Завоевание Туркестана. Рассказы военной истории, очерки природы, быта и нравов туземцев в общедоступном изложении

Камышовый плот с кладью и мост через Сыр-Дарью

Природное русское добродушие высказывалось тут, как всегда после штурма туркестанских городов. Толкаясь по базарам, солдаты при встрече с сартами, хлопали их по рукам, по животу и приветствовали знакомых словом «тамыр» (приятель), обиды, грабежи случались очень редко. При встречах с офицерами сарты прикладывали руки к папахе, что выходило очень забавно или, придерживаясь наших обычаев, протягивали офицеру руку со словами: «аман-ту-ра!». Даже мальчишки в этих случаях соблюдают вежливость, не пропуская никого без обычного приветствия.

Наша победа под Ирджаром прогремела в Средней Азии, а взятие Ходжента, считавшегося оплотом, произвело на умы еще более сильное впечатление. Жители признавались после, что никогда не могли поверить, чтобы эмир, такой могущественный владыка мог потерпеть поражение. Последний все-таки не сознал своего ничтожества в сравнении с могущественной державой Севера. Подыскивая себе союзников и собирая под рукой войска, он еще верил в возможность успеха и, видимо, затягивал время в бесплодных переговорах, сегодня чувство страха и лесть подсказывали ему одно, завтра высокомерие и азиатская кичливость брали вверх. Назначили эмиру срок для высылки условий, срок прошел, ответа не было. Подъехавший в ту пору оренбургский генерал-губернатор приказал открыть военные действия наступлением на бухарские крепости Ура-тюбе и Джизак, это «ключи», которые некогда защищали Тамерлановы ворота на северо-востоке от Самарканда. Взятием этих крепостей мы прочно утверждались в долине Сыр-Дарьи и, кроме того, окончательно разъединяли наших врагов, Бухару от Кокана.

Ура-тюбе досталось нам сравнительно легко, Джизак труднее. Он расположен на единственном удобном пути в долину Зарявшана и считался одно время самою сильной крепостью в Средней Азии. Большая часть города была обнесена в ту пору тройным рядом стен, в 4 сажени толщиной, в 3½ высотой, по ним совершенно свободно могли ездить арбы. На наружной стене и промежуточных башнях стояло 53 пушки, с зарядными ящиками, со всею принадлежностью; для действия же при орудиях были вызваны искусные афганцы. Кроме того, гарнизон города составляли 2 тысяч сарбазов, несколько сотен туркмен, остальные сарты, всего не менее 10 тысяч, под начальством Алаяр-хана, с титулом «таксаб-перваначи» – нечто в роде нашего фельдмаршала, при нем состояло 19 беков. Внутри крепости, как водится, стояла «урда» (крепость), но, по словам перебежчика, такая ненадежная, что ее можно было прошибить палкой. Между первой и второй стеной шла улица шириной около 60 саженей, здесь Алаяр-хан расположил лагерем все свое разношерстное войско, вместе с тем приказал завалить наглухо трое городских ворот, чтобы никто и подумать не смел о возможности бегства. Местность вокруг крепости была очищена приблизительно на 100 сажень для лучшей обороны.

Выбравши место под лагерь, наши расположились у самого выхода ущелья по дороге в Самарканд, затем приступили к осадным работам, делали лестницы, плели туры, вязали фашины, а в то же время малые отряды приближались к крепости, чтобы высмотреть удобные места для осадных батарей.

Покинутая часть города стала любимым местом прогулок наших солдат. Городские сакли оказались такие же маленькие, как и деревенские, в одну или две, редко в три комнатки, крохотные окна без рам, без стекол, полов вовсе нет, протолок из тоненьких жердочек, поверх насыпана глина. Каждая сакля окружена высоким забором, у которого лепятся кормушки. Везде глина и глина. На плоских крышах навалены запасы колючки, идущей на корм верблюдов и ослов, она же служит и топливом.

Ознакомившись с этим местом, наши солдаты находили ямы, засыпанные ячменем, пшеницей, иногда такие запасы попадались и в саклях, причем дверь была искусно замазана глиной. Счастливая находка становилась известной всему лагерю, набегали фуражиры, усердно наполняли мешки, саквы, даже рубахи и панталоны превращались в мешки, переполненные зерном. На базаре, в его укрытых соломой галереях, солдаты копошились с утра до ночи, кто шарил в лавках, кто бродил из любопытства. Одному посчастливилось напасть на кипы табаку. Каждый солдат непременно воткнет штык, повертит-повертит и потом уж набивает карманы, не справляясь с их величиной. В другом месте нашарили мешки с изюмом, это добро живо расхватали по карманам, потому что ячмень, клевер, табак и изюм – предметы первой важности в солдатском быту, пшеница же и просо валялись без призрения, разве кто поохотится на мешок, чтобы выкроить из него на досуге портянки.

Однако сарты не дремали, и чуть только покажется на улице белая рубаха, посылали несколько пуль, не то и ядро. Эта угроза только потешала солдат, скрытых навесами, откуда вслед за выстрелом раздавался взрыв хохота. В Ура-тюбе ружья и пушки по ночам молчали, здесь же по ночам разгоралась самая жестокая стрельба, особенно к рассвету. Ура-тюбинские беглецы, верно рассказали, что «урус» именно в эту пору лезет на стены. Кроме того, каждую ночь выходил из крепости отряд и с криками «Аллах! Уре!» бросался на наши пикеты. Однажды проскочило в горы 10 всадников причем, закололи пиками нашего солдата, другой раз сарты сделали вылазку, подожгли ближайшие сакли и тотчас вернулись. В Ура-тюбе ничего подобного не было.

15 октября перед вечером потянулись из лагеря арбы, нагруженные турами и фашинами. Несмотря на огонь из крепости, арбы подъехали на 200 сажень и свалили все в одном из переулков. В 7 часов выступили войска и саперы, одна колонна из 4 рот при 8 орудиях под начальством Михайловского – к Ура-тюбинским воротам, другая, почти в таком же составе, под начальством Григорьева – к Самаркандским воротам. Саперы сейчас же приступили к устройству осадных батарей. Штабс-капитан Зиновьев, подыскивая место для брешь-батареи, предназначенной для образования пролома в стене, сообразил какова должна быть высота стены. Бухарцы так строят крепости: они выводят стену примерно в аршин, дадут высохнуть, потом накладывают второй пласт, потом третий и так до конца. Между пластами всегда образуются промежутки, заметные издали. Тут оказалось 9 швов, значит высота 10 аршин – так оно действительно и было.

За забором поставили в два яруса туры, насыпали их землей, а потом пробили в заборе амбразуры (отверстия) и навесили сверху деревянные заслоны для защиты от пуль, сбоку поставили траверзы (от бокового огня), для погребков заняли ближайшие сакли. Конечно, такие незамысловатые батареи против европейской крепости продержались бы недолго, а сарты даже не заметили, как провезли по глухим переулкам орудия, как их поставили на места. Ура-тюбинскую батарею сделали несколько лучше, чем Самаркандскую, солдаты прозвали ее «Гостиницей». Она вся была построена из туров, на довольно высокой площадке, где росли деревья, а сзади находился большой пруд; ее фланги (концы) примыкали к большим саклям. Зато Самаркандская начала палить раньше, с самого утра. Поминутно раздавалась команда: «Первое! Второе!» Пушки, расставаясь с гранатой, отскакивали от бруствера, а полупудовые мортиры (короткие орудия для стрельбы навесом), известные у солдата под названием «собачек», прыгали на месте. Неприятельские ядра с треском раскалывали на Ура-тюбинской батарее деревья, на солдат сыпались листья, щепа, чаще же всего их снаряды пропадали бесследно в турах. Наступила ночь. На батареях никто не смыкал глаз, изредка палили вверх картечью, чтобы помешать сартам исправлять обвал. Однако обманчивый свет луны не позволял ничего различать: белела глиняная стена, на ней темным пятном обвал – и только. Лишь на рассвете заметили, что обвал завален хворостом, засека стояла наравне с зубцами крепостной стены; к полудню, впрочем, она рухнула вниз, увлекая за собой множество земли.

На следующую ночь предстояло опасное дело, измерить глубину неприятельского рва. На этот подвиг вызвался уланский поручик Кузьминский. Захватив с собой шнур с навязанным на конце камнем, Кузьминский взял в руки револьвер и в сопровождении унтер-офицера Сойнова перелез в темную ночь через забор. Прошло полчача тревожного ожидания, все молчали, сознавая ту опасность, какой подвергал себя отважный офицер. Вот наконец он показался, такой же беззаботный, веселый. Товарищи его окружили. «Девять аршин», – говорит. – «Спуск и подъем круты, внизу стоит караул, сам слышал голоса…». Задал задачу Алаяр-хан, 9 аршин ров да 11 бруствер, без малого 7 сажень карабкаться вверх.

Вот и третий день осады. Снарядов не жалели, огонь стал, что называется жарким. Точно играли в мячи, обе стороны менялись выстрелами, не уступая один другому: грохот пальбы не умолкал, дым и пыль густыми облаками укутали батарею. Наши орудия били без промаха, как рукой снимали один тур за другим, глина струилась потоком сверху вниз, глыбы земли тяжело сползали, ударяясь о берму (узкий промежуток земли между валом и рвом). Но и афганцы отличались: наши туры превратили в решето, площадку на Ура-тюбинской батарее осыпали так густо, что стало трудно бегать за зарядами. Особенно досаждала одна пушка, она посылала ядро за ядром, которые, пролетев над самым гребнем бруствера, били прямо в саклю, где стояли зарядные ящики. Сакля шаталась, столбы разлетались в щепы, все ждали вот-вот она рухнет. Однако к полудню огонь стал утихать, замолчала и зловредная пушка. На площадках начали появляться предвестницы штурма – лестницы, стали собираться войска. Лица у солдат сделались серьезные, каждый думал свою думу, многие крестились. Вот уж подняли лестницы и молча, шагая через туры, выходят рота за ротой на открытое место (эспланаду), где неприятель может сию минуту всех расстрелять. Сарты не ожидали штурма, генерал рассчитал верно, выбрав для штурма неурочный час. Штурмовые колонны успели пройти около 20 сажень, пока вся стена загорелась огнями. Живо спустили вниз лестницы, сбежали в ров, потом стали подниматься. Вон храбрый Кузьминский уже свалился, исколотый пиками, тяжело ранен юноша Аленич… Не выдержали артеллеристы, покинули свои пушки, побежали тужа же. Резерв, следивший глазами и сердцем за товарищами, также припустил следом за ними. Не прошло и четверти часа, как высокие стены Джизака покрылись белыми рубахами, канонада сверху прекратилась, и взвод нарезной батареи взял с места рысью, чтобы попасть в крепость. В эту минуту около Ура-тюбинскимх ворот вылетело на воздух круглое облако дыма, дрогнула земля, пошатнулись стены, раздался страшный взрыв. Причину его так и не дознались. Они говорили, будто сарты нарочно воспламенили порох, другие доказывали, что они на такой подвиг не способны, взрыв произошел случайно, когда защитники, спасаясь бегством, искали спасения в погребе, ружья же у них фитильные… Как бы там ни были, а наших пострадало 16 человек – кого пришибло, кого тяжело ранило.

Бухарцы рассчитывали по-своему: «Если Ура-тюбе урус осаждал 8 дней, то под Джизаком просидит, по крайней мере, 18 дней». Алаяр-хан донес в Бухару, что сдаст крепость только тогда, когда ее стены повалятся на защитников. Он, конечно, рассчитывал на толщину стен, почему и распорядился завалить ворота.