Под немецким ярмом

XI. Свадьба и банкет

Церковный обряд столь рокового для будущей «правительницы» брака ее с не менее злосчастным принцем брауншвейгским был совершен в назначенный день, 3-го июля 1739 г., в Казанском соборе, без всяких отступлений от определенного церемониала. Сколько в это утро принцессой было пролито слез, — об этом знали только приближенные ей лица женского пола, обряжавшие ее к венцу. Когда она наконец появилась из своих покоев в брачной фате и диадеме со вплетенной в волоса миртовой веткой, опухшие глаза ее были тусклы, но сухи, выражение лица было мертвенно-безжизненно, движение — машинальны; бедняжка, видимо, примирилась с своей горькой участью.

В записках современников сохранилось обстоятельное описание всего свадебного поезда, отличавшегося необычайною пышностью. Чтобы не утомлять читателей, упомянем только, что императрица ехала в одной карете с невестой; непосредственно перед ними — герцог курляндский; а ему предшествовали его два сына-подростка с своими слугами, скороходами и гайдуками, 24 собственных его скороходов, 4 гайдука, 4 пажа, шталмейстер, маршал и два камергера с ливрейными его слугами, — все одетые в цвета родной своей Курляндии: оранжевый и голубой; за каретою же государыни следовала цесаревна Елисавета со свитой, а за цесаревной — герцогиня курляндская с дочерью и также со свитой.

Венчал обрученных архиепископ новгородский; а по совершении таинства епископ вологодский Амвросий, известный своим красноречием, произнес витиеватую проповедь, в которой, по поводу древности и знатности рода бракосочетающихся говорилось, что род принца Антона-Ульриха славою, "первейшим богатырям не уступающею", почти всю Европу наполнил, ибо происходит от Витекинда Великого, в Xиии-м веке владевшего Саксониею, многократно воевавшего с самим римским императором… Такое же блогословение Божие видно и в крови и фамилии принцессы Анны: род ее происходит от королей Оботрицких или Вандальских, от коих происходил Прибыслав II, последний король вандальский, "но первый принц верою Христовою просиевший"… Кто же была мать принцессы, "о том и говорить не надобно, понеже всем довольно известно есть: родиться от толь преславной крови есть особливое, дивных судеб Божиих исполненное блогословение"…

Об эмблемах в гербе принца брауншвейгского велеречивый панегирист отозвался так: "Вижу в твоем гербе, светлейший принц, три льва, два золотые, один с короною, а третий лазоревый в золотом поле, кровавыми сердцами исполненном; львы изображают твою крепость, мужество и великодушие, а сердца горячую любовь к Богу, отечеству, особливо к невесте, данной тебе ныне от десницы Вышнего".

При этих словах преосвященного Анна Леопольдовна, как многими было замечено, глянула искоса с недоумением на стоявшего рядом с нею молодого супруга, точно и не чаяла в нем таких «львиных» качеств. Когда проповедник затем перешел к восхвалению ее самой, а также ее царственной тетки, принцесса впала опять в прежнюю апатию.

По окончании молебствие императрица взяла в свою собственную карету уже обоих новобрачных, и поезд двинулся, при пушечных и ружейных салютах, обратно к Зимнему дворцу. Здесь приносились общие поздравление. Вся церемоние длилась с 9-ти часов утра до 8-ми вечера, после чего все поздравители разехались по домам, так как не только были до-нельзя измучены, но и страшно проголодались. Только теперь и государыня с молодыми села за стол, к которому была приглашена одна лишь цесаревна Елисавета. Тотчас же после стола им пришлось опять переодеваться к вечернему балу.

"Было уже около трех часов утра, когда я вернулась к себе, полумертвая от усталости писала супруга резидента английского Двора, леди Рондо, в Лондон. — Невозможно составить себе понятие о великолепии наряда каждой из дам, которые все были в робах, несмотря на то, что свадьба происходила в июле месяце, когда тяжелые платья очень неудобны".

За свадьбой последовал целый ряд празднеств. На другой день, в среду, все присутствовавшие накануне на свадьбе «банкетовали» в Летнем дворце под звуки итальянских каватин и пасторалей.

Лилли, не допущенная на свадьбу, не была, приглашена, конечно, и на банкет, но совершенно неожиданно для ней самой выступила на банкете действующим лицом. Произошло это так:

Несмотря на согласие принцессы, «Менгденша» (как теперь и сама Лилли называла уже про себя "гувернерку") все еще не удосужилась переговорить с обер-гофмаршалом о дозволении девочке быть на заключительном воскресном маскараде. Лилли позволила себе ей о том напомнить; но фрейлина коротко ее обрезала:

— Ты думаешь, что y меня только и есть теперь забот, что о тебе? При удобном случае скажу как-нибудь Левенвольде.

Но такого случая ей, должно-быть, не представилось. Так наступило банкетное утро. Лилли поведала свое горе мадам Варленд, единственной, принимавшей в ней более сердечное участие.

— Что же делать, дитя мое? — сказала та. — Чтобы порассееться, пойди-ка, посмотри, как мадам Балк убирает банкетные столы.

Г-жа Софие Балк, придворная кастелянша, с подчиненными ей прислужницами и прачками, несколько дней уже занималась убранством банкетных столов в особой "овошенной палате", куда придворный кухеншрейбергь Иван Василевский поставлял ей из своего запаса требуемое количество искусственных цветов, а садовый мастер Микель-Анджело Массе из оранжерей Летнего сада — живые цветы. Скатерти на столах подшпиливались булавками и перевязывались алыми и зелеными лентами; сверху устанавливались пирамиды цветов, а на главном столе, за которым должны были поместиться сама императрица, молодые, цесаревна Елисавета да герцог Бирон с своим семейством, ставилась еще банкетная горка, украшенная короной, скипетром и золочеными мечами.

Лилли нашла работу кастелянши почти законченною; столы были перенесены уже из "овошенной палаты" в «Большой» зал, где мадам Балк отдавала последние приказание. Увидев входящую Лилли, она ее приветствовала с радушной простотой:

— А! это вы, баронесса? Полюбуйтесь нашей работой, полюбуйтесь.

Очень довольная, казалось, что есть перед кем похвалиться, она, подбоченясь обеими руками, принялась обстоятельно обяснять девочке разницу между банкетами и обыкновенными «куртагами»: куртаги при Дворе бывают ведь каждую неделю по два раза: по четвергам да воскресеньям; хотя на них и сезжаются особы четырех первых классов да гвардейское офицерство, но забавляются там только карточной игрой да ушами хлопают на «камерную» музыку итальянцев. «Банкеты» — "совсем иное дело: они даются только в царские и другие торжественные дни.

— Да что же вы молчите, баронесса? — прервала сама себя словоохотливая кастелянша, как будто обиженная тем, что не слышит похвал. — О чем вы задумались?

— Я вспоминаю свадебные столы y нас в Лифляндии… — отвечала Лилли.

— Да что они там разве еще наряднее?

— Не наряднее, нет; но…

— Но что?

— Вместо этих искусственных цветов и лент, там все живые цветы; кресла молодых увиты гирляндами, а куверты — венками из роз и миртов.

— Но ведь это, в самом деле, должно быть премило! Какая жалость, право, что я раньше-то этого от вас не слышала…

— А разве вы не поспеете еще это сделать?

— Да о всяком отступлении от регламента надо доложить обер-гофмаршалу.

— А я бы ему и не докладывала! Понравится государыне и молодым, так гофмаршал и рта не разинет.

— Какая вы храбрая! Разве уж сделать маленькую пробу над креслами и кувертами молодых?

— Ну, конечно, мадам Балк. Вы сами увидите, как это красиво.

— Ах, баронесса, баронесса! Посадили вы мне блошку в ухо… Попробуем уж на ваш и на мой страх.

И энергичная барыня послала тотчас к садовнику за зеленью и цветами. Через полчаса времени кресла обоих молодых были уже в пышных гирляндах, а приборы их — в розах и миртах.

Тут влетел камерпаж и махнул рукой капельмейстеру на хорах. Оттуда грянул торжественный марш. Все кругом заметались.

— ее величество вышла из своих покоев!

Лилли успела только юркнуть в боковую дверь, но, обернувшись на бегу, заметила еще обер-гофмаршала и маршала, чинно и важно с своими маршалскими жезлами открывавших шествие перед императрицей и молодыми с их свитой.

Добежав к себе, девочка остановилась посреди комнатки и глубоко перевела дух.

"А что, если мадам Балк вдруг назовет им меня? На всякий случай перевязать косичку хорошенькой бархаткой"…

Едва она справилась с этим делом, как. влетел паж.

— Вы здесь, баронесса? Пожалуйте к государыне.

Сердечко в груди y нее так и екнуло, душа в пятки ушла.

— Мадам Балк тоже там?

— Там. Она же и говорила про вас.

— Так и есть! Но государыня не гневается?

— Ай, нет, напротив, она в самом лучшем расположении духа.

Это несколько подбодрило Лилли. Когда она входила в «Большой» зал, сотни глаз направились на нее. Сама же она видела только государыню за главным столом, да стоявшую за ее креслом, рядом с прислуживавшим камергером, г-жу Балк.

— Так вот она, наша искусница, — промолвила Анна иоанновна своим густым, почти мужским баритоном, окидывая Лилли ласковым взглядом. — Ты оказала нам в сей великий день преизрядную радость. Чем бы и нам тебя порадовать?

"Проси же, проси!" подбивала сама себя Лилли, и сокровенное желание было y нее уже на губах. Но губы ее не размыкались, а застенчивый взор умоляюще скользнул на новобрачных.

Поддержки ждать от них ей было, однако же, безполезно. Оба сидели как в воду опущенные, а y принцессы глаза были еще заплаканы, и бледность щек не скрашивалась даже наложенными на них румянами.

Лилли взглянула тут на цесаревну, и что же? Та тотчас пришла к ней на помощь:

— Ваше величество! девочка обробела. Не дозволите ли мне дать за нее ответ?

— Говори.

— У нее одна мечта — попасть в это воскресенье на публичный маскарад.

— Ох, детство, детство! И танцовать, верно, до страсти любишь?

— Люблю, ваше величество… — смущенно пролепетала Лилли.

— Но прыгаешь еще, может, трясогузкой? Так балетмейстер наш Флере маленько тебя подучит.

Милостивый прощальный кивок, — и оторопевшей, но счастливой девочке оставалось только сделать возможно грациозный блогодарственный реверанс.

Конец I части.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

* * *