Дело Зили-султана

* * *

Наконец из ворот вышел урядник. Это оказался средних лет бравый усач по фамилии Калмыков.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

На приветствие я отвечал довольно сдержанно, поскольку прождал у ворот не меньше пятнадцати минут. Калмыков объявил, что за полковником уже послали, правда, он, кажется, не дома, так что поиски займут некоторое время. А пока предложил пройтись по казармам и лично ознакомиться с жизнью бригады. Я не возражал, и мы вступили под своды, если можно так выразиться, местной казачьей альма-матер. Следом за нами поспевал Ганцзалин.

– Честно сказать, ваше высокоблагородие, не с чем тут особенно знакомиться, – доверительно говорил урядник, пока мы с некоторым изумлением озирали открывшийся нам пейзаж. – Нестроение и свинство, и более ничего. Но нашей вины в этом никакой нет, потому как местные жители ленивы и нелюбопытны так, что никакому Пушкину и не снилось. Ежели хоть в малой степени удается на короткий срок навести дисциплину – и то уже надо отмечать как великую воинскую победу.

В правоте его слов я смог убедиться лично. За воротами мы вошли в неширокий двор, где стояли амбары и орудийный сарай. Далее следовали еще ворота и второй двор. Налево и направо имелись две караульные комнатки, а рядом с ними – карцеры, куда я заходить не стал из чистой брезгливости.

В караулках сидели только нижние чины. Персидские же офицеры, как с легкой гримасой заявил урядник, изволили отдыхать. Вид у нижних чинов был, как и у первого часового, оборванный, а некоторые явились нашему взыскательному взору в одном исподнем. Глядели они на все равнодушно, как индусы или греческие боги. Только грозный окрик Калмыкова заставил их подняться с пола, где они кейфовали, и выстроиться в самый кривой фрунт, который я когда-либо видел.

– Что-то у вас караульные комнаты больше на собачьи будки походят – сказал я Калмыкову.

Тот не стал меня убеждать, что это местная архитектура такова, а честно развел руками: дескать, денег нет на обустройство, да и были бы, все равно вмиг загадят. Впрочем, по его словам, имелась в казармах одна караулка, сделанная по европейскому образцу, но туда никого не пускают и открывают только для русских инструкторов или при посещении казарм знатными лицами.

– Желаете осмотреть? – осведомился Калмыков.

Я только рукой махнул – бог с ним, с европейским образцом, в другой раз посмотрим.

Мы прошли во второй двор. Посреди него красовался бассейн с фонтаном, по чистоте легко могущий соперничать с выгребной ямой.

– Чистим, чистим, а толку нет, – с горечью бросил урядник. – Эти башибузуки белье в нем стирают, разные хозяйственные надобности справляют, бросают что ни попадя, мы уж отчаялись.

– Надо палкой бить, – авторитетно заявил Ганцзалин.

– И штрафовали, и палками били – ничего не помогает.

– Надо сильно бить, – не отступал Ганцзалин.

Позже я убедился, что бассейны с фонтанами – вещь в столице повсеместная. Но все они, как ни странно, тоже были грязными и вонючими, даже те, которые находились во дворце шахиншаха. Вспомнив, что многие странности в России объясняются загадочной русской душой, грязные фонтаны я решил отнести по разряду загадочной персидской души.

Вокруг второго двора расположились разные мастерские, где производилось, кажется, все на свете, от седел до казачьих шашек. Мы мастерских осматривать не стали, а сразу пошли в казарму для нижних чинов. Тут нас встретили огромные залы, где по стенам стояли зеленые деревянные шкафы в две двери и с ящиками внизу. Как объяснил Калмыков, шкафы эти при разборе превращаются в кровати. Дверцы у них на петлях, при необходимости откидываются сверху вниз; потом подставляются две ножки, так что из дверцы образуется еще и скамейка. На скамейку эту кладут на ночь тюфяк и подушку и ложатся сами. Утром же все убирается в шкаф, который возвращается к своему обычному виду.

– Очень удобная конструкция, господа инженеры придумали, – с такой гордостью сказал урядник, как будто господа инженеры изобрели по меньшей мере двигатель внутреннего сгорания.

Осматривая шкафы-кровати, мы с Ганцзалином переглянулись, вспомнив, сколько насекомых водится в Персии. и дружно решили, что подобные шкафы – вполне удобные для них жилища. С каким количеством клопов приходится делить такую кровать, страшно даже подумать. Впрочем, может быть, я возвожу напраслину и здесь все подвергается такой выдающейся очистке, что клопы если и заходят сюда, то только на минуточку – попить чаю в веселой компании.

Я прикинул на глаз количество шкафов, и вышло, что в каждой казарме должно спать по сто пятьдесят человек. Калмыков кивнул, но признался, что заняты кровати меньше, чем на четверть, то есть получается человек по тридцать-сорок в казарме. Женатые нижние чины ночуют дома, а здесь спят только байгуши, бессемейные бедняки.

Меня такая беспечность несколько удивила.

– А если ночью выйдет тревога? – полюбопытствовал я.

Урядник развел руками – в ружье поднимут только тех, кто имеется в наличии. Я подумал, что если такой беспорядок царит в образцовой по персидским меркам казачьей бригаде, что же происходит в обычном войске? На практике подобное устройство военной службы значило лишь одно: если напасть на город ночью, он будет беззащитен. Оставалось только удивляться гуманности или лености Зили-султана, который при желании мог овладеть городом за несколько часов, но почему-то до сих пор этого не сделал.

Калмыков уговаривал меня посмотреть еще и кухню: отпробовать, чем тут кормят, но я отказался – все, что было нужно, я уже увидел. Впрочем, Кузьмин-Караваев все еще не явился, и я согласился заглянуть в бригадный лазарет. В конце концов, если начнется война, лазарет – место далеко не последнее. Ганцзалин заворчал, говоря, что благородный муж не должен пропускать обед и вообще должен закусывать при каждой возможности. Однако поколебать меня ему не удалось, и он быстро стушевался.

Внешне лазарет выглядел неплохо – три чистые комнатки с застеленными кроватями. В одной из комнат размещалась целая аптека со шкафом, в котором вместе с полными склянками почему-то во множестве стояли и пустые. Не успел я спросить, что может означать такая конфигурация, как явился старший врач – хеким-баши. Звали его, кажется, Шахзаде Ибрагим-мирза и, насколько я понял, он принадлежал к местной знати. Впрочем, толку от этого не было никакого, сразу стало ясно, что врач он никудышный. Правда, то, что он потерял во врачебном искусстве, он с лихвой восполнил в ораторском.

– О блистающий своими добродетелями ротмистр, подобный солнцу и луне, и даже во много раз их превосходящий, да будет благословен твой визит в нашу утлую обитель! – обратился ко мне хеким-баши, едва Калмыков представил меня ему.

Я не удержался и поморщился, поскольку никак не могу привыкнуть к местной велеречивой манере, которая иной раз кажется мне просто издевательской. Но хеким-баши трансформаций моей физиономии не заметил, а взялся рассказывать о важности медицинской помощи в военное, а равно и в мирное время. Я не буду передавать всю ту чепуху, которую он с важным видом сообщал, могу только сказать, что вы поистине взысканы Аллахом и Пророком, раз миновали вас эти глупости.

Пока он болтал в свое удовольствие, я взял одну из полных склянок и понюхал. Запах показался мне странным. Тогда я взял другую, третью, четвертую – все они пахли одинаково и как-то, я бы сказал, не совсем по-медицински. Смутило меня и то, что склянки не были подписаны – как же понять, что там внутри?

– Это что за лекарство? – спросил я.

Урядник внезапно покраснел, а хеким-баши ласково улыбнулся и ответил:

– Лучшее лекарство на свете, созданное самой природой.

– И что же в него входит? – не отставал я.

– Мел, вода, немного краски, – отвечал этот удивительный эскулап.

На мой вопрос, где же настоящие лекарства, я услышал уже знакомый ответ про нехватку денег.

– Но помилуйте, – изумился я, – как же вы лечите больных?

– А больных нет, – отвечал хеким-баши, – больных, слава Аллаху, исцеляет Всевышний прямо у них дома.

Я вполне допускал, что Всевышний мог исцелять больных и увечных прямо по месту жительства в мирное время, но как быть во время войны? Неужели они и раненых отправят лечиться по квартирам?

– Аллах – Милостивый, Милосердный – не попустит случиться войне в нашем благословенном отечестве, – с чрезвычайной убежденностью отвечал Ибрагим-мирза.

Я хотел было спросить, к чему же тогда были все его разговоры о медицине. Если Всевышний лично охраняет мир в стране, так надо бы немедленно распустить не только казачью бригаду, но и все шахское войско. Однако, глянув на вдохновенную физиономию собеседника, я передумал. Тем не менее осмотр лазарета я завершал с полным убеждением, что если бы Зили-султан захотел захватить столицу, он сделал бы это без всякого Максима, одними голыми руками.

Мы уже собирались закончить нашу экскурсию, как в лазарет ворвался человек в белом поварском колпаке. Лицо его перекосилось от ужаса и цветом почти сравнялось с колпаком.

– Господин, – хрипло прошептал он на ломаном русском языке, – тревога!

«Неужели началось, – изумился я, – неужели мысли мои телепатическим путем достигли Зили-султана, и он решил атаковать столицу, не ожидая никаких пулеметов?» Однако тут же выяснилось, что тревога была не военной, а имела прямое отношение ко мне. Из панических криков повара, мешавшего русскую речь с персидской, я понял, что с моим помощником случилось нечто ужасное.

Мы с урядником бросились вслед за поваром в кухню. Первое, что я увидел, был лежащий на полу Ганцзалин. Он валялся ничком, кожа его потемнела, дышал он тяжело, глаза покраснели, зрачки расширились, на лбу выступил холодный пот.

– Что происходит? – взревел я, хватая Ганцзалина за руку и пытаясь нащупать пульс, который, как назло, прощупывался очень плохо.

Первым моим порывом было сделать ему искусственное дыхание, и я уже наклонился пониже, но тут взгляд мой упал на пол рядом с плечом бедняги. На полу валялась уже знакомая мне этикетка с черепом и костями и надписью «цианид». Проклятье! Неужели Ганцзалин не выбросил яд, а решил припрятать до лучших времен? Картина была совершенно ясна: он не придумал ничего умнее, как положить склянку в карман, не приняв никаких мер предосторожности. Пробка открылась, и он либо вдохнул ядовитые пары, либо яд попал ему на кожу.

Я обхлопал его карманы, но ничего не нашел. Может, склянка куда-то закатилась, может, найдя ее открытой, он просто избавился от нее. Так или иначе, искать яд сейчас времени не было.

– На воздух его, быстро, – скомандовал я уряднику и повару.

Они подхватили Ганцзалина и потащили к выходу. Я стал метаться по кухне, открывая и закрывая шкафы и наконец увидел то, что искал – банку с медом. Я налил воды в большую кружку, бухнул туда же меду от души, перемешал, выбежал на улицу, отдал уряднику, велел вливать в пострадавшего получившийся сироп: глюкоза задержит распространение яда. Сам же вернулся назад, ворвался в лазарет. Там трясся напуганный до смерти хеким-баши.

– Есть у вас нитроглицерин или метиловая синь?