Под немецким ярмом

VII. Скачка с препятствиеми

В настоящее еще время существует в самом близком соседстве от Невского проспекта Волынский переулок названный так при Анн иоанновне по ее первом министре. Проходит этот переулок, параллельно Невскому, от реки Мойки до большой Конюшенной, и все пространство по правую его сторону принадлежало некогда Артемию Петровичу Волынскому. Главное здание, в котором жил сам Волынский, выходило на Конюшенную; надворные же строение тянулись до самой Мойки; причем незанятые постройками промежутки вдоль переулка отделялись от него высоким досчатым забором. В заборе имелись две калитки; но перед каждой из них во дворе расхаживал часовой с ружьем; а по переулку взад и вперед разезжал конный жандарм. Таким образом, всякая попытка Самсонова перелезть через забор была бы, по всей вероятности, замечена часовыми, а жандарм не преминул бы тотчас нагнать беглеца. Приходилось пуститься на уловку — отвлечь внимание часовых и завладеть лошадью жандарма.

Взяв из поставца в столовой полный штоф тройной водки и чарку, Самсонов спустился во двор и направился к одной из калиток.

— Ты куда? — гаркнул на него часовой. — Назад!

— А ты, брать, знать, раскольник? — спросил Самсонов. — Вина не уважаешь?

— Да это y тебя нешто вино?

— Нет, молоко… от бешеной коровы. Артемий Петрович y нас душа-человек: видит, что с утра тут добрые люди под ружьем маются; как не подкрепить этаким молочком?

— Эй, Орешкин! — окликнул часовой своего товарища. — Подь-ка сюда.

Когда Самсонов налил первому полную чарку, тот перекрестился размашистым крестом; "Господи, блогослови!" и опорожнил чарку. Но тройная была, видно, очень уж забористая: он так и остался стоять с открытым ртом, как галченок.

— Подлинно от бешеной коровы… — промолвился он наконец. — Индо дух захватило.

— Эх ты! — презрительно заметил ему подошедший товарищ и, приняв от Самсонова свою чарку, привычным взмахом опрокинул ее в глотку, после чего только причмокнул и крякнул. — А знатное пойло! Ну-ка, миляга, еще на другую ножку.

— Да сколько вас всех-то тут будет? — спросил Самсонов.

— Опричь нас двоих, y задних ворот на речку еще двое, да конный стражник, жандар.

— Ну, вот. А потом один никак еще тут по переулку разезжает?

— Этот то зарок дал не пить.

— Что так?

— Крепко тоже хмелем зашибался; да после зароку капли в рот не берет. Лучше и не подходи, — изругает.

"Этот путь, стало быть, отрезан! — сказал себе Самсонов. — Через главное крыльцо на Конюшенную тоже не выбраться: в швейцарской — полицейский офицер, на крыльце — двое часовых, а на улице — конный стражник. Остается один выход — через задние ворота".

— Ну, что ж, — произнес он вслух: — коли так, то, пожалуй, угощу вас еще по второй.

Угостив того и другого, он пошел к задним воротам. Ворота были заперты; калитка в них плотно притворена. Приставленные здесь два караульных встретили Самсонова сперва не менее сурово, как и их товарищи во дворе, но излюбленный народный напиток сделал их также сговорчивее. Гарцовавший перед воротами жандарм равным образом не отказался от доброй чарки. Но Самсонов обявил, что за калитку к нему не выйдет: не приказано, мол, так и шагу туда не ступить.

— Стану я из-за тебя слезать с коня! — заворчал жандарм.

— Твое дело, — отвечал Самсонов. — Сиди себе да облизывайся; а винцо-то за редкость, прямо с господского стола.

— Что и говорить! — подтвердил один из караульных: — в жисть такого не пивал: все нутро ожгло! Дай-ка-сь, я ему поднесу.

— Как же! Сам, небось, и выпьешь? Нет, пускай слезает; из моих рук и примет.

Забранился опять жандарм, однакож спешился и вошел к другим под ворота, оставив калитку за собой полуотворенной.

— Чем богат, тем и рад, дяденька, — сказал Самсонов, с поклоном подавая ему штоф и чарку: — угощай себя уж сам, сколько душа требует. Да с плеткой тебе не способно; дай ка-сь, я подержу, прибавил он, отнимая y него плетку.

Оба караульные жадными глазами следили за тем, как «дяденька» наливает себе свою порцию, и один его еще предостерег:

— Да ты осторожней! половину даром разольешь.

Самсонова все трое хватились только тогда, когда он юркнул в калитку и захлопнул ее за собой. Когда они тут, один за другим, выскочили также на улицу (жандарм еще со штофом в одной руке, с чаркой в другой), Самсонов верхом на жандармской лошади скакал уже к Зеленому (теперь Полицейскому) мосту. Сзади его грянул выстрел, мимо уха его просвистела пуля. Он и не оглянулся. Но y самого моста ему волей-неволей пришлось осадить лошадь: по Невской першпективе, поперек его пути, тянулась похоронная процессие.

Похороны были богатые и притом иноверческие: впереди, в черных одеениех, шли факелбщики, с пылающими факелами; за ними на дрогах, запряженных шестеркой парных лошадей в черных попонах и с ноголовниками из черных страусовых перьев, следовал обитый черным сукном гроб, без покрова, но зато весь покрытый пальмовыми ветками и роскошными венками из живых цветов. Над гробом покачивался черный балдахин с пучками черных страусовых перьев по углам. За дрогами выступал пастор в черном бархатном "берете" и черном "таларе"; за ним — толпа дам и мужчин, дамы — в глубоком трауре с развевающимися креповыми вуалями, мужчины — с креповыми же повязками на шляпах и левом рукав. За пешеходами виднелся еще целый ряд пустых карет. Процессие двигалась торжественно-медленно около самой панели, а на мосту — около перил. Самсонов снял картуз и набожно перекрестился.

Вдруг за спиной его раздался конский топот. Он обернулся: к нему мчался конный жандарм, очевидно, тот, что разезжал по переулку. Где уж тут пережидать! Скачи да кричи…

— Гей, поберегись! поберегись! Дорогу!

Визг дам и ропот мужчин. Но дорогу-таки дали, Самсонов пустился вскачь через першпективу по берегу Мьи (Мойки) к Белому (теперь Красному) мосту.

И снова позади его гремят по булыжной мостовой кованные копыта: жандарм, по его примеру, не постеснился нарушить погребальное шествие, чтобы нагнать его во что бы то ни стало.

В настоящее время по левому берегу Мойки, от Полицейского до Красного моста, кроме углового — y Невского — дома графа Строганова, стоять одни лишь казенные здание (Николаевского сиротского института, Воспитательного Дома и Училища глухонемых). В 40-х годах XVIII столетие здесь были дачи разных вельмож, между прочим, также и обер-гофмаршала графа Лёвенвольде. Только-что Самсонов поравнялся с воротами графской дачи, как оттуда показалась пара кровных рысаков с каретой. От налетевшего на них вихрем всадника рысаки шарахнулись в сторону, и всадник проскочил мимо, провожаемый проклятиеми пузатого кучера. Жандарм же подоспел только тогда, когда кучер выехал уже совсем из ворот и стал заворачивать лошадей в сторону Невского, совершенно зогораживая таким образом путь по узкой набережной Мойки. Вследствие этой задержки, преследователь отстал от преследуемого на лишнюю сотню шегов. Когда первый миновал только белый мост, второй приближался уже к следующему — Синему.

— Держи его, держи! — неумолчно доносился вслед ему зычный рев жандарма.

И нашелся человек, внявший этому кличу, — ражий дворник, сгребавший перед одним домом в кучу накопившуюся за зиму грязь. С поднятой в руках лопатой он выступил на середину улицы. Но Самсонов с налету сшиб его с ног, а сам полетел далее.

Вот и Синий мост. Тут только беглец наш отдал себе отчет в том, что цель его ведь — фельдмаршал Миних. Дом фельдмаршала был на Васильевском острову, по набережной большой Невы, между 11-й и 12-й Линиеми (где теперь Морской корпус). Единственным же сообщением с Васильевским островом служил тогда Исаакиевский мост между сенатом и адмиралтейством, напротив церкви Исаакие далматского. Стало быть, туда!

На широком пространстве от Синего моста до Исаакиевского был для скачущого полный простор. Так как, однако, Исаакиевский мост был построен недавно — в 1727 году, — то для возмещение произведенных на него расходов существовал еще так-называемый "мостовый сбор", и все переезжающие или переходящие через мост должны были вносить мостовому сборщику установленную лепту, становясь для этого в очередь. Самсонов дожидаться, понятно, не стал и не в очередь прорвался на мост. Сборщик кричал вслед ему что-то; но он летел вперед без оглядки, без устали работая плеткой, потому что за ним по деревянной настилке моста стучали уже копыта жандармского скакуна.

Недалеко от конца моста встретилось новое препятствие: навстречу ехали, обгоняя друг друга, два лихача-извозчика, а на остров, очевидно — на биржевую таможню, тянулся обоз нагруженных ломовых подвод. Произошла некоторая заминка.

— Задержите его, ребята! — вопил ломовикам жандарм.

— Эвона! Так для тебя и задержим! — был ему ответ. — Скачи, малый, улепетывай!

Сейчас вот и конец мосту; но на углу — будка, а перед будкой — будочник с алебардой. Завидев скачущих друг за другом Самсонова и жандарма, он выбежал вперед и протянул перед первым свою алебарду в вид рогатки.

— Стой!

Самсонов стегнул свою измученную уже лошадь со всего маху и гикнул. Как окрыленная, она всеми четырьмя ногами взвилась на воздух. Но будочник еще выше поднял алебарду. Лошадь задела за нее задними копытами, перекувырнулась, да так и осталась лежать, придавив собой одну ногу всадника.

"Пропал! — решил про себя Самсонов. — Притвориться разве мертвым?"

— Эй, ты, долголь еще лежать-то будешь? — окликнул его жандарм.

— Знать, шибко убился, до обумертвие, — подал голос будочник. — Да и лошадь, вишь, на него навалилась.

— Так подыми ее, за хвост-то.

Стал будочник тащить ее за хвост.

— Ну, ну, вставай, что ли!

Лошадь сделала попытку приподняться, но опять повалилась.

— Да ты бы в бок ее лебардой! — командовал жандарм.

Алебарда подействовала: после нового усилие лошадь поднялась на ноги, но дрожала еще всеми членами.

— Эх, эх! и колена-то себе как отшибла! — заметил будочник. — А бегунок твой все еще без памяти.

— Так растолкай его!

Стал будочник расталкивать "бегунка", но тот по-прежнему не подавал и признаков жизни.

— Нет, как есть мертвое тело!

— Эка служба каторжная! — пробурчал жандарм, нехотя слезая наземь.

Но едва только он подошел к "мертвому телу", как тело ожило, схватило его за обе ноги, и сам он растянулся на земле. В тот же миг Самсонов вскочил на ноги и — на собственную лошадь жандарма.

— Вот так так! Ай, молодца! Ха, ха! — раскатисто загрохотали ломовики, свидетели всей этой сцены. — Ну-ка, лови его теперь, лови!

Пока ошеломленный жандарм пришел в себя да собрался ногонять беглеца на оставленной ему чужой лошади, с трудом передвигавшей свои разбитые ноги, — того и след простыл.

VIII. Фельдмаршал граф Миних