Золото

15

Старателю приходилось покупать инструмент большей частью по «вольной» цене у своей братии, уходящей с Алдана, или у торгашей, — за золото. Продукты тоже не всегда можно было получить у треста или кооперации, частенько происходили заминки в снабжении, не совсем удовлетворительном из-за огромного наплыва людей. Дневную выручку старатель нес в контору с большой неохотой. Только надзор за съемкой, контроль содержания делян, пломбирование головок бутар и другие меры сдерживали утечку золота. Проходимцы из Китая, Монголии и всей Сибири делали свои делишки только на золото, не доверяя дензнакам. Золото уходило с приисков разными путями и разными способами. Его заделывали в полозья саней, в копыта, в гривы, хвосты, бубенцы, краюхи хлеба… Значительная часть уплывала прямым контрабандистским способом в сумах через таежные дебри, в обход кордонов. Мишка Косолапый не был рабом золота, но его артельцы хотели непременно унести в «жилуху» хотя бы по пятку фунтов «счастья». Поэтому ему, как старосте, приходилось изворачиваться, воровать у Алданзолото не только на текущие нужды, но и впрок для членов артели. Несмотря на огромный, казалось бы, заработок, артель с трудом улучшала свой быт. Яма не переставала быть единственным спасением от нужды и голодовки. Она эксплуатировалась спешно, горячечно, уверенности в ее долговечности не было. По-прежнему она не крепилась и продолжала представлять собою нору с узким звериным ходом. Добытое там золото спокойно лежало в кармане, претендовать на него Алданзолото не мог, так как не знал о нем. Смотритель знал, укрывал, ничем почти не рискуя. Пробу с Мишкиной деляны он давал правильную, а куда там тайком заполз старатель — разве усмотришь? Единственным пунктом, над которым задумывался смотритель, было опасение завала в яме во время работы. Придушит кого-нибудь и обнаружится незаконная выработка. И он ежедневно приставал к Мишке — крепи выработку в яме, крепи. Мишка сам понимал, что весна ослабила грунт, но тянул и откладывал с сегодня на завтра. Легко сказать — крепи. Надо остановить добычу, всех ребят поставить на заготовку леса не меньше, чем на три дня. И возня большая, и могут легко заметить с соседних делян.

Дни стояли жаркие. Солнце, казалось, пристывало к небу надолго, как подгорелый блин к сковородке. В такие дни залезать в нору под землей особенно неприятно: разница в температуре разительная — наверху до сорока, внизу два-три градуса. Однажды Мишка в такой день, спустившись в разрез, обратил особое внимание на обилие воды под ногами. А пролезая по квершлагу и чувствуя сырость и промозглость, словно в туманный осенний день, — дал себе слово завтра же заняться подготовкой стоек и огнив. В забоях по стенкам бежали струйки, за ночь кое-где из «кумпола» выпали крупные камни.

Светила одна лишь свеча, но и при таком скудном освещении Мишка по чутью бил туда, куда требовалось, и лишь изредка вспыхивали голубые брызги из-под кончика кайлы, — удар приходился в камень. Широкая спина бросала огромную тень на искромсанную стенку, в тишине слышалось учащенное дыхание и частые плевки на ладони. Так проходил час за часом.

Все тело Мишки, большое, ширококостное и могучее, напрягалось, жило каждым мускулом. Он не знал, что такое усталость, никогда не отдыхал в забое, но на этот раз, потрогав поясницу, занывшую от сырости, присел на накаленную породу. Он грустно задумался о Мотьке. Что ж, если ей мил Иван — спиртонос — это ее личное дело. Сознавал, что несправедлив, — последнее свидание с девушкой не давало права на подобные упреки, — но было горько-приятно чувствовать себя обиженным любимой девушкой. Он продолжал сидеть, ковыряя кайлой возле ног. Он не соглашался с Мотькой; не может быть, чтобы организации не помогли, не защитили. Но какая организация должна заступиться за нее, если женотдела нет? Комсомольская? Он знал одну артель, называемую комсомольской. Союз? Он ходил каждый день мимо барака с дощечкой на двери, на которой чернильным карандашом нарисованы две буквы «С. Г.»{61}. Один раз зашел туда. Проходило собрание. Говорили о том, что пить спирт нельзя, воровать золото — позорно и преступно, о том, что горняк — почетное звание. Он чувствовал там себя лишним… Сейчас он перебирал в уме всех, к кому бы можно обратиться с просьбой. Признавался себе, что в союзе как раз те люди, которые ему нужны. Сам был членом союза совсем недавно. Непременно пойдет и расскажет, в чем дело.

Мишка вдруг подумал: «Если в союзе не обратят внимания, пойду прямо к секретарю парткома Шепетову. Он везде хозяин». Тряхнул головой и, словно дело уже уладилось вполне, набрав в широченную грудь воздуха, запел любимую алданскую песню на мотив «По диким степям Забайкалья».

По дикой тайге Якутии,
Где золото роют в ключах,
Рабочий с далекой России
С котомкой идет на плечах.
Идет он звериной тропою,
Где изредка пташки поют,
Мечта в голове за мечтою
Спокою ему не дают…
Я вижу, товарищ, вздыхаешь.
Не место здесь слабым в тайге.
Здесь жизнь ты свою потеряешь,
Отдавшись безвольной судьбе.
Здесь счастье немногим дается.
Поверь, я такой же, как ты…
Из сотни двум, трем улыбнется;
Подарит одни лишь мечты.
Все то, что влекло и манило
Тебя и меня, и других,
Погасло, истлело, остыло.
Момент лихорадки затих.
Не знаю, что в будущем будет
В тайге необъятной, глухой.
Кто край этот дикий разбудит,
Нарушит природы покой.

Конец песни Мишке особенно нравился, и он запел громче:

Машины здесь нужны, не кайлы,
Тайгу чтоб от сна пробудить.
Тогда лишь Петры и Михаилы
Не будут напрасно ходить.
Счастливцев к богатству немного,
Ты слышал, наверно, о них.
А нам, брат, обратно дорога
И пуд сухарей на двоих.
И сказка о царстве Ваала —
Алдан золотая река —
Безумцев манить перестала.
Нам в путь, друг, обратный пора{62}.

Последний куплет Мишке был не совсем понятен, не от этого казался особенно значительным. Он повторил куплет, и ему вспомнилась улыбка мертвеца, найденного в завале. В самом деле, безумцы. Алдан! Поналезли в щели, и жесткий беспощадный веник сметает, как тараканов в таз с мыльной водой…

Потное тело начинало дрогнуть от холодной сырости. Мишка внимательно всмотрелся в навесы седого от изморози камня, в пушистые ковры инея. Невольно возникали соображения, сколько и какого потребуется леса, как экономнее сделать крепление. Достал кисет, чтобы закурить, и вдруг почувствовал какое-то прикосновение к спине, которого не должно быть, так как сидел, не касаясь стенки. Молниеносно понял, попытался вскочить, но было поздно: на него легла глыба. Завал начался как раз оттуда, откуда он только что решил начинать крепление. Прижатый тяжестью, стоял на четвереньках и держал на себе смерзшуюся массу щебня, как грузчик, упавший на сходнях и придавленный своей ношей. Сгоряча попробовал шевельнуться, но понял — лучше не пробовать: спину жгла сокрушающая боль. Руки стояли в грязи, выпрямленные, как столбы, колени все глубже вдавливались в землю. Оранжевые нити свивались в глазах. Свеча потрескивала отсырелым фитилем; свистело частое дыхание, будто двигатель ускорял ход до предельной скорости.

Артельцы редко заходили в забой без приказание старосты, где он кайлил всегда сам. Им показалось — Мишка заорал во весь голос песню и оборвал. Но крик повторялся с настойчивой последовательностью. Переглянулись и побросали работу. Двое ближних нырнули в лисий ход с опаской, неся в протянутых руках свечи. Стон, вырвавшийся из забоя, привел в ужас.

— Мишку раздавило. Беги за остальными!

Все восемь человек с ломами, с лопатками и топорами собрались в яме. Свечи освещали куполообразные своды беспорядочно выработанного подземелья. Отовсюду грозили камни, мокрые стены сверкали, как лакированные. То, на что не обращали внимания, казалось невероятно опасным. Старались держаться ближе к стенкам. Из-под глыбы виднелся только затылок, — Мишка стоял с низко опущенной головой.

— Скорее, сейчас упаду, — прохрипел он.

Ребята засуетились. Попробовали поднять завал по трое с каждой стороны, но не смогли. Решили подважить огнивами, подпереть «мальчиками»{63} и постепенно подбивать клиньями.

Метались накаленные языки пламени свечей, слышались бормотанье, приглушенные стоны и ругательства.

— Да держи ты, черт тебя возьми! Отруби еще на четверть!

— Подводи вагу. Давай клин. Куда ты, дьявол, суешь его.

С двух сторон кое-как наладили ваги и сели на них верхами в ожидании ударов по клиньям.

— Бей!

Ваги с каждым ударом по клину опускались ниже, Мишка вдруг почувствовал, будто взлетел в воздух. Трудно было понять: или перестал чувствовать тяжесть, или поднялась глыба со спины. Голова все так же была опущена, как у быка в ярме.

— Вылезай скорее! — закричали над ухом. — Вылезай, а то опять осунется. Разве ее удержишь!

Но он стоял и не мог шевельнуться. Кто-то посоветовал вытащить силой. Потянули его, но он громко застонал. Наконец, нащупали между глыбой и спиной парня острый каменный зуб, который не пускал его.

— Вали его на бок.

Мишку подвалили и, как бревно, откатили из-под глыбы.

Один скомандовал:

— Слушай. Опускай. Раз!

С треском переломилось огниво. Невольно всем подумалось — как же мог держать такую тяжесть человек.

Мишку положили в разрезе на пиджаки и куртки. Старались делать все тихонько, без огласки. Он лежал с закрытыми глазами. Казалось — он не жилец больше. Каждый советовал свое. Влили в белые губы воды. Молчали и ждали кончины старосты. На деляне было тихо. Вдруг Мишка открыл глаза и долго, не мигая, глядел перед собой.

— Закрыть надо, так не полагается… — тихонько сказал кто-то.

Рука протянулась к лицу лежащего, но вдруг сжатые губы зашевелились, пытаясь изобразить усмешку.

— Рано отпели, погодите немного…

Мишка неуклюже завозился и сел.

— Не болтайте зря. Поняли?

Так же, как привстал, медленно и бережно улегся, закрыл вздутые глаза черными веками, и морщина легла на его лоб.

— Вот как нашего брата-дурака…