Робеспьер. В поисках истины

V

Оливье не остался до конца праздника в Сен-При. В пять часов он незаметно удалился и, возвращаясь домой, с удовольствием думал о том сюрпризе, который он сделает матери и Терезе, а также о вкусном ужине и приятном сне, так как накануне он проработал всю ночь. К тому же его утомил шум толпы, а в особенности цветистые речи политических ораторов, которым он должен был невольно рукоплескать, так как всякое равнодушие к громким фразам, восхвалявшим революцию, возбуждало подозрение, которое могло довести до эшафота.

— Боже мой, мне всё это до смерти надоело, — думал он, идя по Монморансскому лесу и вспоминая, сколько он, сын аристократки и вайдейца, должен был перенести унижения в продолжение последних четырнадцати месяцев.

Ему приходилось молча слушать революционные теории, возмущавшие его душу, и он только мирился со всем этим при мысли, что, действуя иначе, он мог скомпрометировать себя и причинить горе матери и Терезе. Кроме того, мать постоянно успокаивала его уверениями, что террор не мог долго продолжаться и непременно наступит реакция.

Подойдя к дому, он удивился, что не было видно в саду и окнах хижины ни одной из его обитательниц. В дверях стоял садовник, и Оливье радостно крикнул ему:

— Что, Поль, вы не думали, увидеть меня так рано?

Но лицо садовника было так печально, что сердце молодого человека дрогнуло; он подумал, не занемогла ли его мать или Тереза. Он быстро подбежал к нему и со страхом спросил:

— Что случилось, говорите скорее?

Садовник в нескольких словах рассказал, что обе женщины были арестованы, несмотря на их горячие протесты, и быстро уведены в Монморанси, чтобы не нарушить весёлого пикника, устроенного недалеко в лесу около Шевра.

Услыхав это название, Оливье вспомнил об англичанине, который спрашивал дорогу туда, и воскликнул:

— А англичанин? Когда я ушёл сегодня утром из дома, то в нём оставалась одна Тереза, а моя мать разговаривала в лесу с иностранцем. Разве он не приходил с нею сюда?

— Нет, гражданка Дюран вернулась одна и очень поспешно. Она всё оглядывалась, как бы не желая, чтобы её видела весёлая компания.

— Какая весёлая компания?

— Компания, устроившая пикник в Шевре. По-видимому, она была известна полицейским агентам, арестовавшим вашу мать и её племянницу, так как один из них после ареста пошёл к одному господину из числа компании и разговаривал с ним.

— Кто он такой?

— Не знаю.

— А он ещё там со своей компанией?

— Нет, все уже давно уехали.

— Куда?

— Не знаю.

— А вы говорите, что мою мать и Терезу повели в Монморанси.

— Я в этом уверен. Разве они по дороге встретили какой-нибудь экипаж.

— Зачем экипаж?

— Чтобы отвезти арестованных в Париж.

Оливье никак не мог примириться с мыслью об аресте дорогих для его сердца существ. Почему их арестовали? Что они сделали? Какое они могли совершить преступление?

На все эти вопросы садовник отвечал, что он ничего не знает.

— Почему же вы не прибежали за мною в Сен-При? — воскликнул гневно юноша.

— А кто бы остался стеречь дом? — ответил садовник, который думал, что лучше было остаться дома с больною женой, чем компрометировать себя розысками Оливье.

Юноша вбежал, как бешеный, в комнату в какой-то безумной надежде, что Тереза выскочит откуда-нибудь с громким хохотом, как в счастливые дни детства. Потом он побежал с таким же бешеным пылом в Монморанси с двойной целью: повидать Леонара, который знал что-нибудь об аресте, и разыскать возницу, который отвозил несчастных женщин в Париж, если они туда доставлены.

По дороге он встретил Леонара, который торопился в хижину, чтобы сообщить Оливье об аресте его матери и Терезы. Об этом ему рассказал возница, отвозивший их в Париж. Их поместили в тюрьму Ла-Бурб как подозрительных личностей.

— По чьему приказу? — спросил Оливье.

— Робеспьера.

— Подлец! — воскликнул юноша, вне себя от ужаса и гнева. — Мне надо как можно скорее отправиться в Париж и вырвать их из тюрьмы. Теперь тюрьма означает гильотину.

Леонар всячески старался уговорить его не ходить в Париж до утра и обдумать всё дело на досуге, но Оливье не хотел его слушать и настоял на том, чтобы Леонар дал ему адрес скромных, приличных меблированных комнат на улице Роше. Зайдя в мастерскую Леонара, он захватил с собою дорожный мешок с необходимыми вещами и пустился в путь.

— Молитесь за меня, Леонар! — сказал он, прощаясь с добрым стариком. — Будьте уверены, что они выйдут из тюрьмы хотя бы ценою моей жизни.

В полночь Оливье достиг улицы Роше и, сказав привратнику, что его рекомендует Леонар, назвал себя гражданином Жерменом.

— Пожалуйста, дайте мне комнату и проводите меня туда, я очень хочу спать.

Однако он не спал в течение всей ночи и тревожно ходил взад и вперёд по комнате. Утром он смял подушки и простыни на постели, чтобы не возбудить подозрения, и вышел из дома, сказав привратнику, что он отправляется по важному делу. Очутившись на улице, он поспешно направился к тюрьме Ла-Бурб, как называли теперь аббатство Пор-Рояль.

Вскоре он достиг этого громадного здания, в одном из флигелей которого мучились его мать и невеста. Остановившись перед красной каменной массой этого здания, он впервые отдал себе отчёт в безнадёжности своего предприятия. Несколько раз он обошёл вокруг него, даже не смея пристально смотреть, из боязни вызвать к себе подозрение.

Наконец он удалился от тюрьмы, ломая себе голову, как поступить в таком безвыходном положении. Все лица, которых он знал в Париже, или погибли под гильотиной, или находились в рядах эмиграции. Он вспомнил об англичанине Вогане, но не знал, где его искать, и притом его могли также арестовать. Потом в голове его блеснула мысль пойти в старый дом своего деда, где, вероятно, ещё находился добрый привратник Бенуа. Но, сделав несколько шагов в направлении этого дома, он вспомнил, что жилище его деда было конфисковано и продано, а следовательно, там не мог находиться Бенуа, к тому же соседи могли его узнать, и эта неосторожная выходка кончилась бы по всей вероятности его арестом.

Побродив по городу машинально и безо всякой цели, Оливье совершенно машинально очутился на улице Роше. Он вошёл в свою комнату и, чувствуя, что у него кружится голова от голода, потребовал завтрак. Ему подали два яйца, котлету и фрукты. Яйца он жадно съел, но котлету не доел, а до фруктов не дотронулся. Наконец утомление взяло верх, и он, сидя в кресле, заснул.

Когда он открыл глаза, уже было четыре часа. Сожалея, что у него пропал даром день, он снова быстро вышел на улицу. Но его остановил привратник и спросил:

— Вы действительно гражданин Жермен?

— Да.

— Пожалуйте ваш паспорт. Вчера ночью я не спросил у вас ничего, потому что было поздно.

— У меня нет при себе паспорта. Он остался за городом.

— Вы можете достать новый в полицейском участке, но кам нельзя вас держать без паспорта. Это запрещено по закону.

— Хорошо. — отвечал с улыбкой Оливье, — я завтра достану паспорт, а сегодня у меня слишком много дел.

— Завтра декади, и вы ничего не добьётесь.

— Ну так послезавтра.

— Извольте, я подожду, но помните, что я за вас отвечаю.

Оливье поблагодарил его и снова очутился на улице. Он снова направился к тюрьме Ла-Бурб, но машинально выбрал другую дорогу через улицу и площадь Революции. Везде было большое движение. Все дома украшались трёхцветными флагами и цветочными гирляндами. Спросив у какого-то прохожего, какой готовится праздник, он узнал, что на другой день должно было произойти на площади Революции торжество в честь Верховного Существа.

Не успел он сделать несколько шагов по площади, как увидал между статуей Свободы и входом в Тюильри роковую гильотину, которую рабочие, очевидно, разбирали. Он вздрогнул и, обращаясь к проходившей мимо пожилой женщине, спросил:

— Что это значит?

— Как что! Это госпожа Робеспьер.

— Я знаю, что это гильотина, но что с ней делают?

— Её уносят.

— Уф!.. — произнёс Оливье, чувствуя, что у него с души как бы свалился камень.

— Но её воздвигнут на другом месте.

— Где? — спросил юноша, и лицо его снова омрачилось.

— На площади Бастилии, — сказала женщина и прибавила с улыбкой: — По-видимому, ещё остались аристократы, с которыми надо покончить.

Оливье посмотрел с изумлением вокруг себя. Многочисленная толпа так же равнодушно и легкомысленно, как эта женщина, смотрела на перенесение с места на место этого грозного орудия смерти. Неужели никто не имел достаточно мужества, чтобы громко закричать: «Долой гильотину!»? Быть может, если бы явился такой человек, то легкомысленная, но благородная и человечная толпа пошла бы против тиранов.

Углубившись в эти мысли, Оливье машинально повернул на набережную и дошёл до Пор-Рояля, почти не сознавая, куда он направлялся. Но в нескольких шагах от мрачного здания тюрьмы он невольно остановился. Большие ворота были открыты, и в них входили люди всякого вида, преимущественно хорошо одетые, с корзинками, мешками и картонками. Он поспешно подошёл к одному из часовых и спросил:

— Сегодня пускают к арестантам?

— Да. Друзьям и родственникам дозволяют приносить арестантам чистое бельё, фрукты и сласти. У вас здесь кто-нибудь?

— Да, мать и невеста.

— Вы желаете их видеть?

— Да.

— У вас есть деньги?

Оливье молча подал ему золотой.

— Не мне, — воскликнул с презрением часовой, — а привратнику!

При этом он указал на маленького юркого человечка, стоявшего у дверей тюрьмы.

Оливье подошёл к нему и сказал, что желает видеть гражданок Дюран, и сунул ему в руку золотой.

— Вы пришли к гражданкам Дюран? Хорошо. Они должны быть во дворе акаций.

Он дал юноше карточку, которую просил возвратить при выходе из тюрьмы, а затем повёл его через тёмный коридор к решётке, которая выходила на обширный двор. Открыв решётку, он сказал со смехом:

— Вы, конечно, сами их найдёте.

И, затворив решётку, он удалился.