Дело Зили-султана

* * *

Полковник оказался крепким мужчиной с коротко стриженной бородой и с ясным проницательным взглядом.

– Бог знает, что у вас тут делается, господин полковник, – я не удержался и все-таки нарушил субординацию. – На целый лазарет ни одного нормального лекарства. Интересно, Насер ад-Дин шах знает о том, что у него творится в армии?

Полковник проигнорировал мою невежливость, лишь нахмурился.

– А что, собственно, произошло, ротмистр?

Я вкратце пересказал ему случившееся. Как ни странно, полковник только хмуро кивал. Неужели он знал о злоупотреблениях, но не собирался их пресекать? Этого, по понятным причинам, спрашивать я не стал. В конце концов, я не армейский инспектор, и бригада – лишь прикрытие для моей миссии. Пусть хоть перебьют друг друга, если им так нравится, лишь бы меня это не касалось.

– Мне очень жаль, что знакомство наше состоялось при таких печальных обстоятельствах, – заметил между тем полковник. – Тем не менее я уверен, что мы обретем в вашем лице доброго товарища. Вы где служили?

– Лейб-гвардии Первый стрелковый Его Величества батальон.

Место службы мне подобрали такое, чтобы оно не пересекалось ни с одним из русских офицеров, которые к тому моменту были в Персии. Никому не нужно было знать, что на самом деле я не офицер, а штатский.

Полковник поднял брови.

– Однако! Из лейб-гвардии перевестись в Персию? Это надо было постараться, господин ротмистр.

– Личные обстоятельства – сказал я сухо.

Обстоятельства действительно должны были быть не только личные, но и очень серьезные. Из лейб-гвардии офицера угнали к черту на рога – что же он натворить-то мог, люди добрые? – явственно читалось в глазах полковника.

– Ну что ж, в молодости мы все делали ошибки… – Караваев поглядывал понимающе, и это, признаюсь, несколько раздражало меня. Мой официальный курри́кулюм ви́тэ[5] был безупречен, и подловить меня на фактах было невозможно. Тем не менее проверка всегда неприятна – даже для самого выдержанного человека.

– А денщик ваш – китаец?

– Из эмигрантов. Зовут Ганцзалин, или для простоты – Газолин.

– Русским владеет хорошо?

– Изрядно, господин полковник. Романов писать, конечно, не станет, но объясниться может вполне сносно.

Караваев помолчал, видимо, о чем-то размышляя. Потом поморщился, словно уксусу в рот взял. Заговорил медленно, раздумчиво.

– Вы справедливо обратили внимание на некоторые здешние злоупотребления… Однако стоит иметь в виду, что это Восток и тут свои традиции.

– В чем же суть эти традиций? – полюбопытствовал я.

– Суть этих традиций, – по-прежнему раздумчиво продолжал Кузьмин, – состоит в обмане, взяточничестве и беспробудном воровстве.

Я позволил себе слегка улыбнуться.

– Не слишком оригинально. Дело, знакомое еще по России.

Полковник покачал головой.

– Нет-нет, это иное. Видите ли, Россия в какой-то степени европейская страна – во всяком случае, в западной ее части. У нас хотя бы понаслышке знают о законе, порядке и прочих цивилизованных фантазиях. Здесь же ни о чем таком даже и не думают. Здесь беззаконие возведено в степень. Даже я, русский подданный, командующий бригадой, должен давать взятки военному министру и самому шахиншаху. Конечно, вслух это называется подарками, но сути это не меняет.

– Значит ли это, что и мне придется следовать местным традициям? – осведомился я.

– Ну, это уж как вам будет угодно, – суховато отвечал полковник. – Кстати, как так вышло, что денщик ваш отравился на территории казармы? Откуда тут яд? Очевидно, придется провести расследование.

Я посмотрел на него и понял, что расследование ничего хорошего мне не сулит.

– Не нужно расследования, господин полковник. Это просто несчастный случай.

– Ну, не нужно, так не нужно, – неожиданно легко согласился Караваев, как бы подавая мне пример неформального отношения к делу. – Вы уже нашли себе жилье?

– Пока нет, – признался я.

– Господа офицеры живут в домах напротив казарм. Вы можете заселиться в квартиру вашего предшественника.

Я покачал головой.

– Думаю приглядеть себе жилье прямо в городе.

– Дело ваше. Если хотите, я распоряжусь, урядник подыщет вам квартиру или дом…

– Не стоит беспокойства, – заметил я, – я и сам справлюсь.

– Сами справитесь, – повторил он задумчиво. – Значит, вы говорите по-персидски?

– О, нет, – сказал я и прикусил язык, браня себя за болтливость.

– Тогда тюркский, – продолжал полковник, не глядя на меня. – Вы либо служили в Туркестане, либо участвовали в турецкой кампании, либо…

И он посмотрел на меня с легкой улыбкой. Черт бы тебя побрал с твоей проницательностью! Похоже, с этим полковником нужно держать ухо востро.

– У меня способности к языкам, – проговорил я, не подтверждая ни одну из теорий Караваева.

На счастье, тут возник урядник и заявил, что Ганцзалин вполне пришел в себя. Более того, он порывается встать и присоединиться к хозяину.

– Не нужно, он еще слишком слаб, – отвечал я и обратился к полковнику. – Если можно, пусть полежит пока у вас в лазарете.

– У нас в лазарете, у нас, – уточнил Караваев, улыбаясь. – Теперь наша бригада такой же ваш дом, как и мой.

Я только молча наклонил голову.

– Ну, не смею вас больше задерживать – продолжал полковник, снова делаясь серьезным. – Завтра вам следует прибыть к построению: мы вас познакомим с бригадой и покажем ваш полк.

Я попрощался с полковником и попросил Калмыкова отвести меня к пострадавшему. Урядник проводил меня в лазарет, откозырял и ушел, мы остались с Ганцзалином вдвоем. Мой верный помощник лежал на кровати и смотрелся все еще неважно. Его желтая кожа несколько поблекла и потеряла свой привычный оттенок.

Глядя на него, я вспомнил, что Ганцзалин мой – большой модник и сердцеед, а поскольку на его родине белая кожа – прерогатива богатых людей, он не очень-то любил загорать.

По этой причине помощник мой, сколько мог, сопротивлялся нашей поездке в Персию – вот уж где от загара трудно скрыться. Я, правда, утешал его, говоря, что с его кожей можно хоть всю жизнь просидеть в подземелье – белее она не станет. Теперь выяснилось, что побелеть может даже Ганцзалин.

О возмутительной небрежности, едва не стоившей ему жизни, я решил пока не вспоминать, пусть прежде немного придет в себя. Сказал только, что спасло его пристрастие шахиншаха к фотографии и введенная им мода на фотографирование. Просто перст судьбы, что фотографический закрепитель является одновременно противоядием к цианиду.

– Понравился полковник? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Он был настолько любезен, что позволил тебе полежать здесь до завтра.

– А вы, хозяин? – забеспокоился Ганцзалин.

– Ну, уж как-нибудь продержусь, я не дитя малое, – успокоил я его.

Ганцзалин некоторое время молчал, потом сказал сурово:

– С полковником надо осторожно.

– Почему? – полюбопытствовал я.

– Полковник – лисий хвост, – и добавил. – Глядит лисой, а пахнет волком.

Надо сказать, что Ганцзалин ярких образов не стесняется. Я бы не удивился, если бы он назвал лисьим хвостом русского императора или британскую королеву. Воспитывать его, конечно, уже бесполезно, да я и не пытаюсь.

– Значит, лисий хвост? – переспросил я. – А что навело тебя на столь экстравагантную мысль?

– Я говорил с поваром.

Я пожал плечами – повар этот по-русски двух слов связать не может, мало ли, что он там рассказывает о начальстве.

– Очень хитрый лисий хвост, – упрямо повторил Ганцзалин.

Я подумал, что наши мнения о полковнике не сильно расходятся. Не исключено, что Караваев и сам работает на разведку. Когда так, наверняка он меня уже вычислил или вычислит очень скоро. Ну, и черт с ним, лишь бы под ногами не путался. Надеюсь, однако, что господин полковник служит только одному отечеству, а не нашим и вашим, иначе дела мои плохи.