Бронепароходы

14

Работа не заладилась с самого утра. Не успели сесть завтракать, как от караванного капитана к Ивану Диодорычу прибежал растрёпанный работник:

— Диодорыч, в затон комиссия приехала!..

— Вроде недавно была комиссия из управы…

— Это другая! От армии! Будут обратно пароходы во флотилию забирать! Жми скорей, щас к «Лёвшину» приценятся!

Иван Диодорыч, чертыхаясь, ринулся к затону. За ним поспешили и Федя Панафидин с Перчаткиным. Алёшка и Мамедов сегодня на даче не ночевали — они ещё вчера днём уехали к Викфорсу за керосином и пока что не вернулись.

На ходу Иван Диодорыч думал о белых. Совсем недавно колчаковские войска отбили Уфу, потерянную в декабре: после этого создание флотилии на Каме стало делом очевидным. Но неужели белые снова заставят воевать?

Лёд в затоне набух водой и был непрочным, через тёмные и опасные проталины перебросили доски. Затон выглядел неопрятно и замусоренно — в общем, по-весеннему. Нерехтин издалека увидел незнакомых людей, идущих к наливной барже, к который был пришвартован его буксир. Незнакомцев сопровождали капитан каравана и несколько речников с зимующих судов.

Комиссия состояла из четырёх морских офицеров.

— Такой он, значит, ваш знаменитый «Лёвшин»? — скептически спросил один из них у караванного.

— «Лёвшино», — поправил караванный. — В честь села назван…

А вот и его хозяин. — Караванный кивнул на подоспевшего Ивана Диодорыча.

«Лёвшино», ободранный от краски, выглядел не ахти. Нос помят после тарана, в стенах надстройки — дыры от снарядов, половина окон заколочена, кожух рыжеет ржавчиной, под кромкой крыши кое-где висят ряды сосулек.

— Я — капитан Федосьев, — назвался моряк.

Лицо у него, конечно, было славное — русское, крестьянское, честное.

— Расскажете нам, как утопили флагман ижевцев?

— Нечем гордиться! — сразу ощетинился Иван Диодорыч. — Что вам надо?

— Подыскиваю суда для флотилии. В первую очередь хотел увидеть ваше.

— Ну дак вот он, буксир! — буркнул Иван Диодорыч.

— Тогда дозвольте пройти на борт… Господа! — повернулся Федосьев к караванному и речникам. — Не таскайтесь за мной хвостом, я не оперная прима!

С наливной баржи-причала на «Лёвшино» перешли только Нерехтин, Федосьев и ещё один моряк. Моряки несли масляные фонари.

— Лейтенант Вадим Макаров, — представил своего товарища Федосьев. — Наш главный механик. Кстати, сын адмирала Макарова.

Адмирал Макаров, командующий Тихоокеанской эскадрой, погиб в 1904 году при обороне Порт-Артура — вместе с броненосцем «Петропавловск».

— Народ помнит вашего батюшку, — сказал Вадиму Иван Диодорыч.

— Благодарю, — кивнул лейтенант.

Федосьев деловито осмотрел пароход, поднялся в холодную рубку.

— Штурвал паровой?

— Паровой.

— И машинный телеграф есть?

— Чинить надо.

— Давайте лучше агрегаты поглядим, — предложил Макаров.

Моряки зажгли фонари и спустились в машинное отделение. Жёлтый свет зашевелился на низком заиндевелом потолке, и задвигались тени. Клёпаное железо, бимсы и пиллерсы, трубы, поршни в застывшей смазке, замершие на изломе рычаги, чёрная топка, блестящие стёкла манометров, копоть мазута…

Лейтенант Макаров сунулся в закуток за котлом, и там вдруг ожила куча грязной ветоши. В тряпье испуганно заворочался какой-то человек, пытаясь спрятаться в темноте. Этот бродяга спал, но голоса и лязг разбудили его.

— Ты кто ещё такой? — брезгливо осведомился Макаров.

Иван Диодорыч шагнул к лейтенанту и с изумлением узнал в бродяге Сеньку Рябухина. Сенька покинул пароход сразу после навигации — пошёл домой в Мотовилиху, и больше Иван Диодорыч о нём ничего не слышал.

— Дяденька, не трожь меня! — сидя в тряпье, жалко залопотал Сенька.

В этот момент Иван Диодорыч всё понял.

Сенька числился чекистом, и сейчас, похоже, скрывался от колчаковских властей, потому что чекистов колчаковцы расстреливали без суда и следствия.

— Он матрос мой, — сказал Иван Диодорыч. — Сенька Ря… Рябинин.

— Рябинин я… — быстро подтвердил Сенька.

— А почему он в трюме спит? — недоверчиво спросил Федосьев.

— Я его послал краску обдирать, а он, поганец, от работы отлынивает.

— Н-да, тут не военный флот, — заметил Макаров. — Пойдём наверх, Петя.

Федосьев и Макаров направились к трапу на палубу.

— Ты откуда свалился? — шёпотом рявкнул на Сеньку Иван Диодорыч.

— Дак бросила меня Чека в экувации! — плачуще объяснил Сенька. — Я у бабки в деревне два месяца в подполе мыкался, потом шурин выдал, я и убёг… А куды деваться-то, дядя Ваня? В Мотовилихе меня все знают!.. Я сюды…

— Я же пулю получу, коли тебя поймают!

Сенька поник, бессмысленно разгребая тряпки вокруг себя.

— Жди здесь, болван, пока офицеры не уйдут! — злобно распорядился Иван Диодорыч. — Потом заберу тебя. Вот же морока на мою башку!..

— Спаси тебя бог, батя! Спаси тебя бог! — утирая глаза, бубнил Сенька, пока Иван Диодорыч поднимался по трапу.

— Пароход хоть и неказистый, однако исправный, — щурясь на затон после темноты трюма, подвёл итог Федосьев. — Не желаешь, Нерехтин, во флотилию вступить? Боевые речники нам очень нужны. Только матроса этого не бери.

— Не хочу я, господин моряк, — подумав, уклонился Иван Диодорыч.

— Почему? — тотчас строго спросил Федосьев.

Иван Диодорыч не сумел бы растолковать почему. Он за белых? Да, конечно. Красных надо извести? Понятно, что надо!.. Но всё в нём, в капитане Нерехтине, словно отворачивалось от вражды. Не для этого он был создан. Необходимость ненависти вызывала глухую тоску, угнетала и утесняла душу, порождала ощущение тюрьмы. Ненависть лишала свободы.

Федосьев смотрел на Нерехтина с подозрением.

— Сам ты, конечно, для мобилизации староват, но твой буксир я могу и по военно-судовой повинности изъять, — недобро предупредил он.

— Рубишь как большевик, — огрызнулся Иван Диодорыч.

Федосьев вспыхнул от гнева. Мутный тип этот Нерехтин — из тех, что и нашим, и вашим, но все ему против шерсти. Себе на уме капитанишка. Однако ответить Федосьев не успел. С причала, с наливной баржи, раздалось:

— Петя, здравствуйте!.. Вадим, тоже здравствуйте!

На барже стояла Катя с большим узлом в руке.

Федосьев хлопнул Нерехтина по плечу, обещая продолжить разговор, и по сходне перешёл с буксира на баржу; Макаров последовал за ним. Федосьев снял перед Катей фуражку — мокрый мартовский ветерок взлохматил его светлые волосы, — и с шутливой галантностью поцеловал Кате варежку.

— Рады встрече, — пряча улыбку, произнёс Макаров.

Похоже, Катя вызывала у моряков умиление.

— Что вы делаете здесь, господа? — Катя была строга, как хозяйка.

— Это страшная военная тайна! — глухим голосом заявил Федосьев.

— Вам, Петя, только дай повод поважничать.

— Когда вас снова ждать в гости, Екатерина Дмитриевна? — всё-таки улыбнулся Макаров. — Мы дичаем без дамского общества. Вот вашего дядю чуть было не арестовали…

— Неостроумно, господа! — рассердилась Катя. — Ступайте лучше отсюда.

Моряки, смутившись, отдали честь Кате и послушно пошли с баржи прочь. Иван Диодорович проводил их длинным взглядом. Катя, неуклюжая со своим узлом и животом, осторожно перебралась на буксир.

— Я завтрак принесла. Котелок в одеяло укутала, так что всё горячее.

— Откуда ты знаешь этих красавцев? — поинтересовался Иван Диодорыч.

— Друзья Романа Андреича. Познакомилась, когда ездила домой.

— «Домой»? — непонимающе повторил Иван Диодорович.

— Да, дядя Ваня. — Катя с жалостью погладила его по локтю. — Домой.

Поездка с Горецким в пустующий особняк Дмитрия Платоновича очень взволновала её, растревожила душу смутными надеждами.

— Я хочу вернуться туда насовсем, дядя Ваня.

Иван Диодорович, обомлев, сморгнул. Ему нечего было возразить. Что ж, его дом — это речные пароходы, а её дом — бесконечное будущее.

— Не обижайся, пожалуйста. Я тебя сильно-сильно люблю. Но в том доме мне будет легче. Там всё напоминает о папе, а здесь… о нём.

Катя не назвала князя Михаила по имени. Не надо бередить рану.

— Ты ведь меня отпустишь, правда?

Катя вроде спрашивала разрешения, но только для того, чтобы смягчить свои слова. Разрешения ей не требовалось. Впрочем, Иван Диодорыч и не в силах был что-либо ей запретить. Катя, упрямая девочка, жила сама, а он лишь помогал ей, как получалось, и тайком мучился опасениями помешать.

— Как пожелаешь, Катюшенька, — покорился Иван Диодорыч.