Король Теней

Глава семнадцатая

— Продолжай. — Это слово прозвучало, как скрежет камня о камень.

— И раскаялся Господь, что создал человека на земле и восскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов, птиц небесных истреблю, ибо[31]…

— Продолжай, — последовал быстрый приказ.

— … ибо Я раскаялся, что создал их. Ной же обрел благодать перед очами Господа. Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в роде своем; Ной ходил перед Богом. Ной родил трех сынов: Сима, Хама и…[32]

Паника пронзила мальчика острейшим кинжалом, потому что третье имя ускользнуло от него, и теперь человек, который сидел перед ним с единственной свечой на столе рядом с Библией, глубоко вздохнул и потер лоб над правой бровью.

— Ты знаешь продолжение? — спросил он. — Или не знаешь?

— Сейчас, отец. Я думаю… я действительно знаю.

— Очень хорошо. Тогда назови имя третьего сына.

Страх перехватил горло. Если он ошибется…

— Енох, — позвала женщина, заглянувшая в комнату. Голос у нее дрожал. — Пожалуйста. Мальчик устал.

Мужчина повернулся к ней. Лицо у него было худощавое, остроносое, а рот походил на маленький побелевший шрам.

— Я сам знаю, устал он или нет, — жестко оборвал мужчина. Затем снова повернулся к мальчику: — Назови третье имя или признайся в неудаче.

— Я… устал, отец. Могу ли я получить еще одно прощение?

— Это будет твое третье прощение, — отрезал Енох Блэк. — И ты не получишь его.

— Иаспет! — выпалил мальчик. — Вот то имя.

Енох Блэк слегка наклонился вперед, свет свечи отбросил тень на одну из сторон его лица.

— Это имя, — медленно произнес он, — Иафет. Встань.

— Отец! Я знал! Я просто забыл, как…

— Вставай, — сказал мужчина, после чего тоже поднялся и потянулся к кожаному ремню на спинке своего стула.

Пока он охаживал мальчика по плечам — три удара за ошибки и один дополнительный удар за лень, — Эстер Блэк унесла свою свечу обратно в маленькую кухоньку, где занялась протиранием посуды, которая и так была вытерта дочиста час назад после ужина из фасоли и вареного картофеля.

— Теперь, — возвестил Енох Блэк, закончив, — ты больше не забудешь, правда?

— Нет, сэр, — ответил четырнадцатилетний Адам Блэк, закусив губу почти до крови. Его темные глаза на бледном вытянутом лице блестели от слез, острый подбородок смотрел в пол, потому что иначе отцу померещился бы вызов. Плечи мальчика ссутулились, под залатанной рубашкой краснели следы недавних ударов. — Я не забуду, — сказал он, понимая, что только что вызубрил еще один отрывок Книги Бытия.

— Дай мальчику сахарный пирог, — приказал Енох своей жене. Затем повернулся к сыну: — Съешь его с удовольствием и ложись спать. Я присоединюсь к тебе за молитвой.

Таков был вечерний распорядок, который нельзя было нарушать.

После того, как Адам приготовился ко сну и улегся на узкую кровать в маленькой комнате с каменными стенами, вошел Енох, неся с собой свечу и сел за стол рядом с кроватью.

— Ты знаешь, — сказал Енох, — почему для тебя так важно, чтобы каждый стих Священной Библии был запечатлен в твоей памяти? Это не игра, к этому нельзя относиться легкомысленно. — Его улыбка была настолько нежной, насколько он мог изобразить, но глаза оставались жесткими. Он был одет в свой обычный черный костюм, его лицо в слабом освещении комнаты было таким же бледным, как у его сына, темные волосы с ярко выраженным вдовьим пиком были коротко пострижены. — Это потому, что каждый стих, — продолжал он, — это оружие против зла. Мой отец наставлял меня, как его отец и отец его отца. Ты слушаешь?

Адам кивнул. Эту проповедь он слушал почти каждый вечер. Пусть он знал ее наизусть, было важно — просто жизненно необходимо — хотя бы притвориться, что он внимательно слушает.

— Но земля растлилась пред лицом Божиим, и наполнилась земля злодеяниями, — прочел Енох следующий стих Книги Бытия и продолжил уже собственными стихами, которые читал каждый раз в этой речи: — Господь уничтожил свое творение из-за этого бесчестия. Когда-нибудь он снова уничтожит его. Те, кто переживет Гнев Божий, будут благочестивыми людьми, которые решили вооружиться Святым Словом. И поверь мне, скоро этот ужасный и прекрасный день настанет. Я пытаюсь спасти людей здесь, на земле, но многие не слушают меня. А это значит, что их нельзя спасти. Они уже потеряны. Но тебя и твою мать… я могу спасти. — Он дотронулся до Библии, лежавшей на маленьком круглом столике рядом с его креслом. Столик был потрескавшимся и испещренным царапинами. — Слово Божье — это твой меч. И оно будет им еще долго, когда мы с твоей матерью вознесемся. Слово поможет тебе уничтожить зло, которое пытается развратить всех благочестивых людей, даже сына викария. Поэтому ты должен знать каждый стих наизусть, иначе твоя защита не будет полной, а твоя сила будет не прочнее воды. Ты меня слышишь?

Мальчик снова кивнул, хотя ему казалось, что такое сравнение было неправильным. Вода была сильной и запросто могла затопить целые шахты, в мгновение уничтожая сотни людей.

— Начинай свою молитву, — приказал викарий из Колквита. И сын викария, как всегда, повиновался.

В конце молитвы были даны новые указания: новые стихи, которые нужно было выучить, после чего Енох задул свечу и оставил мальчика одного в темноте.

Это была хорошая ночь, не такая как некоторые другие. Иногда у Еноха случалось то, что его супруга (втайне от него) называла «моментом безумия»: викарий выступал против всего и вся, включая власть англиканской церкви, которая не признавала в нем способность вести к Господу достойных людей вместо того, чтобы бесплотно биться над шахтерами, погрязшими в разврате и пьянстве. Он не понимал, почему не может получить шанс подняться выше в своем сане. Он презирал поцелуи парчовых туфель, которые мягко переступали из сана в сан по мраморным полам… а ведь ему требовалось подлизываться к этим высокопоставленным людям, если скромный деревенский викарий хотел добиться видного положения.

Адам был умен и уже понимал все это. Он и вправду был гораздо умнее, чем предполагал его отец. Викарий из Колквита понятия не имел, что его сын постиг еще один важный факт: иногда, когда «момент безумия» превращался в «безумный час», викарий ругал свою жену за то, что она произвела на свет такого уродливого ребенка. Он считал, что таким образом Господь проклял ее за грехи всей ее семьи. Скромный викарий, глядя на своего сына, понимал: сколь бы упорно он ни трудился, из-за мерзкого отпрыска Эстер ему не обрести высокого сана в церкви.

Все это Адам знал. Знал он и то, что его рождение было настолько травмирующим для его матери, что она не могла родить ему ни сестры, ни брата, поэтому для одного родителя его рождение было печальным событием, а для другого — горьким семенем гнева, которое прорастало с каждым годом, становясь плодом трагедии самого Адама.

Но даже несмотря на все это, Адам много лет стремился запоминать стихи, непоколебимо молиться, когда от него этого требовали, и нести свое бремя, которое с каждым днем все тяжелее давило на плечи.

По субботам в серокаменной англиканской церкви в Колквите — небольшом шахтерском городке — задачей мальчика во время шестичасовых проповедей своего отца было стоять позади прихожан, размахивая шестом, к одному концу которого была прикреплена кожаная перчатка, а к другому куриное перо. Адам должен был сохранять бдительность среди прихожан: перчатка была предназначена, чтобы ударить по щеке любого юношу младше шестнадцати лет, а перо — чтобы пощекотать нос тому, кто постарше.

В воспоминаниях Адама, во всех деревнях и маленьких городках все было одинаково. Его семья переезжала, и Колквит был их четвертым домом. Церковь здесь посещалась редко несмотря на то, что опасная работа шахтеров была плотно сопряжена со смертью. Казалось, они боялись внезапного нашествия крыс в шахты гораздо больше, чем гнева Господнего, который, по пророчеству Черного Ворона, должен был вскоре прийти, чтобы уничтожить нечестивых и пощадить тех немногих, кому это суждено. Адам помнил, что его отец говорил о людях: очень немногим доведется пережить следующую «чистку».

Черный Ворон.

Адам слышал, как люди шептались об этом: «Вот идет сынишка Черного Ворона». Или «Если он продолжит трепыхаться, Черный Ворон полетит к своему создателю раньше нас всех».

Пока Адам бдительно стоял в задней части церкви и болезненно подергивал плечами, которые все еще саднили после вчерашних побоев, он размышлял о том, насколько верным было прозвище викария, которое прилипло к нему в Колквите. В своей черной сутане с высоко поднятыми руками Енох Блэк выглядел так, будто у него были крылья, способные вознести его ввысь, в Царствие Небесное, а его хищное лицо с носом-клювом будто клевало душу каждого грешника.

Он и вправду был Черным Вороном. Только никто не произносил этого прозвища при нем — его всегда бросали в лицо его сыну. Причем не только ученики школы, но и их родители, чье терпение лопнуло при виде этой кладбищенской птицы за кафедрой.

После проповеди длиной почти в целый день, во время которой Адам использовал шест, чтобы бить юношей по щекам и щекотать ноздри старикам, он вышел из дома под бормотание своего отца о недостатке внимания и уважения среди его паствы, и отправился прогуляться по лесу за их домом. Путь привел его к облюбованному им месту — к голым камням с видом на серое озеро. Там он растянулся на валуне и обрел покой в шуме ветра и звуках природы. Ему были приятны эти тихие звуки мирового хаоса, ведь в отличие от голоса Черного Ворона они не были пугающими.

Глаза Адама закрылись, и он быстро погрузился в сон. Однако вскоре он был резко разбужен зазвучавшим рядом голосом.

— Смотрите сюда! Это же сынок Черного Ворона разлегся здесь, как кусок дерьма!

Адам сразу сел и увидел, что рядом с его валуном стоят трое деревенских мальчишек — все с удочками в руках. Адам знал их со школы и молча терпел их частые провокации. Среди них был сын местного мэра Дэви Килер, который был на два года старше Адама, а также Дик Осмонд и Николас Спаффорд.

— Глядите, дерьмо зашевелилось! — бросил Осмонд, и все рассмеялись, будто это была лучшая шутка в мире.

— Мы помешали твоим молитвам? — спросил Килер, прижимая удочку к боку. — Болтаешь с Богом?

— Просто отдыхаю, — сдавленно ответил Адам.

— Это тонкое дерьмо ударило меня сегодня по лицу, — сказал Спаффорд, нахмурившись. — И засунуло перо моей маме в нос!

— Наверное, он хотел засунуть свой член в ее дырочку! — захохотал Осмонд.

— Эй! Заткнись! Ты говоришь о моей маме, Дикки! — Хмурый взгляд Спаффорда стал еще суровее.

— Скорее всего, этот тощий засранец хочет засунуть свой член в дырку твоего папаши! — гаркнул Килер. А затем повернулся к сыну Черного Ворона. — Кого ты больше хочешь: мамашу или папашу?

— Я лучше просто пойду домой, — сказал Адам, но когда он попытался соскользнуть с валуна, то обнаружил, что Килер — самый крупный из троих — преграждает ему путь.