Робеспьер. В поисках истины

I

Дом Жака Бернара Оливье де Понтиви, советника королевского парламента, находился в самом сердце квартала Марэ, который в конце XVIII столетия составлял почти отдельную провинцию в Париже.

Была прекрасная июньская ночь 1775 года. Небо, покрытое блестящими звёздами, задумчиво смотрело в тёмные воды лениво протекавшей Сены. Но дом Понтиви, окружённый высокими каменными стенами, покрытыми плющом, был погружен в безмолвную тишину и как бы не обращал никакого внимания на все красоты чудной ночи. Он казался какой-то монашеской обителью, отдалённой от людей и людского движения. Однако в то время как всё вокруг предавалось сну, его хозяин сидел за письменным столом и усердно работал.

Наконец, он поднял глаза и, посмотрев на часы, воскликнул:

— Двадцать минут третьего, не могу же я пойти и разбудить бедного юношу. Может быть, я найду документ и без него.

Он встал из-за большого письменного стола, заваленного книгами, бумагами, который стоял посредине обширной комнаты, освещённой большим, высоким канделябром, уставленной по стенам массивными дубовыми шкафами. Подойдя к одному из них, отодвинув тяжёлое кресло, покрытое зелёным репсом, и, вынув картонку, начал перебирать в ней старые бумаги.

Более получаса он отыскивал пропавший документ, заключавший в себе мнение одного известного юриста по вопросу, который должен был решаться на другой день на секретном заседании парламента. Понтиви совершенно забыл спросить об этом документе у своего секретаря, прежде чем тот удалился в свою комнату, и теперь ему самому приходилось исполнять его роль и безуспешно, так как один Максимилиан де Робеспьер, как звали молодого секретаря, знал, где находилась эта бумага.

Этот секретарь с каждым днём становился ему необходимее, и он был очень обязан за его рекомендацию аббату, будущему кардиналу Рогану. Богатый, влиятельный Понтиви пользовался общим уважением при дворе среди аристократии и товарищей по парламенту. При своём недавнем восшествии на престол Людовик XVI принял его и сказал ему: «Господин Понтиви, я знаю, какие вы оказали услуги Франции, и я могу только просить вас оказывать такие же услуги в будущем».

Эти королевские слова быстро распространились по всему Версалю, и все придворные спешили его поздравить с подобной милостью. Между прочим, аббат Роган сказал ему:

— Такой лестный отзыв дороже диплома с королевской печатью.

Понтиви был очень доволен этим лестным комплиментом, но тотчас понял, что такой человек, как Роган, не стал бы любезничать с ним без всякой цели. Действительно, аббат тотчас прибавил:

— Не знаете ли вы какого-нибудь юриста, который нуждался бы в секретаре. Я мог бы порекомендовать ему очень умного, трудолюбивого и нравственного юношу. Он только что вышел из коллегии Людовика Великого и готовится в адвокаты. Он был выбран своей коллегией как лучший ученик для приветствия короля и королевы при их посещении этой коллегии.

— Как его зовут?

— Максимилиан де Робеспьер.

— А смею спросить, почему вы так интересуетесь этим молодым человеком?

— Конечно. Он уроженец Араса, и мне рекомендовали его тамошний епископ и один из патеров моей епархии. Я достал ему стипендию в коллегию Людовика Великого, а так как он вполне оправдал моё покровительство, то я желал бы устроить его будущее. Вы, конечно, понимаете, господин Понтиви, мои чувства, ведь невольно интересуешься тем, кому оказал услугу.

— Вполне понимаю: я беру вашего юношу.

— Как, к себе?

— Да, и не благодарите меня. Я нуждался в секретаре и очень рад, что могу взять молодого человека, рекомендуемого вами.

Действительно, Понтиви при его многочисленных занятиях не имел помощника и уже давно подыскивал хорошего секретаря. Предложение аббата ему вдвойне улыбалось: сделанное одолжение Рогану могло принести пользу, а с другой стороны, недурно было принять к себе на службу юношу, которого начальство нашло достойным приветствовать короля и королеву.

На следующий день Робеспьер явился в дом Понтиви. После нескольких предварительных вопросов о его семье и учебных занятиях советник парламента ловко навёл разговор на посещение коллегии Людовика Великого королём и королевой. Молодой человек скромно, но с достоинством рассказал всё, что произошло при этом случае.

— А что вам сказали король и королева? — спросил Понтиви.

— Их величества со мною не говорили, — отвечал Робеспьер, несколько смущённый.

— А! — произнёс Понтиви, видимо, довольный.

— Но король мне улыбнулся, — продолжал Робеспьер, — и был очень со мною милостив.

— А королева?

— Она также была очень милостива.

В продолжение всего этого разговора Понтиви критически осматривал молодого человека. Он был одет очень просто, но вся его фигура и манеры дышали достоинством. Приятный и живой в обращении, но почтительный, он отличался решительным выражением лица и бледно-зеленоватыми пронзительными глазами, которые, однако, несмотря на свою необыкновенную подвижность, имели какой-то мягкий привлекательный оттенок.

«Недурной юноша», — подумал Понтиви и тотчас водворил его в своём доме.

Вскоре оказалось, что Робеспьер исполнял обязанности секретаря быстро, исправно, трудолюбиво и с необыкновенной для его лет аккуратностью. Готовясь в адвокаты, он, естественно, интересовался юридическими, часто очень трудными вопросами, которыми занимался Понтиви, и поражал его по временам глубокими замечаниями, обнаруживавшими в нём глубокий инстинкт, поэтому между советником парламента и его секретарём возникла невольная симпатия, хотя они так далеко стояли друг от друга по своему положению. Действительно, первый гордился своей принадлежностью к так называемой «noblesse de role», или парламентскому дворянству, значительной ролью при дворе и открывавшейся перед ним в новое царствование блестящей будущностью, а последний мечтал лишь сделаться провинциальным адвокатом по примеру своего отца. Как бы то ни было, Понтиви был очень доволен своим секретарём и стал запросто принимать его в своём доме. Мало-помалу он начал ежедневно обедать у своего патрона, так как Понтиви было скучно сидеть за столом с шестнадцатилетней дочерью Клариссой, мать которой уже давно умерла и которая была наивным прелестным созданием с белокурыми волосами, тонкими чертами бледного лица и голубыми глазами, отражавшими её непорочное юное сердце.

Молодой Робеспьер сначала вёл себя очень скромно и только отвечал на предлагаемые ему вопросы, вскоре он стал смелее и, к большому удовольствию Клариссы, начал придавать общему разговору за обедом литературно-художественный оттенок, открывая её юному уму новый неведомый привлекательный мир. Ещё более её очаровывали беседы с ним по воскресным вечерам, когда отец играл в вист со своими скучными старыми друзьями, а Робеспьер в уголке гостиной развивал перед нею блестящие мечты, уносившие её в область идеальной фантазии, казавшейся ей лучезарным небом в сравнении с окружавшей её мрачной действительностью.

С самого раннего детства, когда она лишилась матери, Кларисса не знала ни одного счастливого дня. Её брат Жак, бывший на два года моложе её, находился в Наварской школе и бывал дома только раз в две недели в воскресенье после обедни на несколько часов для представления своих письменных работ на просмотр своему отцу, который обыкновенно их не одобрял, а потому мальчик откровенно сознавался сестре, что он предпочитал воскресенья проводить в школе. Сама же Кларисса была отдана восьми лет в монастырский пансион, и только недавно отец взял её домой и нанял ей гувернантку. В сущности, она продолжала вести прежнюю монастырскую жизнь, только по воскресеньям ходила с гувернанткой в соседнюю церковь св. Павла к обедне и вечерне, а, кроме того, иногда в прекрасные солнечные дни каталась в экипаже по улицам Парижа с той же гувернанткой. Всё остальное время она проводила в старом, мрачном доме, где ничего не улыбалось, даже в заброшенном саду и во дворе, где лишь сорная трава пробивалась между каменьями. Конечно, летом проводила она несколько месяцев в замке Понтиви, близ Компьена, куда отец приезжал только по праздникам, и там молодая девушка наслаждалась жизнью. Но лето скоро проходило, и снова начиналось скучное парижское существование, в котором единственными светлыми минутами были для неё в последнее время беседы с секретарём отца.

Кларисса была очень привязана к своей гувернантке, доброй и набожной старой девице Жюсом. Она старательно проповедовала молодой девушке религиозные и нравственные принципы, между прочим, она всегда повторяла ей: «Вы должны любить своего отца».

— Но я люблю его! — отвечала Кларисса.

И, действительно, она была убеждена в своей любви к нему из уважения к родственным узам, его возрасту и высокому положению. Но в сущности между ними зияла бездна, через которую не хотел перекинуть золотого моста родительской любви холодный, сухой, эгоистичный, гордый, суровый и бессердечный советник парламента, полагавший, что он вполне исполнял свои отцовские обязанности, так как рано ещё было завершить благодеяния, оказанные дочери, выгодным, приличным замужеством, о чём он ещё имел время подумать на досуге после своих более важных служебных занятий. Однако в то время как он откладывал до более удобной минуты заботы о дочери, в его доме разыгрался идиллический роман в духе того времени.

Молодые люди полюбили друг друга. Судьба свела их под одним кровом, и одинокое, скучное существование сделало их жертвами своей юности, взаимной, бессознательной, притягательной силы и мощных влияний, которые влекли их к любви. Он впервые познал, что такое любовь, в пламенных страницах «Новой Элоизы» Руссо, которую начал читать тайком в коллегии, а докончил в своей скромной комнате в доме Понтиви и дошёл до такого энтузиазма, что жаждал кому-нибудь повторять заученные им наизусть отрывки, которые он считал вдохновенными. А кому же лучше было их повторять, как не хорошенькому, милому, отзывчивому созданию? Поэтому он и декламировал жгучие фразы Руссо без конца молодой девушке, всегда и везде, как только он находился с нею наедине, что бывало часто. Кроме того, он читал ей тогда модные сентиментальные стихи и мифологические мадригалы. Затем он стал списывать из книг и посылать ей восторженные объяснения в любви и наконец и сам сочинять их, сравнивая свой пыл с вдохновением Руссо. Она же слушала и читала с упоением, уносясь в мир фантазии и чудных иллюзий силой его юношеского энтузиазма. Его присутствие было в её одинокой, мрачной жизни как бы лучом солнечного света, под блеском которого расцвёл бутон её юной жизни. Это чистое, непорочное существо, начинавшее жить без руководства родительской привязанности, не подозревая зла, всецело отдалось своей первой любви.

Однако вернёмся к Понтиви в ту прекрасную июньскую ночь, когда он искал в своих бумагах необходимый ему документ.

Долго не решался он разбудить своего секретаря, но мало-помалу в его голове начинали возникать беспокойные мысли. Не бросил ли молодой человек по ошибке этот документ в камин или, ещё хуже, не продал ли он его противной стороне? Никогда ни в ком нельзя быть уверенным!