Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года
![Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года](/uploads/covers/2023-07-22/simvoly-vlasti-i-borba-za-vlast-k-izucheniyu-politicheskoj-kultury-rossijskoj-revolyucii-1917-goda-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Борис Колоницкий
- Жанр: История: прочее
- Дата выхода: 2012
Читать книгу "Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года"
Радикализм части духовенства находил отражение и в проповедях того времени. Священник одного из полков российской армии так излагал своей пастве события новейшей истории: «Великий русский народ стонал под игом беспросветного рабства в течение нескольких веков, держался в темноте, грязи и ужасающей бедности, работая на своих самодержавных властелинов и их приспешников. Идея равенства и братства решительно подавлялась и вытеснялась вместе с ее носителями в тюрьмы и далекие тайги (!) Сибири. Расправа с людьми свободной жизни была быстра и решительна. Эти мученики свободы напоминают нам жертвы христианского мученичества. <…> В лице своих лучших самоотверженных сынов свергнула святая Русь своего самодержавного властелина и его бездарных и недостойных приспешников… Мы в настоящий исторический момент находимся в положении первых мучеников за христианскую идею любви, равенства и братства»[211]. И в данном случае упоминавшийся уже культ «борцов за свободу», предполагавший сакрализацию мучеников революции, получал и религиозную санкцию.
Некоторые священники принимали активное участие в политических и социальных конфликтах революционного времени, занимая подчас весьма радикальную позицию. Крестьяне впоследствии вспоминали о «попах-эсерах» и «попах-меньшевиках», об участии сельских священников в разгроме помещичьих имений. Порой они выступали в роли политических руководителей своей паствы. Воспоминания крестьян подтверждаются и другими источниками. Об этом свидетельствуют и сводки милиции за 1917 г.: в некоторых случаях именно «подстрекательства» священников рассматривались местными властями как причины крестьянских волнений. Радикально были настроены и отдельные военные священники (к некоторым солдаты обращались в духе времени: «товарищ-батюшка»). Разумеется, часть священников придерживались весьма консервативных политических взглядов (выше отмечалось, что несмотря на угрозу преследований они упорно продолжали «поминать» свергнутого императора). Солдаты требовали устранения некоторых «попов» как сторонников «старого режима», а иногда и удаляли их своей властью. В то же время протоиерей 124-го пехотного полка, пропагандировавший лишь условную поддержку Временного правительства, что совпадало с позицией Петроградского совета, был удален со своего поста в результате ходатайства офицеров данной части. Другого радикально настроенного священника офицеры его полка даже обвиняли в «большевистской» деятельности[212].
Но и на фоне радикальных действий части священнослужителей выделяется резолюция собрания духовенства, церковных старост и представителей от мирян 5-го благочиния Канского уезда Енисейской губернии, принятая 25 мая 1917 г. Она гласила: «Мы должны оказать всякое содействие к широкой организации трудящихся масс в местные и всероссийский Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и захвату Всероссийским Советом всей политической власти в свои руки, который один только может прекратить эту безумную бойню, решительно потребовать от своих союзников полного отказа от захватов, аннексий, контрибуций с правом всех наций на самоуправление, как единственном условии, при котором только и возможен мир всех народов всего мира, а не перемирие. <…> Освобождая себя от всякого обязательства по отношению к создавшемуся коалиционному Правительству, поддержать Совет Петроградских Рабочих и Солдатских депутатов». Глава епархии, епископ Красноярский и Енисейский Никон оценил постановление как «ленинство» и осудил его[213].
Вряд ли представители духовенства и мирян действовали под руководством местных большевиков, да и текст постановления отличается от образцовых резолюций, публиковавшихся в центральных большевистских газетах, однако составители этого документа, без сомнения, испытали воздействие левых социалистов. Вряд ли таких постановлений было много, возможно оно является исключением, но немало священнослужителей, находившихся в поле влияния умеренных социалистов, действовали порой довольно радикально. Иногда они шли за своей паствой, а иногда использовали свой авторитет среди мирян, становились лидерами протестных движений разного рода. Со своей стороны, съезды и заседания Советов и комитетов подчас выступали с инициативами, касающимися церкви. Так, в апреле на заседании съезда комитетов Западного фронта военный священник Елашенцев потребовал отнять у церкви драгоценности, чтобы использовать их для «укрепления свободы и завершения войны». Собрание встретило этот призыв овациями и постановило напечатать текст выступления и разослать его духовенству[214].
Подобные требования звучали и во многих резолюциях того времени. Это было связано с борьбой с монархическими символами и напоминало отношение военнослужащих к орденам и медалям (см. ниже). Так, епархиальный съезд Тавриды постановил уничтожить императорские инициалы на священнических крестах. Наличие этих вензелей стало причиной массовой сдачи духовенством на епархиальных съездах своих наперсных крестов и коронационных юбилейных знаков, выдававшихся всем священнослужителям в честь 300-летия царствования дома Романовых. Собранные кресты и знаки передавались на нужды Временного правительства и армии[215].
Подобные акции отражали энтузиазм первых месяцев революции, многими верующими свержение самодержавия оценивалось с религиозным энтузиазмом: «Атмосфера прочищается. Поголовное воскрешение из мертвых… Слава Богу, соборность торжествует над партийностью», — писала Т.Н. Гиппиус[216]. В Пензе чрезвычайный епархиальный съезд духовенства и мирян расценил переворот как «дело великой милости Божьей к нашему отечеству»[217].
Немалое количество простых верующих также воспринимало революцию как богоугодное дело. Группа стариков-солдат направила письмо в Петроградский совет (они, впрочем, именовали его «Российский социал-демократический рабочий солдатский комитет»): «Вы разрушили храм тьмы деспотической власти и создали своею святою кровью алтарь светлой истины и правды. <…> Бог поможет Вам также, как помог собрать храм сияющий тою же демократической правдой, о которой твердил Христос»[218]. Часть же современников, напротив, воспринимала акт свержения царя как вызов своим религиозным убеждениям, а революцию — как начало кощунственного похода против религии и церкви. Вера в Бога небесного не могла смириться со свержением «Бога земного» — именно так описывал ситуацию один священник. Наблюдатели утверждали, что такие священники-монархисты дали наибольшее число открытых приверженцев старой власти. Несмотря на опасность преследований со стороны новых властей, многие священники упорно продолжали «поминать» царя, вели монархическую пропаганду, обличали наступившее «царство иудейское», а иногда даже пытались организовать погромы. Некоторые были арестованы за свои действия. Рабочие же одного из сибирских заводов приняли постановление такого рода: «… Предупредить монахинь Знаменского монастыря, если и впредь они не прекратят распространения ложных слухов о новом порядке, то будут привлечены к ответственности»[219]. Отрицание революции, отрицание свержения монархии у многих священнослужителей было не только политическим, но и религиозным.
Для многих верующих-мирян весть об отречении царя также была сильным религиозным потрясением. «Церковь была полна плачущих крестьян: „Что с нами будет? — повторяли они, — у нас отняли царя“», — вспоминал впоследствии князь Ф.Ф. Юсупов. Сходную картину рисует в своих воспоминаниях и митрополит Евлогий: «Манифест об отречении Государя был прочитан в соборе, читал его протодиакон — и плакал. Среди молящихся многие рыдали»[220].
С.Л. Франк впоследствии писал: «Из всех достижений западноевропейской культуры Россия издавна обрела только одно: сильную государственную власть, которая первоначально выросла в ней не из процесса секуляризации и не в борьбе с теократией, а из самых недр православной веры: „Царь-Батюшка“, помазанник Божий был в народном сознании единственным носителем и верховной инстанцией эмпирически-общественного осуществления религиозной правды, единственным звеном, соединяющим религиозную веру с историческим строительством… С того момента как рухнула монархия, эта единственная опора в народном сознании всего государственно-правового и культурного уклада жизни — а она рухнула в силу крушения в народном сознании религиозной веры в „Царя-Батюшку“, — должны были рухнуть в России все начала государственной и общественной жизни, ибо они не имели в ней самостоятельных основ, не были сами укоренены в духовной почве»[221]. Вряд ли бы все современники согласились с такой интерпретацией революции, да и сам Франк, как мы видим, первоначально относился к Февралю с энтузиазмом. Но нет сомнения, что подобное мнение было весьма распространено, а многие оппоненты Франка также считали сознание эпохи синкретичным, политико-религиозным.
Можно утверждать, что как и для многих сторонников, так и для многих противников революции, восприятие этого грандиозного переворота было не только важнейшим политическим событием, но и глубоким религиозным переживанием. И в том, и в другом случае можно говорить о своеобразном религиозно-политическом сознании, что свидетельствует о том, что процесс секуляризации сферы политического протекал весьма противоречиво. Впрочем, это было присуще не только Российской революции. И во Франции конца XVIII века, как писал А.Токвиль, одни считали революцию благодетельным предначертанием Бога, пожелавшего обновить Францию, а другие именовали переворот «сатанинским»[222].
Российская революция с самого начала однако была направлена и против участия церкви в политической жизни (и это делает ее схожей с Мексиканской и Испанской революциями XX в.). Февральская революция изначально являлась и революцией антиклерикальной, а иногда и богоборческой. Быстрое и неожиданное падение царя земного заставляло многих усомниться в существовании Царя небесного. Антирелигиозные же настроения многих революционеров повлияли на усиление отрицательного отношения немалой части верующих к революции.
Некоторые современники воспринимали этот поток революции крайне упрощенно: само свержение царизма для многих естественным образом ставило на повестку дня лозунг «Долой попов!». «Одни искренне думают, что „свергли царя“ значит „свергли и церковь“ — отменено учреждение. Привыкли сплошь соединять вместе, неразрывно. И логично…. У более безграмотных это более выпукло: „Сама видела, написано, долой монархию. Всех, значит, монахов по шапке“», — записала в своем «дневнике» З.Н. Гиппиус. С самого начала революции имели место демонстративные оскорбления верующих и религиозных служб, хотя они и не получили в то время широкого распространения. Так, уже 4 марта после окончания молитвы казаков псковского гарнизона собравшиеся солдаты-автомобилисты начали аплодировать, издевательски благодаря казаков «за прослушанный концерт». Г. Шавельский отмечал в июне 1917 г.: «Церковь обуревается волнами неверия… В общей массе в последнее время обнаруживается охлаждение к вере и церкви, а для некоторых вера и церковь стали казаться остатками старого режима». Резко сократилось число солдат, посещающих церковь, и военные священники отмечали «скептическое отношение к молитве и враждебное отношение к духовенству», оскорбления со стороны «товарищей». Недоверие к «попам» переходило во враждебное отношение к верующим, молящиеся порой испытывали давление со стороны своих однополчан — во время богослужений их окружали группы солдат в головных уборах, державшихся крайне вызывающе[223].