Палач Рима

ГЛАВА 8

Было жарко. Нестерпимо жарко. И ни малейшего дуновения ветерка, способного принести с собой хотя бы малую толику прохлады, пока квинквирема на веслах шла вдоль восточного берега острова Эвбея. Солнце нещадно палило с небес; деревянная палуба нагрелась до такой степени, что на нее было невозможно ступить, и команда была вынуждена часами томиться бездельем под огромным полотняным навесом, который натянули на корме. Впрочем, чем еще им было заняться? Паруса в такое безветрие не поставишь, тем более что штиль начался сразу же, как только они вышли из Том.

Вот уже в течение двенадцати дней судно шло вперед лишь благодаря рабам, налегавшим на весла в трюме под мерный стук барабана, — фракийцы, в отличие от римлян с их флейтой, предпочитали барабан. И так по десять часов в сутки, словно в печке, в духоте и вони весельной палубы. Единственной их отдушиной были два часа в темноте трюма, после чего их вновь возвращали в душную, потную преисподнюю. Загнанные в тесное деревянное узилище, прикованные цепями к веслам, которые теперь составляли единственное назначение их жизни, испражняясь в ведро, которое подносили прямо к тому месту, где они сидели, эти люди обитали в сумеречном мире. Все их чувства были притуплены. К действительности их возвращал лишь удар плети по голым плечам, когда надсмотрщику казалось, что они не слишком усердно налегают на весла.

Вонь потных, немытых тел и человеческих испражнений просачивалась выше, на залитую солнцем палубу, на которой под навесом, также истекая потом, сидел Веспасиан и его спутники. Нестерпимый зной преследовал их с того момента, как улегся шторм, которым на протяжении двадцати дней не давал им покинуть Томы. Чтобы умилостивить кровожадных фракийских богов, Раскос был вынужден принести им в жертву коней Дрениса и Артебудза. И, о чудо! — шторм внезапно прекратился, и они смогли выйти в море. На следующее утро туч как не бывало. Над головой у них было лишь безоблачное, лазурное небо, зато солнце с каждой новой милей их плавания становилось все безжалостнее.

Жизнь на борту корабля отличала отупляющая скука, скука безделья, а не отупляющего труда: от зари до вечера, когда они бросали якорь, заняться было абсолютно нечем, разве что наблюдать за тем, как мимо проплывают новые берега, и от нечего делать вести пустопорожние разговоры. Единственное разнообразие вносили вечерние охотничьи вылазки в изобиловавшие дичью горы, что высились над бухточками, в которых они на ночь ставили свой корабль.

Но самой большой проблемой была пресная вода. Хотя Раскос знал местные берега как свои пять пальцев и всегда умудрялся бросить якорь где-нибудь поблизости от ручья, запаса воды для рабов все равно не хватало, а, томимые жаждой, они никак не могли выдерживать нужную скорость. Чтобы пополнить запасы бесценной жидкости, корабль порой бывал вынужден делать остановку днем, хотя и этого было явно недостаточно, ибо вскоре рабы начали чахнуть буквально на глазах. В последнюю неделю не проходило и дня, чтобы за борт не летели мертвые тела. Случалось, за борт сбрасывали и живых — тех, кто ослаб так, что уже был не в состоянии грести.

— А вот и еще один голубчик, — прокомментировал Магн, когда за борт полетело очередное покрытое коркой грязи тело. Слабый крик свидетельствовал о том, что принадлежало оно еще живому.

— Если они в таких количествах будут лететь за борт и дальше, до Италии нам не доплыть, — заметил Веспасиан. Он отлично понимал простую истину: чем больше рабов умрет, тем большая работа ляжет на плечи живых, что еще больше увеличит их смертность. — Нам нужен ветер.

Такой затяжной штиль для меня в новинку, — пожаловался Раскос с капитанского мостика. — Я каждый день приношу жертвы великой матери-богине Бендис, но она отказывается внимать моим молитвам, хотя в прошлом всегда одаривала меня своей благосклонностью. Теперь я начинаю опасаться, что на наше плавание наложено проклятие.

Магн вопросительно выгнул бровь и посмотрел на Веспасиана. Лицо его друга ничего не выражало. Никто из них даже словом не обмолвился про проклятье Ротека. В их глазах это было не более чем театральный жест загнанного в клетку человека. и не было смысла придавать ему значение.

Тем не менее странная погода не могла не заставить их призадуматься. К их собственным тревогам постоянно примешивалось странное бормотание, доносившееся из клетки, в которой сидел Ротек, языка которого не понимали ни Ситалк, ни Дренис. Положительную сторону в проклятье, если таковое имело место, видел только Сабин, когда накануне вечером братья обсуждали эту тему. Безветрие означало, что вся съеденная им пища оставалась у него в желудке, ибо в противном случае за их кораблем по всему Эгейскому морю тянулся бы зеленый след его рвоты.

Они вновь погрузились в ставшее уже привычным оцепенение. Убаюканные мерным стуком барабана, они тупо смотрели на проплывающие мимо горы Эвбеи, пока их корабль огибал остров, держа курс на восток, к мысу Каферей.

Из липкой дремоты их вывел крик одного из надсмотрщиков, чья голова показалась из люка на носу судна.

— Триерарх! Ты только посмотри вот на этого! — крикнул он, вытаскивая на палубу тело одного из гребцов, которое затем подтащил ближе к Раскосу, чтобы триерарх мог его осмотреть.

Лица почти не было видно из-за густой, спутанной бороды, зато голый торс покрывала темно-красная сыпь.

— О боги! — воскликнул Раскос. — Корабельная лихорадка! И сколько еще таких там внизу?

— Трое, триерарх, — ответил надсмотрщик, — но они пока в состоянии держать весло.

— Всех за борт!

Надсмотрщик бросился выполнять его приказ, а тем временем двое матросов сбросили зараженного в море. Не успели они это сделать, как из люка донеслись крики и какая-то возня, а в следующий момент на палубу вытащили троих рабов и тоже поволокли к носу судна. Несчастные кричали и сопротивлялись из последних сил. Поскольку все они еще были живы, каждому, прежде чем сбросить беднягу в море, привязали тяжелую цепь, и лишь затем столкнули в белую пену, вздымаемую носом квинквиремы.

— Это последнее доказательство, — объявил Раскос. — На нас лежит проклятие, и я готов поспорить, что причиной этому жрец. Мы оскорбили богов, взяв его на борт.

Веспасиан пододвинулся к Магну и Сабину.

— Думаю, надо ему рассказать, — шепнул он.

— Это еще зачем? — возразил Сабин. — Или ты поверил в эту чушь?

Не успел он произнести эти слова, как раздался грохот весел друг о друга, и корабль накренился вправо. Все тотчас же завалились на бок, в том числе и матросы, сидевшие на направляющих веслах.

— Всем живо на ноги, развернуть судно! — рявкнул Раскос, помогая команде подняться. Снизу, с весельной палубы, до них доносились крики, удары плети и звон цепей. Затем из люка показался надсмотрщик и через всю палубу бегом бросился к Раскосу.

— Триерарх! Рабы обгадили весла и отказываются грести! — доложил он.

— Усерднее работайте плетью! — пронзительно крикнул в ответ Раскос, и в его голосе Веспасиану послышался страх.

— Мы и так стараемся, и все без толку.

— Тогда швырните парочку самых ленивых за борт, в назидание остальным.

— В том-то все и дело, господин. Раз уж среди рабов пошла гулять лихорадка, рано или поздно за борт полетят все до одного, так что какой нам смысл выбрасывать их сейчас?

— Во имя великой матери-богини Бендис, нечего с ними чикаться! — взревел капитан. — Возьмите троих зачинщиков, свяжите одного из них в трюме и на виду у всех выколите двум другим глаза. Пусть до них дойдет: для того, чтобы грести, глаза не обязательны.

— Слушаюсь, господин, это ты хорошо придумал, — ответил надсмотрщик и уже повернулся, чтобы уйти.

— И скажи им, что ни один из тех, кто сидит там с лихорадкой, не полетит за борт, пока не умрет, — крикнул ему в спину Раскос.

— Правильно ли мы поступаем? — спросил Сабин. — Разве это не приведет к тому, что болезнь распространится до тех пор, пока некому будет грести?

— Дня два пусть потерпят, — огрызнулся Раскос. — А мы за это время доберемся до оракула Амфиарая, это в Оропе, на берегу Аттики.

— Это еще что такое? — удивился Веспасиан.

— Святилище, предназначенное для исцеления и предсказания судеб, — ответил Раскос с трепетом в голосе. — Мне и раньше доводилось там бывать — поправить здоровье и расспросить богов о предстоящем плавании. Там я получу ответ на вопрос, что мне делать с проклятием, что лежит на нашем судне, и как остановить корабельную лихорадку среди рабов. Я уверен, что оракул мне поможет.

Их разговор прервали истошные крики, донесшиеся снизу. Затем барабан надсмотрщика вновь начал отбивать привычный ритм, и корабль сдвинулся с места.

— Кто такой этот Амфиарай? — поинтересовался у капитана Магн, когда они, бросив якорь в какой-то бухточке, зашагали вверх по крутой тропе. — Если это бог, то я о нем никогда не слышал.

— Он не бог, он полубог, один из героев, — ответил Раскос, снимая соломенную шляпу и вытирая с бритой головы пот. — Он был царем Аргоса, и ему покровительствовал греческий бог Зевс, который, если верить тому, что говорят, и есть наш Збелтурдос. Он наделил его даром оракула, даром исцеления и предвидения. Амфиарай согласился принять участие в походе против Фив под предводительством Полиника, сына царя Эдипа, который хотел отобрать этот город у своего брата Элеокла. Дело в том, что Элеокл нарушил данное ему слово разделить с ним корону после того, как их отец покончил с собой. Амфиарай отправился в поход — несмотря на то что предвидел собственную смерть. Во время сражения, когда сын Посейдона Периклемен пытался его убить, Зевс метнул молнию. Земля разверзлась, поглотив Амфиарая и его колесницу. Тем самым она спасла его от смерти, чтобы он мог вечно пользоваться полученным от Зевса даром.

— Каким образом дар предсказывать будущее способен снять с нас проклятие? — спросил Веспасиан.

— То есть ты согласен со мной, что на корабль наложено проклятие? — вопросом на вопрос ответил Раскос.

Веспасиан покосился на Сабина. Тот пожал плечами.

— Можешь рассказать ему это, если ему нравится верить во всю эту чушь.

— Это ты о чем?

— Ротек действительно наложил на корабль проклятие, когда мы втащили его на борт, — признался Веспасиан.

— Ну почему, во имя всех богов, вы не сказали мне об этом раньше? — возмущенно воскликнул Раскос. — Пока мы стояли в Томах, я бы мог пригласить другого жреца, чтобы он его снял.

— Потому что все это чушь, вот почему, — раздраженно ответил Сабин.

— Чушь? Разве вы не заметили, как на нас постоянно сыплются несчастья? Разве это не доказательство того, что никакая это не чушь?

— Неужели от погоды пострадали только мы? — вставил слово Веспасиан. — Все суда в Понте Эвксинском были вынуждены пережидать шторм, и все суда здесь, в Эгейском, в равной мере страдают от безветрия. Что заставляет тебя думать, что погода мстит исключительно нам?

— Потому что на борту нашего судна жрец, который способен влиять на богов. Он получает от них помощь.

— В таком случае я получаю помощь от моего бога, Митры, и пока что он благосклонно относился к нашей миссии, — заметил Сабин. — Прежде чем мы покинули Томы, я молился ему, и он мне ответил. Он пообещал, что ради меня ниспошлет штиль, и сдержал свое слово. Меня ни разу не вырвало.