"Антология исторического романа-2". Компиляция. Книги 1-9

Моя лошадь, белая кобыла шести лет от роду, именовалась Сура, что значит «Сильная». Она тыкалась мордой мне в грудь, пока я взнуздывал ее и пристегивал уздечку и повод. Потом взялся за седло – оно было деревянное, а обе луки, передняя и задняя, были изготовлены из рога, окованы бронзой и обернуты мягкими накладками. Сверху все это было обтянуто кожей. Высокие луки из рога помогают всаднику прочно держаться в седле. Я проверил все подковы Суры, прежде чем надеть ей на голову и на тело защитную попону. Попона была изготовлена из сыромятной кожи и обшита небольшими, перекрывающими друг друга стальными пластинками, способными выдержать мощный удар. Даже глаза были прикрыты небольшими стальными решетками, хотя это несколько ограничивало ей поле зрения.

У каждого катафракта имелось по два оруженосца, которые заботились о его коне и прочем снаряжении, но царские телохранители были обеспечены еще лучше. Мое оружие и доспех были выложены на деревянный стол возле временного стойла из натянутого на жерди полотна, приготовленного для Суры. Сбоку торчала деревянная стойка с двенадцатифутовыми копьями, каждое было увенчано длинным стальным наконечником.

Я взял свой доспех и надел его. Он также был изготовлен из сыромятной кожи и весь обшит квадратными стальными пластинками. Он закрывал мне грудь, спину, плечи, руки и переднюю часть бедер. Доспех был тяжелый, так что я сразу начал потеть, хотя не мог сказать точно: от жары и веса доспеха или от страха. Потом я взял свой шлем и осмотрел его. Он был стальной с нащечниками и тыльником и с одной стальной стрелкой, прикрывающей нос. Венчал его высокий белый плюмаж, какой носили все в тяжелой коннице отца.

– Принц Пакор! – раздался рядом чей-то голос.

Вздрогнув, я обернулся и увидел перед собой Виштаспа. Высокий, худой, с холодным взглядом темных глаз, командир телохранителей моего отца не выразил никаких чувств, осматривая мое вооружение. Он еще не надел свой доспех, на нем была лишь белая шелковая туника и свободные штаны.

– Господин мой Виштасп, – ответил я на его приветствие.

– Итак, твой первый бой. Будем надеяться, что время и усилия, потраченные на твою боевую подготовку, не пропали даром.

В его голосе я явственно расслышал пренебрежительную нотку. Должен признаться, я не испытывал особой любви или привязанности к этому Виштаспу, считая его равнодушным, холодным и надменным человеком. Эта холодность хорошо служила ему в бою, и двадцать лет назад он спас отцу жизнь в битве с армянами. Тогда Виштасп был князем в собственной стране, в городе Сильван на границе с Арменией, но армяне разрушили город и убили всех членов его семьи, когда отец Виштаспа, старый князь, вступил в союз с Парфией. Мой отец находился в составе войска, посланного на помощь воинам Сильвана, но кончилось тем, что войско было разбито вместе со своими сильванскими союзниками. А Виштасп, оставшись один, лишившись дома и семьи, перебрался в Хатру. Его преданность оказалась вознаграждена назначением на должность командующего отцовской гвардией – пятью сотнями лучших воинов во всем нашем войске. Отец обожал этого человека, которому исполнилось пятьдесят – он был на пять лет старше его, – и не желал слышать о нем ничего худого. В ответ Виштасп платил ему безграничной преданностью. Но это больше походило на преданность и поклонение злобной собаки своему хозяину. Если Бозана боялись враги, но любили и обожали друзья, то Виштаспа боялись или в лучшем случае недолюбливали все. Сомневаюсь, что у него вообще были друзья, что, как мне кажется, вполне его устраивало. Это делало его в моих глазах еще более холодным и равнодушным.

Он прошел мимо и схватил со стола мой меч в ножнах. Вытащил клинок, взмахнул им, разрезая воздух. Это было великолепное обоюдоострое оружие с искусно сделанной крестовиной и гардой и серебряной головкой рукоятки, выполненной в виде конской головы.

– Я надеюсь, что сегодня принесу славу своему отцу, – сказал я.

Виштасп еще раз взмахнул клинком.

– М-м-м-м, – промычал он и, вложив меч обратно в ножны, протянул его мне. – Отличный меч. Надеюсь, он отведает нынче римской крови.

После чего, коротко кивнув, он удалился прочь.

Час спустя я в полном вооружении сидел верхом на Суре и находился рядом с отцом вместе с остальными тяжеловооруженными конниками числом в тысячу. Мы прятались за одним из высоких холмов, что возвышались вокруг поля битвы, но шум боя, крики раненых воинов и коней, их предсмертные вопли доносились и сюда. Отец, положив снятый шлем на седло, повернулся ко мне.

– Пакор, ты возглавишь атаку, – заявил он.

Бозан, стоявший справа от меня, в удивлении обернулся к нему:

– Нужно ли это, государь?

– Время пришло. Настал час, когда мальчик должен стать мужчиной. Когда-нибудь ему предстоит править вместо меня. А люди не пойдут за царем, который не водил их в битву.

У меня все сжалось внутри. Я-то думал, что помчусь в бой рядом с отцом, а теперь оказалось, что я сам должен повести в атаку конницу, один, и все будут смотреть на меня, желая видеть, как я прохожу это испытание на звание настоящего мужчины.

Я с трудом сглотнул.

– Это высокая честь, отец.

– Я прошу позволить мне идти в бой рядом с твоим сыном, государь, – сказал Бозан.

Отец улыбнулся:

– Конечно, Бозан. Я никому другому не доверил бы безопасность своего сына.

С этими словами отец нахлобучил шлем на голову и направил коня в сторону. За ним последовали Виштасп и телохранители; они останутся в резерве. Развернулось огромное алое знамя, украшенное гербом моего отца – белой конской головой; оно затрепетало под ветром, когда отряд гвардейцев царя поднялся к вершине холма, откуда они будут наблюдать за нашей атакой. Бозан протянул руку и придержал меня за плечо:

– Помни все, чему тебя учили. Сосредоточься на непосредственной задаче и помни, что ты в поле не один.

Он застегнул ремешок шлема, крепивший нащечники, и его лицо почти исчезло за мощными стальными пластинами. Потом повернулся и дал сигнал своим командирам. Затрубили рога, и весь отряд, как один человек, тронулся вперед. У каждого воина на шлеме колыхался белый плюмаж, и все они были на белых конях, хотя виднелись только ноги животных, поскольку каждый конь, как моя Сура, был защищен пластинчатым доспехом.

Мы выстроились в две колонны, каждая по двести пятьдесят человек, на расстоянии в четыре сотни шагов одна от другой. И двинулись вперед шагом, неспешно поднимаясь по пологому склону холма. Сердце у меня стучало так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Шум и грохот битвы слышались все сильнее и стали еще громче, когда мы перевалили через вершину. Я охнул, рассмотрев, что творилось внизу. Легион продолжал стоять в том же боевом порядке, образуя четырехугольник, пустой в центре, и его по-прежнему атаковали со всех сторон сотни конных лучников, но основные их усилия были направлены против двух углов той стороны обороны римлян, что была обращена к нам и на которую мы должны были напасть. Хотя солнце уже стояло высоко, оно светило нам в глаза, и это меня немного беспокоило.

– Почему мы атакуем их с этой стороны, когда солнце бьет нам в глаза, а не наоборот? – прокричал я Бозану.

– Доверься своему отцу, – получил я его ответ.

Я заметил, как наши пешие воины сбегают с холма и строятся в боевую линию у его подножья справа и слева от нас. У каждого из них был щит с вроде как серебряной обшивкой снаружи. Для чего это было сделано, я не знал.

Двести верблюдов, что доставили нам свежий запас стрел, теперь доказали свою необходимость. Каждый конный лучник мог выпустить до десяти стрел в минуту, и это означало, что его колчан, вмещающий тридцать стрел, через три минуты опустеет. Но сейчас десятки слуг уже тащили связки стрел от верблюдов туда, где перестраивались и готовились к новой атаке сотни конников, расстрелявших все свои стрелы.

Мы продолжали спускаться с холма, уже рысью, и теперь оказались на расстоянии полумили от римлян. Я проделывал этот маневр прежде так часто, что, не раздумывая, послал Суру вперед, а сам не отрывал взгляда от стены римских щитов впереди. Они вдруг показались мне очень большими. Копье я все еще держал на правом плече. Мы перешли на легкий галоп. Отряды легкой конницы, сосредоточенные на флангах, с ревом и грохотом обрушились на римлян. Каждый всадник держал в руке короткую веревку, на конце которой висел глиняный горшок с нафтой, каменным маслом, и из каждого горшка торчал уже подожженный фитиль. Приблизившись к римской линии обороны, всадники раскручивали веревку с горшком над головой и затем выпускали ее, направив на римские щиты. Когда такой горшок ударялся о щит, он раскалывался, разбрызгивая вокруг содержимое, которое немедленно воспламенялось. Нафта не только горит яростным пламенем, она еще и прилипает ко всему, на что попала. Римляне вспыхнули и загорелись – отдельные воины, их щиты, руки, шлемы; они отчаянно пытались сбить пламя, но при этом нарушили строй, свою стену из щитов. Некоторые корчились на земле, хватаясь за обожженные места, другие пытались скрыться в тылу.

Когда до них оставалось шагов четыреста, мы перешли в полный галоп и опустили копья, удерживая их длинные древки обеими руками. Одновременно наши пешие воины наклонили щиты под таким углом, чтобы полированные поверхности отразили солнечные лучи, направляя их прямо в лица римлян и ослепляя тех, пока мы с ними сближались. Впереди перед нами стояла теперь разрозненная линия легионеров. Я издал боевой клич, и Сура ринулась вперед. Воздух заполнили рев и выкрики воинов, охваченных жаждой крови. Когда мы столкнулись с римлянами, это было похоже на оглушительный раскат грома. Наша передняя линия навалилась на ослепленного и потерявшего ориентацию противника. Казалось, время замедлило свой ход. Я нацелил копье в центр римского щита. Мощной инерции и веса коня и всадника хватило, чтобы стальной наконечник насквозь проткнул щит и воина, выйдя у того из спины и вонзившись в следующего легионера. Древко сломалось, я выпустил его из рук и, протянув правую руку, выхватил из ножен меч.

Я оказался в самой гуще римлян и теперь рубил направо и налево. В грудь Суры ударило копье, но не смогло пробить доспех. Я нанес рубящий удар по шлему бросившего его воина и двинулся вперед. Слева от меня бился Бозан, издавая свой боевой клич; он со всей силой обрушил меч на легионера, разрубив пополам и шлем, и череп под ним. Я впервые оказался в настоящем бою и от возбуждения чувствовал себя так, словно мой меч и доспехи были не тяжелее пуха. Мне казалось, что я могу необыкновенно четко и ясно видеть все, что происходит вокруг, словно я наблюдал со стороны, отстраненно, словно сам не участвовал, но одновременно являлся неотъемлемой частью всех этих событий. Вот, значит, какой он, настоящий бой, вот, значит, какое оно – высшее испытание на звание настоящего мужчины! Я ощущал себя богом – неуязвимым, бессмертным, несущим смерть врагам. Эти мысли, казалось, заполняли мой ум на протяжении многих часов, но прошло не более нескольких секунд. Кто-то метнул в меня копье, но оно отскочило от защищенной доспехом левой руки, не причинив никакого вреда.