"Антология исторического романа-2". Компиляция. Книги 1-9

ГЛАВА IV

Оскорбительные слова Ламотта и последовавший за ним вызов, сделанный в присутствии стольких людей, не могли остаться тайной: слухи распространились среди войска, а затем и по всему городу. Иниго и два итальянца, явившиеся с ним в дом Просперо Колонна, обнаружили, что там уже ни о чем другом не говорят; сюда начал стекаться цвет итальянской молодежи, искавшей у Просперо, своего вождя, совета, как надлежит себя вести. Один за другим прибыли все те, кого назвал Фьерамоска, и многие другие; вскоре число их достигло пятидесяти. Послышались гордые, пылкие речи, и по лицам и поведению говоривших видно было, как жгло им душу нанесенное оскорбление. Некоторые из испанцев, накануне вечером присутствовавшие на ужине и рассказавшие о нем своим итальянским друзьям, тоже явились сюда; они смешались с толпой итальянцев, повторяя то или иное словечко Иниго или пленников, делая свои замечания, предлагая условия договора или ссылаясь на всякие примеры, и тем самым еще более разжигали пламя гнева, и без того уже пылавшее достаточно ярко.

Все это общество теснилось у входа, во внутреннем дворике и в зале нижнего этажа, где братья Колонна имели обыкновение выслушивать своих людей и решать дела отряда. На стенах залы сверкали их доспехи, отполированные и блестящие как зеркало, богато украшенные золотом и тончайшей резьбой. Здесь же хранилось и знамя отряда, на котором была вышита колонна на розовом поле, с девизом: «Columna flecti nescio»; ту же колонну можно было увидеть и на щитах которые вместе с другим вооружением занимали почти все стены. В глубине зала, на двух парах больших деревянных козел, было развешано полное конское снаряжение — седла и чепраки из великолепного красного бархата, украшенные гербами рода, и богатые уздечки, сплошь расшитые золотом, — снаряжение, достойное столь благородных синьоров.

Шесть соколов в шапочках, привязанные к серебряной цепочке, сидели на жерди, прибитой поперек окна; тут же находилось полное снаряжение для соколиной охоты, которую так любили знатные люди в те далекие времена.

Через несколько минут в дверях показался синьор Просперо Колонна, перед которым все расступились и склонили головы. Он прошел вперед, приветствуя всех с благородным достоинством, медленно опустился в красное кожаное кресло у стоявшего посреди комнаты стола, за которым он обычно работал, и вежливо пригласил всех сесть.

Синьор Просперо был одет в черный бархатный плащ, расшитый арабесками; на шее у него висела толстая золотая цепь с золотым медальоном тонкой чеканки. На поясе он носил кинжал кованой вороненой стали. В этом простом одеянии его величественная осанка и бледное матовое лицо с высоким лбом, казавшимся средоточием незаурядного ума и силы духа, внушали то почтение, которое воздается душевным качествам скорее, чем преимуществам рождения и состояния. У него были густые брови, бородка, подстриженная по испанской моде, и неторопливый, пристальный взгляд, по которому, сразу можно было узнать могущественного и влиятельного синьора.

Предстоящему поединку он придавал чрезвычайно большое значение не только потому, что дело шло о чести итальянского оружия, но и потому, что в таких обстоятельствах, когда борьба между двумя могущественными королями велась с переменным успехом, исход турнира мог иметь серьезные последствия для него самого, для его рода и для всей его партии. Победа в поединке, молва о которой, несомненно, разнеслась бы далеко, принесла бы славу его воинам и его знамени: к тому же, кто бы ни остался победителем, испанские и французские военачальники поостерегутся впредь наносить оскорбления дому Колонна и станут искать его дружбы.

Всем известно, какая упорная и долгая борьба елась на римской земле между партией Колонна и партией Орсини; и хотя теперь, в результате возвышения Александра VI и Чезаре Борджа и их вымогательств, обе партии пришли в упадок, но при какой-нибудь счастливой случайности, с помощью чужеземцев или благодаря собственной доблести они могли бы вновь обрести былую славу. И вот теперь представлялся удобный случай схватить фортуну за волосы.

Проницательный кондотьер знал кипучую натуру Фьерамоски и видел, что юноша горит жаждой славы и любовью к отечеству: он нередко наблюдал, как речи Фьерамоски возбуждали в его товарищах стремление показать себя истинными итальянцами, и понимал, какую поддержку он мог теперь оказать ему и. собственным примером и умением разжигать речами то божественное пламя, которое делает человека способным на великие подвиги.

К нему он и обратился, начав говорить. Он сказал, что кое-что уже знает о происшедшем, но желает выслушать эту историю во всех подробностях, чтобы немедленно принять решение. Этторе поведал о случившемся, восхищаясь речами Иниго в защиту итальянцев. Выслушав его, синьор Просперо встал и обратился к присутствующим с такими словами:

— Славные синьоры! Если бы вы были иными людьми и если бы я на собственном опыте, проделав с вами столько кампаний, не убедился в вашей доблести, быть может я бы счел нужным напомнить вам о наших предках, которые своими ратными подвигами вознесли славу нашего отечества так высоко, что весь мир был ослеплен ее сиянием. Мрак и несчастья десяти веков не смогли погасить последние лучи этого блеска. Я напомнил бы вам, что те, кто явился из-за гор, чтобы упиться итальянской кровью, те, кто теперь оскорбляет нас и насмехается над нами, прежде дрожали при одном имени римлянина. Я сказал бы вам, что дерзкая наглость этих людей дошла теперь до того, что вырвав у Италии — а уж какими средствами, про то знает Бог, — корону, делавшую ее царицей народов, завоеванную потом и кровью, они считают, что и этого мало, ибо мы все еще держим меч в руках и носим на груди латы. Они хотели бы отнять у нас даже право сражаться и умирать за нашу честь. Я сказал бы вам: «Поднимайтесь! Пойдемте все, ринемся на них! Обрушимся на этих алчных разбойников, презирающих всякое право!» И ваши взоры мне порукой, что итальянские мечи опередили бы мои слова.

Но вместо того… Долг полководца, чересчур тяжкий в таких обстоятельствах, приказывает мне сдерживать вашу доблесть и вынуждает сказать, что все вы не сможете принять участие в сражении и славу нашего отмщения придется уступить нескольким воинам. Великолепный Гонсало, вынужденный с малыми силами защищать права католического короля, не согласился бы, чтобы кровь его солдат проливалась за другое дело. Но я надеюсь получить разрешение на десять человек и на поле битвы. Я отправлюсь к нему не откладывая и вернусь, как только получу то, что нужно. Вы же напишите каждый свое имя на листке бумаги; Гонсало сделает выбор. Но прежде вы должны поклясться, что подчинитесь его решению.

Речь Колонны закончилась под одобрительный шепот присутствующих. Все принесли требуемую клятву. Затем рыцари написали свои имена и передали листки синьору Просперо, который, поднявшись с кресла, направился к дверям. Двое слуг уже держали приготовленного для него мула. Он сел верхом и, сопровождаемый только этими слугами, поехал в крепость.

Через полчаса, которые для ожидавших юношей тянулись как столетие, он возвратился и, спешившись, вошел в нижнюю залу. Все опять заняли свои места. Общее молчание и выражение всех глаз, устремленных на знатного римлянина, показывали, как страстно молодые люди стремились узнать, на кого пал выбор и с какой надеждой каждый ожидал благоприятного для себя исхода.

— Великолепный Гонсало, — сказал наконец синьор Просперо, вынимал из кармана камзола бумаги и кладя их на стол, — заявил, что он чрезвычайно доволен вашим благородным решением: он не сомневается, что столь доблестные воины с честью выйдут из поединка. Он дает разрешение на турнир и пропуск на десять человек, и немалого труда мне стоило заставить его согласиться на это число; его убедила только важность нашего дела.

Затем он развернул лист, на котором были написаны имена избранников, и прочел:

— Этторе Фьерамоска.

Услышав свое имя, названное первым, Фьерамоска радостно сжал руку Бранкалеоне, сидевшего с ним рядом. Все глаза обратились к нему, и по их выражению было ясно, что никто не считал возможным оспаривать у него первое место.

— Романелло из Форли. Этторе Джовенале, римлянин. Марко Карреларио, неаполитанец. Гульельмо Альбимонте, сицилиец. Миале из Тройи. Риччо из Пармы. Франческо Саламоне, сицилиец. Бранкалеоне, римлянин. Фанфулла из Лоди.

Если бы тут присутствовал кто-нибудь, не знавший никого из названных воинов, он без труда, только по радостному выражению лиц, узнал бы тех, кого судьба предназначила для благородного подвига. На бледном лице Фьерамоски заиграл яркий румянец; когда он заговорил со своими товарищами, каштановые усы, скрывавшие его верхнюю губу, вздрагивали, выдавая внутреннее волнение. Самые дорогие его мечты могли наконец воплотиться в достойных делах. Наконец-то, говорило его сердце, наконец-то итальянская кровь прольется за дело более почетное, чем защита интересов иноземных захватчиков.

Если бы кто-нибудь в эту минуту сказал Фьерамоске: «Твои товарищи победят, но ты умрешь», — он и то почел бы себя бесконечно счастливым. А тут, к тому же, у него была надежда, больше того — почти уверенность, что он победит и вкусит плоды своей победы. И он уже думал о славном возвращении с поединка, представляя себе празднества и торжества в его честь. Как редко человек может предвидеть свою судьбу! Он воображал всеобщее ликование, мечтал о вечной славе, которая покроет Италию и его собственное имя, думал о том, что самые дорогие ему люди будут гордиться им. Какая-то мысль, родившаяся в самой глубине его сердца, пронеслась как облако, на мгновение омрачив радость, сиявшую на его лице, быть может, прошлые несчастья заставили его сердце почувствовать острые терния роковых воспоминании, но это длилось одно мгновение. И разве мог он тогда думать о чем-нибудь, кроме предстоящего сражения. Гонсало назначил Просперо Колонну распорядителем битвы. Таким образом, на Просперо возлагалась обязанность послать вызов, снарядить своих людей, про» следить, чтобы они не терпели ни в чем недостатка; он должен был наблюдать за тем, чтобы обе стороны вели бой честно и по правилам. Прежде всего нужно было назначить день поединка и выбрать подходящее место. Месяц только начался, поэтому турнир должен был состояться во второй его половине, дабы осталось время для приготовлений. Что касается места, то решили поручить его выбор опытным людям. После всего этого был составлен формальный вызов на французском языке. Вызов вручили Фьерамоске и Бранкалеоне, чтобы они немедленно доставили его в лагерь противника. Когда, таким образом, все было решено, синьор Просперо обратился к десяти избранникам со следующими словами:

— Наша честь, рыцари, находится на острие ваших мечей, и я не могу представить себе более надежного и достойного для нее места. Но именно потому вы должны принести клятву, что, начиная с сегодняшнего дня и до дня сражения, вы не примете участия ни в каком ином ратном деле. Случайно полученная рана может помешать вам удержаться на лошади в день поединка. Вы понимаете, каким позором это будет для нас.