминай лихом. Будем надеяться, что утро вечера мудренее и завтра государю не придётся ни на кого сердиться.

На следующее утро всё было как обычно, хотя Клим краем глаза заметил в светёлке рядом с покоями государя десятка два вооружённых стражников. Надо полагать, кто-то подготовил на всякий случай!

В покоях государя, кроме всегда присутствующих придворных, было несколько бояр, в том числе и Годунов, а также государевы лекари. С разрешения государя лекарь-немец рассказал, как они лечат государя, который ныне заметно окреп и недалеко выздоровление. Потом Иван спросил других лекарей и, наконец, целителя Одноглаза.

...В тот день стража не понадобилась. Государь отпустил всех, задержав только Клима. Он устал от разговоров и был раздосадован: всё-таки он ждал, что лекари затеют свару... А может, без шума-то и хорошо, значит, лечат правильно всё ж!

Иван сейчас полулежал в кресле, голова его покоилась на подушке, закреплённой на спине кресла, ноги в золочёных ичигах — на скамеечке. Он приказал поставить скамейку для Клима и махнул рукой, как перед шахматной партией. Прислужники поспешили к двери, два-три оставшихся притулились в дальнем углу.

— Садись, ты сегодня настоялся. Да и говорят: в ногах правды нет, да и возраст у тебя... Ты на сколько старше меня?

Не ожидая такого вопроса, Клим чуть было не сказал, что старше всего на четыре года. Однако, вовремя вспомнил свою сольвычегодскую родословную. С поклоном ответил без сравнения:

— Мне шестьдесят второй минул.

— Смотри — бодрый ты старик! И к девкам, небось...

— Нет, государь, такое не дано.

Иван оживлённо хихикнул:

— А я ещё... грешен... Да... Клим, к весне я поправлюсь?

— Твои лекари уверены в том, ты сам слышал.

— А ты уверен?

— Государь, мы все под Господом ходим. Иной, совсем здоровый, споткнулся, и нет его. А у тебя сердце... беречь надобно.

— Клим Одноглаз! Говоришь всё правильно, а кажешься — каким-то скользким.

— Ежели не веришь мне, отпусти Бога ради. Вот перед Святителем клянусь: никогда не напомню о своём существовании!

— Нет, живи пока тут. Ты приносишь мне облегчение. Вот сидишь рядом, а боль из груди уходит и из ног! Хотелось бы мне верить тебе, Клим во всём, но... С Борисом дружбу водишь...

— Прости, государь, но я много лет лекарь его семьи. Мария Григорьевна меня вторым отцом чтит — я её от верной смерти спас. И Бориса Фёдоровича лечил...

— Знаю. И Борис тебя ко мне привёл... Но чего шепчетесь с ним?

— Помилуй, государь! Я многих пользую, никто не желает о болестях своих громко кричать.

— Плохо! Очень плохо, что ты, государев лекарь, других пользуешь. Непорядок то! И всё ж прощаю тебя... Около меня побудь... болести ушли... я подремлю малость...

Молчание длилось бесконечно долго. Клим тоже задремал.

Пробудился от хриплого смешка Ивана:

— Во! И тебя сморило! Ладно, иди отдыхай. Да помни: вечор ко мне весёлых людей приведут. Последний день масленицы широкой. Грехи потом отмолим. Эй, люди! В постель меня.

...Для Ивана тот вечер был испорчен. Постный вид Клима рассердил его. Он кивнул скоморохам, те окружили Клима и вовлекли в дикий танец... Клим особо не сопротивлялся, но, двигаясь с козой, не отрывал осуждающего взгляда от смеющегося Ивана. Тот так раззадорился, что вскочил, чтобы включиться в пляску. Его услужливо подхватили под руки...

Тут ему стало плохо, его положили на лавку. Клим, освободившись от козы, принялся за ним ухаживать. Прибежали другие лекари. Скоморохов прогнали.

Ивана отнесли в постель. Он подозвал Клима и тихо ему сказал: — Не умеешь ты веселиться... Всё испортил... За такое наказываю... А тебя не буду. Уйди.

Узнав о происшедшем, Борис удивился:

— Под счастливой звездой ты родился, Клим Акимович! У нас за такое у бояр головы летели!

Далее день за днём долгие службы в молельне государя. Царь спокойно дремал в своём кресле. Вечерами Клим читал Священное писание около постели государя, а изредка, по праздникам, играл с ним в шахматы...

И вдруг... В конце второй седмицы Великого поста дослух принёс известие из знахарской избы. Там будто бы волхвы гадали и пришли к решению, что государю осталось жить до Кириллова дня (18 марта).

Услыхав приговор, Иван два дня не мог произнести ни слова. Клим и лекари сидели вокруг постели, но помочь ничем не могли. Государь сперва начал мычать, потом разразился такими проклятиями, что и здоровому за ним не угнаться. Стругавшись, приказал собрать в знахарскую всех привезённых лекарей и волхвов. В избе забить окна и двери, обложить соломой и ждать. Ежели на Кириллов день предсказание не свершится — сжечь лжепророков. Приказание отдано на Алексея Божьего человека (17 марта). Клим был приезжим знахарем — забрали и его, а Иван сразу не хватился.

В знахарской избе-пятистенке оказалось человек тридцать, сразу стало душно и запахло потом. Большинство заключённых буйствовало, доходило до драки, особенно когда убедились, что окна и двери забиты и завалены соломой. Принялись вспоминать и искать, кто первый назвал Кириллов день.

Клим присел в дальнем углу. Он не завидовал этим людям, терявшим человеческое достоинство. Он представил, что начнёт твориться, когда подожгут солому! Впрочем, кроме него смирно сидели ещё пять человек. Один из них подсел поближе со словами:

— А я тебя знаю, воевода Одноглаз.

Это был крепкого сложения мужик лет под пятьдесят. Тёмные седеющие волосы на голове перехватывал ремешок, борода и усы подстрижены и расчёсаны. На нём белая рубаха до колен, белые же порты и онучи с лаптями.

— Прости, дорогой, но тебя не припомню.

— Известное дело, нас было много, а ты один со стремянным. Я есмь брат от Ильми-старца, Кауком звать.

— Колдун его?

— Не. Прорицатель... Ну вот, начинается! — Последние слова относились к толпе, ринувшей из первой комнаты к ним с возгласами: «Он! Он!» «Злодей!» «Волхв финский!»

Кауко встал навстречу толпе, протянул к ней обе руки и, громко зашептав что-то, стал медленно наступать. Толпа остановилась, затихла, потом попятилась. Многие принялись стучать в дверь, кто-то сорвал пузыри с окон, орали: «Стража! Колдуна нашли! Того, кто государя обрёк! Поймали!» Охрана снаружи переспросила. Ей сбивчиво пояснили. Там побежали докладывать начальным людям.

Кауко вновь присел около Клима, который посочувствовал:

— Пожалуй, ты прежде нас к палачам попадёшь.

— Не. Эти крикуны мне жизнь даруют. Только мы с тобой в живых останемся.

Клим не очень верил прорицателям. Он принялся расспрашивать Кауко о ските на озере, про старца Ильми...

Ночь проходила. Из-за порванных пузырей на окнах изба быстро остыла. Сильно озябшие решили подтопить печь, но тут же пришлось потушить огонь — дымовое творило оказалось также забитым.

Через снопы соломы в окна пробивался рассвет. Перед избой раздался разговор, в избе насторожились — неужто пришли поджигать! Но стражники принялись отдирать доски от двери. Знахари рванулись поближе. Образовалась куча мала. Кауко шепнул Климу:

— За нами с тобой пришли.

Перед стражей в дверном проёме предстала стена перепутавшихся тел. Кликнули помощь, бердышами и саблями образовали проход у двери и увели Кауко и Клима. Дверь опять забили и завалили соломой. Пока вели, Клим успел шепнуть финну:

— Наверное, зная наперёд, тяжело жить? А?!

— Ничего, живём пока.

Их сразу повели к Ивану. Тот подозвал Клима и вроде как улыбнулся ему:

— Прости, Клим, мои перестарались. Лекарю скамью!

На Кауко он набросился с руганью:

— ...предсказатель! Вот и Кириллов день, а я жив и бодр! Напугать хотел... Я тебя напугаю! Вот тут сей час повешу за одну ногу, и будешь висеть пока не околеешь! Ха! Я добрый: даю выбрать — за правую или за левую? Быстро!