Старший брат царя. Книги 3 и 4

Не усидел на коне и наследник Иоанн Иоаннович. Вышел на помост, вспорол брюхо Висковатому, взял у ката молоток и сноровисто, одним ударом ломал кости колесуемому. Наследнику только-только минуло шестнадцать вёсен, а без него не проходит ни одного кровавого пиршества. Надёжную смену готовил себе царь-батюшка! !

Государь строго и внимательно следил за происходящим на помосте — упаси Бог от нарушения порядка! Вот молодой опричник подошёл к Висковатому, ударил ножом, и несчастный обвис, перестал двигаться. Царь бровью повёл — опричника подвели к нему:

— Звать?

— Ванька Реутов, десятник твоего полка, государь.

— Жалостливый ты, Ваня, да-а?!

— Да, нет, как все...

— Врёшь, Ваня! Татя татей пожалел! Уби-ил! Двадцать плетей сей час! А ты, Гриша, поговори с ним опосля.

— Поговорить можно, — обрадовался Малюта, а Ваню уже положили на скамью...

...На помосте затихли стоны и крики, полёта человек ушли из жизни. Каты с помощью опричников стаскивают с помоста крюками изрубленные тела на радость изголодавшимся псам. Места освободились. Вновь появляется дьяк, гудит его трубный голос над площадью, готовится вторая смена....

Во второй смене дважды произошло нарушение установленного порядка. Вдруг тот самый старичок боярин, которому помогал Клим, неизвестно откуда набрал силы, вырвался от приказных, бросился к государю и принялся звонким голосом обличать мучителя. Рванувшихся к нему опричников жестом остановил государь. Он взял бердыш у стоящего рядом стрельца и остро отточенный серп оружия воткнул в живот смельчака. Приказные оттащили раненого, продолжавшего обличать слабеющим голосом.

Второе событие, отвлёкшее внимание толпы, произошло уже в конце действа, когда над помостом затихали стенания. Фёдор Басманов волею государя оказался в группе высылаемых в монастырь. Здесь все, перепуганные происходящим на помосте, стояли, поникнув головой. Только Фёдор не мог успокоиться, он кидался на окружающих стрельцов, требуя пропустить его на помост. Один из охранников теперь постоянно стоял подле него и без стеснения стукал по голове кулаком. Фёдор затихал, но скоро забывал и начинал шуметь. На этот раз поданный им голос услыхал Скуратов, услужливый опричник пояснил, в чём дело.

— Ну, раз рвётся, пустить. — Фёдор с невероятной стремительностью растолкал стражу и оказался на помосте, поклонился царю. Малюта спросил: — Чего тебе?

— Гриша, ты знаешь, почему государь гонит меня с глаз долой? — И ответил сам: — А потому, что грязный, заросший я! Вот сейчас, как в сказке, добрым молодцем стану. Смотри!

Не успели каты и приказные глазом моргнуть, он побежал и с разбега, головой вперёд бросился в самый большой котёл с кипящей водой. Толпа ахнула, а каты крючьями извлекли сварившегося кравчего. Сказочного чуда не получилось! Иван сделал вид, что не заметил ничего.

Казнь третьей смены прошла по всем правилам. Не дождавшись конца, не досмотрев последнее действо, Иван накинул башлык и отъехал, за ним опричная знать и охрана. Управлять казнью остался Малюта Скуратов.

Клим одеревенел, стоял не шевелясь, смотрел на помост... Темнело в глазах, кружилась голова! Он много слышал о зверствах опричников, о безнаказанных грабежах и убийствах, но вот тут в присутствии царя, помазанника Божьего, творилось невероятное! Вспомнил он уничтожение пленных татар в Коломне, там погибло больше, но не было такого издевательства. И всё-таки там были крымчаки, враги, жёны врагов, а тут — лучшие люди, ближайшее окружение! И ничем не доказанные вины! А какие издевательства! Господи, видишь ли?! За что? Боже мой, в чём наши прегрешения? За что наказания? Зачем я остался жить?!

Подошёл к нему Левко, поклонился, но Клим не увидел его, не признал. Левко понял его состояние, растормошил, заставил обратить на себя внимание. Потом громко зашептал:

— Пошли, пошли отсель, Клим. Стража ушла, можно идти... — и, подталкивая его, повёл, как слепого, под руку, вместе с другими, ещё не верившими в свою свободу.

Левко по пути объяснил, что на двор Вяземского идти боится, но у него есть знакомые, которые дадут пристанище. Они проходили мимо людей, которые остались досмотреть зрелище до конца, и никому до них не было дела. А на помосте казни окончены. Трупы разрубали на части, сбрасывали на подъехавшие телеги, рубленые куски развозили в кремлёвский ров, в замоскворецкие болота, да и тут бросали во множестве. В размельчении трупов был большой смысл: когда загремят трубы Страшного суда, разрубленные враги не смогут собраться из развезённых в разные стороны кусков и не станут показывать против вольных или невольных палачей!

Около Клима появился ещё один человек, с длинной сумою нищего. Лицо его заросло бесцветной щетиной, рот когда-то был разорван, и теперь в тёмной дырке на левой щеке просматривались раскрошившиеся зубы. Левко остановился и спросил его:

— Тебе что, старче?

Нищий вместо ответа сам спросил невнятно и шепеляво:

— Ты — Клим Одноглаз?

— Я. Чего тебе?

— Смотри на тот вон ларь с голубыми ставнями.

Клим взглянул, увидел купца, узнал Неждана. Тот, помахав рукой, исчез.

Нищий продолжал шепелявить:

— Узнал? Этот гость приказал отвести тебя на отдых. Меня Двуротом зовут. Пошли.

Левко ничего не понял, но пошёл вместе с Климом за нищим. Тот обратился к Климу:

— А этот почему с нами? Кто он?

— Это — Левко. Вместе из темницы.

— Не, не! Хозяину не по нраву будет. Иди, добр человек, своим путём.

— Погоди, Двурот, без Левко я не пойду с тобой.

— Ахти, Господи! Вот наказание! Хозяин меня со свету...

— Не бойся, Двурот, я хозяину всё расскажу. А почему он сам ушёл?

— Шишей боится. А ты вон сам неведомо кого ведёшь.

— Клим, я, пожалуй, уйду! — обиделся Левко. — Доглядчиком никогда не был!

— Верю, верю, друг, не обижайся. Двурот вправе опасаться. Веди нас. Только вот что, Двурот, у нас ни гроша денег нет.

— Денежку найдём.