Духовная

Глава 5

Первая неделя в доме генерала подходила к концу. Несмотря на внутреннее отторжение, как казалось Полине, к абсолютно бесполезным светским занятиям, в программе Николая Павловича она смогла отыскать для себя много интересного. Особенно ей понравились уроки со Штольцем, а после того, как она уговорила его преподавать ей грамматику, используя немецкий медицинский атлас, ее вообще стало сложно прогнать из класса, и порой занятия продолжались и после ужина.

На удивление приятной была и компания Александры Михайловны. Она оказалась женщиной необычайно образованной, к тому же объехавшей с покойным мужем – дипломатом добрую половину Европы, где посещала не только званые обеды, но и всевозможные выставки и музеи. Как и обещала, Александра Михайловна показала Полине другие портреты матери Николая. По словам вдовы, ее подруга была, как говорят в Лондоне, женщиной self-made. Родившаяся в семье разночинца и с юности стесненная в средствах, она не побоялась осуждения и пошла в актрисы не столько из любви к искусству, сколько из-за денег. Осиротев в шестнадцать, она содержала и себя, и малолетнюю сестру и при этом сохранила безупречную репутацию, которая, несмотря на всю скандальность ее профессии, позволила ей составить блестящую партию с офицером Лейб-гвардии, столбовым дворянином Юсуповым. Узнав эти подробности, Полина другими глазами посмотрела на изображения генеральши, и женщина на портретах перестала быть просто красивой.

Единственное, с чем никак не могла смириться Полина, были уроки танцев. Устав бороться с ее испорченной близорукостью осанкой, Александра Михайловна вместе с учителем придумали жуткую экзекуцию – привязав оба локтя Полины к черенку метлы, на голову ей водрузили русско-французский словарь и заставили в таком обмундировании кружиться по залу. Закусив губу до крови, Полина выдержала это издевательство почти целый час, но когда словарь в сотый раз шлепнулся о мраморный пол музыкальной гостиной, нервы девушки не выдержали.

– Хватит! Я требую прекратить этот балаган. Александра Михайловна, вы же разумная женщина. К чему все это?!

Александра Михайловна попросила горничную освободить Полину от метлы, а педагогов выйти из комнаты и быть свободными на сегодня, и только потом ответила Полине:

– Прежде всего, прошу вас, Полина Ивановна, не разговаривать со мной в таком тоне, в присутствии посторонних – в особенности. Во-вторых, любую конфликтную ситуацию необходимо решать до того, как вы потеряете самообладание. А в-третьих, потрудитесь объяснить, почему все мои старания придать вам утонченности встречают с вашей стороны такой яростный отпор? Мне, знаете ли, обидно, что занятия немецким с господином Штольцем вызывают у вас намного больше энтузиазма.

– Да потому что есть огромная разница между учебой чему-то полезному и этими вашими танцами! Со Штольцем мы говорим о химии и медицине, а танцы, какой в них толк? Перестал ли у кого-нибудь болеть зуб из-за того, что он увидел великолепное исполнение мазурки, или может у кого-то не случилось удара из-за того, что он час-другой был на балете?

Полина редко позволяла себе подобные эмоции, но как же ее довела эта метла!

– Вы, моя дорогая, рассуждаете как последний плебей. По-вашему, если картину нельзя съесть, то и толка в ней нет? А если бы в вашем любимом Исаакиевском соборе не было бы ни одной росписи?

Полина поняла, что погорячилась, но конфликт уже было не остановить.

– Хорошо, оставим искусство, как материю от вас крайне далекую. Относительно конкретных упражнений для осанки. Вы, дорогая моя, может и образованны, но крайне бескультурны. Да-да. Древние греки, те самые, что подарили миру почитаемого вами Гиппократа, не разделяли культуру духовную и телесную. И между прочем, понятие «физическая культура» к нам пришло именно от них. Поэтому, любезная Полина Ивановна, я требую, чтобы вы признали, что ваше отторжение к урокам танца ничто иное, как нежелание воспитывать в себе самодисциплину и культурно развиваться, спрятанное под маской надменного отношения к тому, что вы презрительно называете светскими развлечениями!

Полина обомлела. Несмотря на градус дискуссии, она была вынуждена признать, что в словах Александры Михайловны была доля истины. Полине стало по-настоящему совестно за то, что она набросилась на почтенную даму с обвинениями.

– Александра Михайловна, пожалуйста, простите мне мои слова. Вы правы, мне сложно заставить себя заниматься тем, в чем я не вижу достаточно смысла. Просто когда я думаю о том, сколько всего полезного за время урока танца я бы смогла сделать в монастыре, у меня сердце разрывается. А я тут танцую. И ведь паршиво танцую, надо сказать.

– А ты лучше танцуй!

Полина стояла перед Александрой Михайловной как провинившаяся гимназистка. Но гнев дамы постепенно затих.

– Ладно, завтра воскресенье. Думаю, генерал отпустит нас с тобой на службу в обитель. Поедешь, покажешь мне, что именно не дает тебе думать о танцах.

***

Как же хорошо в обители! Стояла погожая июньская погода, и купола Благовещенской церкви ярко блестели в лучах редкого петербургского солнца. На входе народу было по -воскресному много, но Полина без труда нашла глазами сестру Агриппину и поторопилась было к ней, но вовремя вспомнила, что она сегодня не одна, и благоразумно дождалась, когда Александра Михайловна выберется из коляски.

У самой Полины этот процесс также занял больше времени, чем ей хотелось бы. На просьбу Полины разрешить ей надеть послушническое одеяние Александра Михайловна ответила отказом и была непреклонна, заявив, что если Полина не начнет носить дамское платье, она никогда и не научится этого делать. Поэтому Полина чувствовала себя крайне неловко, подметая двор обители кринолином. Из всех привезённых модисткой платьев Полина постаралась выбрать самое практичное и неброское, но все равно чувствовала себя эдаким пестрым попугаем.

Поговорить с Агриппиной до службы не получилось, к тому времени как Александра Михайловна выбралась из коляски, отряхнула подол и расправила все складки на юбке своего платья, настало время службы, и сестра Агриппина повела девочек-сироток внутрь церкви. Полина с Александрой Михайловной последовали за ней.

На службе многие девочки, особенно младшие, вели себя из рук вон плохо, священник то и дело делал сестрам замечания, веля призвать детей к порядку, а сестры пытались усмирить девочек, но этого хватало ненадолго и через десять минут все начиналось по новой. Через час с лишним от начала службы одна проказница так сильно истощила душевные силы Агриппины, что та вывела проказницу из церкви за ушко со словами, что пропишет розги, если девочка не научится вести себя должным образом.

Наблюдая за всем этим, Александра Михайловна обратилась к молодому священнику, который вел службу, и поинтересовалась о здоровье его детей. Тот с гордостью ответил, что лишь в прошлом месяце впервые стал отцом, что сынок родился крепким, спасибо Господу! Тогда Александра Михайловна еще раз поблагодарила священника за службу и как-бы случайно обмолвилась, что впереди у него тяжелая участь родителя, так как детей очень сложно призвать сохранять порядок и тем более безмолвие на протяжении двух часов. С этими словами она оставила пожертвование и присоединилась к Полине, которая уже беседовала с Агриппиной на улице.

Девушки пытались рассказать друг другу последние новости, но шумевшие дети галдели так громко, что подруги едва могли слышать собственный голос. Тогда Александра Михайловна попросила у сестры Агриппины позволить ей немного пообщаться с девочками, та с нескрываемой радостью разрешила. После чего Полина краем глаза наблюдала за удивительной картиной.

Попросив девочек встать в круг, Александра Михайловна заняла место в центре и начала показывать им до боли знакомые Полине гимнастические упражнения для осанки, а девочки, страдавшие от избытка энергии на протяжении двух часов службы, с энтузиазмом принялись их исполнять. Затем, к изумлению Агриппины, Александра Михайловна повязала на плечо той самой проказницы свой платок и объявила, что теперь эта девочка – лисичка, а остальные девочки должны ее ловить, та, что поймает лисичку, сама станет лисичкой и ловить нужно будет уже ее. Спустя четверть часа все девочки без сил сидели на траве и обсуждали какая лисичка оказалась самой проворной. И тогда Александра Михайловна предложила им другую игру – в царевну Несмеяну, правда предупредила, что играть в нее они будут через неделю, во время следующей воскресной службы, а кто победит – получит от нее настоящую фарфоровую куклу.

Провожали Александру Михайловну как героиню. А уже в коляске Полина спросила:

– Как это у вас получается, заговариваете вы их что ли?

Александра Михайловна улыбнулась немного грустно:

– Так вышло, что свою жизнь я посвятила детям: у меня три прекрасных сына и четыре очаровательные дочки. Вот только все выросли да разъехались. Знаешь, Полина, иногда мне кажется, что Николай позвал меня тебе в компаньонки из жалости, чтобы я не сидела дома одна. Так что ты на меня не сердись, если я ненароком перейду некоторые границы. Младшая доченька то лишь чуть более года назад вышла замуж и уехала за мужем в Курляндию. Не научилась я еще жить без нее.

– Что вы такое говорите, Александра Михайловна, я понимаю, что могу быть несносной, но поверьте, с первого же дня я прониклась к вам большим уважением и никогда не смогу сердиться на вас всерьез.

И тут же, чтобы взбодрить компаньонку, Полина добавила:

– А с вашим суждением, что педагогический талант измеряется количеством детей, я решительно не согласна. Вот у сестры Марфы двенадцать детей. Двенадцать! А что с ними делать и как управляться она знать не знает.

Александра Михайловна улыбнулась чуть веселее:

– Полагаю это от того, что сестре нужно было много работать, чтобы их прокормить, я же была избавлена от решения этой первоочередной задачи.

– Многие дворянки, даже те, что из богатых, также не знают, как вести себя с детьми.

На этот раз тень опустилась уже на лицо Полины. Мгновенно почувствовав это, Александра Михайловна взяла Полину за руку:

– Дорогая моя, а какой была ваша маменька? Вы не разу ее не вспоминали.

Больше всего Полина боялась ответить на этот вопрос. Обманывать Александру Михайловну она не могла, а правда до сих пор причиняла много боли. Полина решила начать издалека:

– Матушка очень рано вышла замуж. Когда ей было девятнадцать, появилась я. Мне кажется, замужество тяготило ее. Сколько себя помню, родители жили раздельно, мама в Москве, а я, несмотря на всю занятость отца, – с ним в Петербурге. Приезжала она редко, только для выполнения обязанностей при дворе, и их встречи с отцом часто заканчивались скандалами.

А когда отец умер, я переехала к матери. Она часто обвиняла отца, что тот ничего нам не оставил. По его завещанию все доходы от мануфактур полагалось хранить в ассигнациях и распорядиться ими я смогла бы лишь после своего замужества. Но это было не совсем так. Отец оставил матушке подмосковную усадьбу и двести душ. Мы могли бы достойно жить в усадьбе, как того и хотел отец. Но матушка не была склонна к деревенской жизни, она была молода и красива, и мы остались в Москве.