Старший брат царя. Книги 3 и 4

26

Неохотно просыпался Семён Аникиевич. Голова трещала, во рту — хуже хлева, языком не шевельнёшь. С превеликим трудом раскрыл глаза — его доверенный слуга Котун дремал, прислонившись к дверному косяку, на руке у него — ширинка, на скамье рядом — шайка с водой. Хозяин рассвирепел: «Сукин сын стоя спит!» Дотянулся до ковшика, что стоял на скамье, запустил в дармоеда. Промахнулся, ковшик разлетелся вдребезги. Котун очнулся, подхватил шайку и устремился к хозяину. Тот прохрипел: — Квасу!

Минуту спустя слуга подавал доверху наполненную братину. Семён отпил до половины, остаток плеснул в лицо Котуна, рыкнув:

— Прокисшего принёс! Так перетак! Молодого!

...Глумись не глумись, а вставать и умываться пришлось... Здорово гульнул вчерась! И посадские девки как на подбор! Да и причина нашлась: милостью государя он стал опричником! Старшие братья Яков и Григорий раньше, вместе с отцом пожалованы, а об нём только вспомнили. Ну и то ладно. Собачья голова и метла в олифе вываренные, давно приготовлены. Вот и дождались своего часа. Правда, обида тож — одновременно в опричники пожаловали какого-то ублюдка из Посада, да и этого нашего Одноглаза... И чего это батя с ним носится?!

Котун и повар принесли завтрак. Семён приказал Котуну:

— Позвать ко мне Зота!

— Он с Яковом Аникиевичем в приказной избе.

— Брат там? Туда пойду.

Приказная изба — это пятистенка об два крыльца — для хозяев и чёрного люда. Семён вошёл как хозяин. Якову было за сорок, он очень походил на отца, только седины поменьше, и, возможно, не осознавая, он во всём подражал тому. На поклон младшего брата только кивнул, Зот и писарь за аналоем ответили низким поклоном. Разговор продолжался, Зот рассказывал о грошовых делах лоточников, разносивших соль по деревням, Яков задавал вопросы, писарь что-то записывал. Семёну стало до тоски скучно, он чуть было не задремал. Но вот Яков обратился к нему:

— С чем пожаловал?

— Дело есть, брат. Только... — Он кивнул в сторону Зота. Тот неспешно вышел, писарь за ним. — Ты знаешь, куда направился отец?

— Знаю. Он поехал к Анне.

— Прощения просить у этой потаскухи!

— Семён, замолчь! Она ж твоя сестра!

— Наградил нас Бог сестричкой! Опять же этот тихоня Одноглаз! Без мыла лезет!.. Отец и ему простит?

— На нашего ума дело. Отцу виднее.

— А ты не слепей, чай! Околдовал Одноглаз отца! Неведомо откель привёз, приказал родичей найти. А сей час вроде как родной нам. Ещё наследство отвалит!

— Чего-то ты на Одноглаза взъелся? Где он тебе дорогу перешёл?

— Не успел. Но перейдёт и тебе, и всем нам. Теперь он, видишь, опричник. Отец делает его воеводой...

— Что тут плохого? У нас стражников и воев побольше тысячи, а головы нет...

— Смотри, чтоб эта голова нам головы не снесла!

— А ну тебя!.. Болтаешь незнамо что! А сам ты... Где ночью болтался? С кем?.. Молчишь! Жениться тебе пора. Вот вернётся отец, решит это. А пока отец приказал: езжай в Хлыново, последишь за потоком соли, присмотришь за приказчиками. Завтра и поезжай.

— Ладно. Десять стражников дай. Я — теперь опричник, меньше нельзя.

— Хоть и опричник, а больше трёх не дам. С тобой посылаю подьячего Харитона. Слушай его советы, он мужик неглупый. Да смотри не задури, а то всё отцу станет ведомо.

— И без тебя доложат, а ты заступись... А всё ж я докопаюсь — в каком родстве Одноглаз с нами!