Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

Борьба за красный флаг

Февральская революция прошла под красным флагом. Московский школьник под впечатлением всего увиденного на улице нарисовал «целых 14 красных флагов». Значение своего рисунка он объяснял домашним так: «Я… сказал, что рисую революцию»[794].

Сразу же после революции встал вопрос о новых государственных символах, несмотря на то что предпринимались некоторые попытки сохранить и даже революционизировать национальный российский флаг, однако фактически (но не юридически) роль нового государственного символа играл красный флаг. Испанский посол в Петрограде в конце мая 1917 г. сообщал в Мадрид: «Нет больше национального флага, а есть только красное революционное знамя». Красные флаги были везде — их водрузили и над Академией художеств, и над дворцами великих князей, они реяли и над правительственными учреждениями, и над зданиями банков. Красные флаги укрепляли на доходных домах. «Все дома в красных флагах», — записал 3 марта в своем дневнике писатель А. Ремизов. Над Зимним дворцом также было поднято красное знамя, эта церемония сопровождалась торжественным салютом. Служащие Министерства земледелия приобрели на свои деньги огромный красный флаг с надписью «Вперед» и вручили его правительству — это знамя следовало водрузить над дворцом. Можно предположить, что инициаторы акции руководствовались оппортунистическими и карьеристскими соображениями, однако показательно, что даже чиновники центрального правительственного ведомства считали возможным использование красного флага в качестве нового главного государственного символа. Иностранцев, прибывающих в Россию, уже на границе встречала революционная символика. «Первое, что бросается в глаза при переезде через реку Торнео, это — красные флаги на крышах пограничного финляндского города», — писал шведский социал-демократ Брантинг[795].

Попытки бороться с красными флагами рассматривались как серьезные провинности, по крайней мере, в революционной столице. Например, известен случай, когда несколько учащихся элитного Морского корпуса в середине апреля тайно сорвали красный флаг со здания своего училища. Виновников сразу же нашли и арестовали. Суд их оправдал, но из учебного заведения они были исключены[796].

На страницах популярного журнала появляется стихотворение «Красный флаг», приветствующее сожжение полицейских архивов, олицетворявших старый строй, и утверждающее новый символ революции:

Вьется пляска огневаяВ пыльной плесени бумаг,И Россию овеваетСимвол жизни — красный флаг[797].

Красный флаг был чем-то большим, чем новый государственный символ. Именно применительно к красному флагу, «знамени любви», особенно сильно проявляется сакрализация символов революции. Пропаганда социалистов разного толка создает настоящий культ «святого красного знамени свободы»[798].

Приобщение к священному символу сравнивается с «прозрением», которое ожидает трудящихся всего мира. Так, в середине октября 1917 г. Центральный комитет Черноморского флота направил приветствие морякам-балтийцам: «В этот роковой час, когда красное знамя труда видят еще не все братья по труду во всех странах, одурманенные тиранами и хищниками — империалистами…»[799].

Символом защиты революции стала оборона революционного флага. В дни выступления генерала Л.Г. Корнилова газета московских большевиков призывала: «Не отдадим без боя красного знамени. Это — священное знамя пролетарской революции: его можно прострелить, можно изорвать в клочья штыками, но оно не падет ниц!»[800].

Образ красного флага был необычайно важен для политической культуры революции, он встречается в известных революционных песнях, в новых стихотворных текстах, в пропагандистских материалах, в резолюциях, принятых на различных собраниях и митингах. Несколько вновь созданных издательств, а также не менее 12 периодических изданий, появившихся после Февраля, — получили название «Красное знамя»: издания Советов, органы политических партий — социалистов-революционеров, социал-демократов разного толка[801].

Активные участники переворота нередко сравнивали себя со знаменосцами революции. Так, например, представитель Кронштадта заявил на Всероссийском совещании Советов рабочих и солдатских депутатов 29 марта: «…Мы твердо держим красное знамя в своих руках»[802].

Критика красного флага вызывала острую реакцию в среде активистов революции. Так, многие авторы в 1917 г. припомнили лидеру конституционно-демократической партии П.Н. Милюкову его былые нападки на символ революции. Листовка анархистов, изданная в начале марта в Лозанне, гласила: «…либеральная буржуазия — та же самая нынешняя гучково-милюковская коалиция, — устами Милюкова с высоты думской трибуны провозгласила анафему „красной тряпке“ и объявила себя „верноподданной оппозицией Его Величества“. <…> Нужды нет, что десять лет тому назад господа Гучковы и Милюковы предали анафеме „красную тряпку“, — теперь надо сладко улыбаться ей». Об этом же эпизоде писал и лидер социалистов-революционеров В.М. Чернов: «Когда-то Милюков вызвал всеобщее негодование социалистов без различия фракций, обнаружив словесное неуважение к этой эмблеме социализма, которую он обозвал „красной тряпкой“…»[803].

Красный флаг имел множество значений. Будучи символом революции, он мог восприниматься как «символ жизни», «символ свободы», как патриотический «символ нового строя». В то же время он мог «прочитываться» и как «символ Интернационала», символ бескомпромиссной социальной и антимилитаристской борьбы. Так, резолюция солдат 4-й роты Гвардейского Литовского резервного полка, принятая 3 сентября, гласила: «…Только за Советами и центральными их органами мы пойдем и высоко понесем то знамя, которое взяли 27 февраля с оружием в руках. Мы не опустим это красное знамя, которое напоминает нам кровь нашу, проливаемую четвертый год войны за чуждые нам интересы капитала. Чем чаще будет подымать голову контрреволюция, тем выше мы будем поднимать красное знамя, крепче держать в своих руках оружие, и сильной будет наша единая армия рабочих, солдат и крестьян»[804].

Иногда же красный флаг рассматривался как грозный символ социального возмездия, ожидающего всех противников революции. Так, газета большевиков Гельсингфорса писала в день июньской демонстрации: «Пусть наши красные знамена, омытые священной кровью тысяч и тысяч жертв, отдавших жизнь свою за идеи революции и братства, — пусть эти знамена скажут всем, что с нами шутить нельзя, что мы не остановимся на полпути»[805].

Символами революции стали также красные банты, красные розетки, красные повязки, красные кокарды, красные галстуки и даже красные юбки — их носили женщины-распорядительницы во время празднования 1 мая. Красные шарфы и ярко-красные платья носили некоторые работницы во время манифестации 18 июня. Символы революции становились элементами моды, что свидетельствовало об их популярности. Красные банты появляются в Петрограде уже во время восстания, а некоторые солдаты уже в то время украшали красными ленточками свои кокарды. В столице, казалось, все — солдаты и студенты, шоферы и извозчики, седоки и владельцы экипажей — все были украшены красными бантами. Целые войсковые части выходили на «праздники свободы» с красными бантами в петлицах. Британский военный атташе сообщал в Лондон 7(20) марта, что половина солдат носит либо красные розетки, либо красные нарукавные повязки. Отдельные командиры в Петрограде попросту приказывали своим офицерам, солдатам и юнкерам при выходе на улицу прикреплять на грудь красные банты «в целях безопасности». Некий школьник так описывал дни революции: «Ни одного человека не увидишь без красной ленточки». Атмосферу распространения революционной моды передает и строка другого детского сочинения: «Все сделали себе красные бантики, и я тоже сделал»[806].

Не позже 4 марта красные банты надевали многие матросы кораблей, базировавшихся на Гельсингфорс. Вскоре красные банты проникли и на многие отдаленные фронты. 13 марта греческий посол при Румынском королевском дворе докладывал в Афины, отмечая, впрочем, общий порядок в русских войсках Румынского фронта: «Очень большое количество солдат открыто носит красный бант на улице…». И здесь красный бант стал непременным элементом революционной моды. Командир одного из соединений этого фронта вспоминал: «В Болграде все прогуливались с красными бантами на груди, и каждый старался перещеголять один другого размерами их»[807].

Дневник генерала В.Г. Болдырева позволяет проследить, как красные банты распространялись в Пскове, где был расположен штаб Северного фронта. Как известно, 2 марта туда прибыли А.И. Гучков и В.В. Шульгин, принявшие от Николая II манифест об отречении. Их сопровождала вооруженная охрана из пяти человек, одежда которых была украшена красными бантами, Болдырев именует их «красногвардейцами». Вид столичных посланцев поначалу удивил военнослужащих псковского гарнизона, но их пример оказался заразительным, и уже 4 марта некоторые солдаты охранной роты и автомобилисты также украсили себя красными бантами, в других частях их еще не носили. Однако даже солдат лояльных подразделений беспокоили вопросы о «красной ленточке» и отдании чести. В сложившейся ситуации генерал Болдырев заявил солдатам, что не настаивает на отмене бантов, ибо был уверен, что они сами перестанут носить их. В то же время сам он носить бант отказался, ибо бант не предусматривался правилами ношения формы одежды. На следующий же день, 5 марта, войска, вышедшие на парад в честь революции, были украшены бантами — «в глазах рябило от красных ленточек…»[808].

Впрочем, нередкими были случаи, когда главной причиной, побуждавшей прикрепить к одежде красный бант, было стремление оградить себя от эксцессов на улице[809]. Воспоминания современников полны примерами того, как высокопоставленные чиновники и офицеры, представители высшего общества и консервативные политики, желая обеспечить себе безопасность либо руководствуясь конъюнктурными соображениями, украшали себя громадными красными бантами. Карьеристы стремились приспособиться к новой ситуации. Утверждали, что даже известный черносотенец В.М. Пуришкевич прикрепил на свой костюм красную гвоздику. В некоторых мемуарах упоминаются огромные красные банты, которыми украсили себя военный и морской министр А.И. Гучков, командующий Петроградским военным округом генерал-лейтенант Л.Г. Корнилов (отдельные белые офицеры даже именовали последнего «красным генералом», «либералом и демократом»)[810]. Красные банты надевали даже многие лица, арестованные в дни Февраля как приверженцы «старого режима».

Генерал П.Н. Врангель вспоминал: «Первое, что поразило меня в Петербурге, это огромное количество красных бантов, украшавших почти всех. Они были видны не только на шатающихся по улицам, в расстегнутых шинелях, без оружия солдатах, студентах, курсистках, шоферах таксомоторов и извозчиках, но и на щеголеватых штатских и значительном числе офицеров. Встречались элегантные кареты собственников с кучерами, разукрашенными красными бантами и владельцами экипажей, с приколотыми к шубам красными бантами. Я лично видел немало старых, заслуженных генералов, которые не побрезговали украсить пальто модным революционным цветом. В числе прочих, я встретил одного из лиц свиты Государя, тоже украсившего себя красным бантом, вензеля были спороты с погон; я не мог не выразить ему моего недоумения увидеть его в этом виде. Он явно был смущен и пытался отшучиваться: „Что делать, я только одет по форме — это новая форма одежды“. Общей трусостью, малодушием и раболепием перед новыми властителями многие перестарались»[811].