Бронепароходы

03

Отвал назначили на раннее утро. Иван Диодорович лежал на койке и в темноте под тихий плеск воды размышлял, не помолиться ли, чтобы завтра господь уберёг его пароход от снарядов «Русла»? В дверь постучали.

В коридоре, тускло освещённом керосинкой, стоял старпом Серёга Зеров, а рядом с ним — человек в кожаной военной форме и с саквояжем в руке.

Он небрежно прикоснулся двумя пальцами к потёртой фуражке.

— Военлёт Свинарёв. Прошу разместить меня в отдельной каюте.

— Откуда же я её возьму? — удивился Нерехтин.

— Не могу знать, товарищ капитан, — ответил гость.

Светлые глаза у него сидели близко к носу, будто бы так лётчику было удобнее выглядывать из-за борта кабины во время полёта.

— А на барже с матросами вам не по чести? — спросил Нерехтин.

— Я должен занимать отдельную каюту, — спокойно повторил военлёт.

Иван Диодорович хмыкнул и посмотрел на Серёгу.

— Стешкину, значит, — вздохнул Серёга.

Команда «Лёвшина» теснилась в кубрике, артиллеристам и пулемётчикам отдали трюм, сколотив там нары, и кают для военлёта на буксире не было — кроме разве что каюты Стеши. Раньше этот закуток возле гребного колеса служил каптёркой боцмана. Снятую с «Медведя» Стешу Иван Диодорович принял в матросы и приказал Панфёрову перетащить барахло из каптёрки в форпик — нехорошо, если баба поселится в кубрике с мужиками, пусть живёт наособицу. А теперь, похоже, придётся Стешку турнуть.

После гибели «Медведя» Стеша была как мёртвая. Её поразила не смерть Севастьяна, а взаимная ненависть братьев-капитанов. Севастьян и Дорофей вроде любили её, Стешу, но без колебаний швыр нули в костёр старой вражды. И во что же тогда ей, Стеше, верить? На что надеяться, если даже любовь не осилила жажду первенства и мести? Кому она, Стеша, нужна, кроме сына?

— Прости, дева, — виновато сказал Нерехтин. — Хрен знает, откуда этот летун приземлился… Мы тебя проводим в кубрик и команду вразумим.

Вещей у Стешки был только жалкий узелок — всё утонуло на «Медведе». Серёга Зеров хотел взять этот узелок, но Стеша не заметила его порыва.

В кубрик спускалась железная лесенка; из проёма доносились невнятные голоса внизу, будто в кубрике ругались, проиграв в карты. В подвешенных к бимсам керосинках фитили уже пригасили на ночь, и низкое помещение тонуло в полумраке, но машинисты, кочегары и матросы не спали — торчали на своих нарах, как взъерошенные куры на насестах, и разговор у них, похоже, был на нерве. Серёга поднял руку и подкрутил одну лампу поярче.

— О чём спор после отбоя? — спросил он.

— Есть о чём… — недовольно ответил кто-то.

Серёга сделал вид, что не замечает непорядка.

— Ребята, Степанида к вам переходит, — сообщил он. — Девяткин, сбегай к боцману, принеси холстину какую… Мы Стешке уголок выгородим.

— Это польза, — с озлоблением согласился из темноты матрос Колупаев. — Побалует нас бабочка перед завтрашним.

— Тебя, Колупаев, я щас по зубам побалую, — тотчас пообещал Серёга.

Стеша это слышала, но лицо её не дрогнуло.

За Стешей по крутой лесенке, кряхтя, слезал Иван Диодорович.

На лежаке над Колупаевым поднял кудлатую голову Митька Ошмарин. Он был единственным, кто заснул, и, как всегда, ничего не понимал.

— А чево завтра-то? — зевая, спросил он.

— Да ничего, — ответил Серёга Зеров.

— На смерть нас гонишь, капитан! — вдруг закричал Павлуха Челубеев.

Нары под грузным Павлухой закачались и заскрипели. И людей в кубрике словно прорвало гневом — все заорали на Ивана Диодоровича.

— Мы в солдаты не нанимались! — Машинист Подколзин ударил кулаком в потолок. — Какого беса нам под пули соваться?!

— «Русло» всех завтра утопит! — надрывался матрос Краснопёров. — Там черти на борту! Скрягина уже убили — а он сосед мне по деревне был!..

— Мою-то ораву кто без меня прокормит? — вопил штурвальный Дудкин.

Иван Диодорович молчал, ему нечего было сказать. За спиной капитана появился старший машинист Осип Саныч — из своей каюты он услышал гвалт в кубрике. В свете керосинки его очки и лысина сердито блестели.

— Я сбегу поутру! — тонко крикнул матросик Егорка Минеев.

— Да все сбежим! Могила тут! — поддержали его матросы и машинисты.

Теперь они были заодно, а не набрасывались друг на друга, как прежде. Но Ивану Диодоровичу стало как-то душно от глупости команды.

— В рейсе позор с парохода сбегать! — строго сообщил Осип Саныч.

— Лучше позор, чем на дно!..

Иван Диодорович заговорил негромко, но его услышали:

— Да куда вы денетесь на берегу? Большевики вас поймают — расстреляют как дезертиров, рябинники сцапают — расстреляют как большевиков! Война везде достанет!

— Я в деревне отсижусь! — крикнул Егорка Минеев.

— Тебя свои же мужики выдадут — от греха подальше!.. Усвойте, дурни: мы все уже с клеймом! Хотите уцелеть — так держитесь одной стороны!

— Какой? — вспыхнуло в кубрике с новой силой. — Красной?

Белой?

— Моей! — рявкнул Иван Диодорович в лица своих речников.

— А ты-то что можешь, дядь Вань? — страдальчески спросил Дудкин.

Иван Диодорович не заметил, что в кубрик спустился и боцман Панфёров. На деле надёжный, на словах боцман всегда был с гнилятиной.

— Капитан много может, — вкрадчиво сказал Панфёров. — Вон Стешку пригрел… Будет завтра нам защитой, чтоб Дорофей не стрелял.

— «Медведя» она не прикрыла, — сразу поверив, с презрением ответил матрос Колупаев. — Или Дорофей уже другую арфистку себе подыскал?

Колупаев сидел на койке напротив Стеши, и Стеша молча кинулась на него, как собака, вцепилась ему в волосы и ударила головой о стенку.

— С-сука!.. — взревел Колупаев.

Серёга Зеров обхватил Стешу, отдирая от Колупаева, и Стеша забилась в руках старпома, пытаясь пнуть врага. Обида и горе хлынули из неё со слезами.

— Падлы!.. — в голос зарыдала Стеша, захлёбываясь. — Падлы вы все!..

Платок у неё свалился на плечи, и волосы метались, точно у кликуши.

Мужики в кубрике оторопело затихли.

— В свою каюту её запихну, дядь Вань… — едва удерживая Стешу, растерянно пробормотал Серёга. — Сам в кубрик переберусь…

Серёга потащил содрогающуюся Стешу к лестнице.

Иван Диодорович окатил команду угрюмым взглядом.

— К утру-то хоть подотритесь, — бросил он, поворачиваясь за старпомом.

На душе у Ивана Диодоровича было погано, словно его предали.

Иван Диодорович тяжело взбирался по крутым ступенькам и думал, что ему надо наплевать на свою команду. Мелкие и шкурные людишки. В пустом коридоре перед своей дверью он почувствовал, что хочет чего-то светлого, доброго, и тогда пошёл к каюте Дарьи, хотя и не следовало беспокоить баб посреди ночи.

Он постучал кончиками пальцев и осторожно заглянул в щёлку.

— Спите, девушки?..

В тёмной каюте на лежаке зашевелилась Дарья: приподнялась, опираясь на локоть, и отвела прядь с лица. Круглые груди её натянули рубашку.

— Катюшка спит, умоталась за день на камбузе, — тихо ответила Дарья. — А что за склока в кубрике была, Ванюша?

— Ерунда одна. — Иван Диодорович небрежно махнул рукой и прикрыл дверь, а потом снова приоткрыл её и прошептал в темноту: — Я тебе не Ванюша, Дарья, а называюсь капитан, усвоила?

Он ясно понял, что завтра должен уберечь пароход.