Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

* * *

Историки Российской революции 1917 г. сравнительно мало внимания уделяли борьбе с символами «старого режима». Если о них и писали, то лишь как о колоритной черте эпохи. Примером может послужить «погонная революция», которая фактически не привлекала внимания исследователей политической истории. Между тем, как мы видим, вопрос о погонах порой был буквально вопросом о жизни и смерти. Отказ снять погоны (так же как и конфликты вокруг других символов) иногда приводил к убийствам, порой же офицеры защищали свои погоны с оружием в руках. Лишение погон и орденов могло стать причиной самоубийства[791].

Отношение к погонам и другим символам «старого строя» было своеобразным индикатором революционизирования отдельных частей и соединений. Но часто именно конфликты вокруг этих символов были важнейшим фактором, исходной точкой такой радикализации. Тем более удивительно, что и историки революции, и историки Российского военно-морского флота необычайно мало внимания уделяли этому сюжету в своих публикациях, хотя они не могли не знать о многочисленных конфликтах, причиной которых стала борьба вокруг знаков различия.

Чем объяснить подобное молчание?

После восстановления погон в армии, а затем и в Военно-Морском флоте СССР в 1943 г. об этом эпизоде было крайне неудобно вспоминать, он никак не способствовал развитию воинской дисциплины в Вооруженных Силах СССР. Да и ранее советская историография рисовала образ «типичного» сознательного и революционного матроса, именно он стал символом большевистского Октября. Изображения же сцен стихийного бунта обеспогонивания мешали созданию такой картины. Однако вряд ли только цензура и самоцензура исследователей мешали освещению вспышек борьбы с «символами прошлого». Западные историки, находившиеся в совершенно иных условиях, также недооценивали это измерение политической борьбы. Так, автор обстоятельного исследования, посвященного Балтийскому флоту в 1917 г., практически не упоминает о конфликтах вокруг формы одежды. Он лишь ограничился следующей фразой: «Максимов признал конец ненавистных погон в апреле, он также „демократизировал“ форму своих офицеров»[792]. Как видим, в данном случае краткость привела к тому, что само событие было описано весьма неточно.

Объяснить наличие этой историографической лакуны можно общим подходом историков к изучению феномена революции. Если применительно к Февралю и ставился вопрос о соотношении стихийности и сознательности, то в последующие месяцы «массы» рисовались лишь как объект воздействия политических партий. Исследователи разных школ и разных взглядов уделяли основное внимание главным участникам борьбы за массовое сознание и, соответственно, за власть — политическим партиям. Последние же не были прямыми инициаторами и «погонной революции», и ряда других символических конфликтов, хотя в некоторых условиях партийная пропаганда могла восприниматься как призыв к борьбе с погонами, орденами, флагами, памятниками.

В известной политико-культурной ситуации политические символы, и в частности погоны, становились фактором самоорганизации и саморегуляции массового, стихийного движения, которое порой заслоняется для историков борьбой политических партий. Однако в первые месяцы после Февраля процесс восстановления и строительства партийных структур лишь начался, в некоторых районах они лишь создавались. Да и в последующие месяцы политические партии далеко не всегда контролировали массовые движения. Часто же в массовых протестных стихийных акциях, нередко сопровождавшихся насилием, участвовали те же люди, которые буквально накануне дисциплинированно голосовали за умеренных социалистов. Процесс радикализации массового политического сознания был многомерным, его нельзя описывать только как переход на позиции крайних политических партий. Порой именно отрицание существующих символов вело к конфронтации с властями.

«Погонная революция» — наряду с прочими конфликтами вокруг символов — была формой борьбы бывших нижних чинов против офицеров. А именно антиофицерские выступления стали в 1917 г. необычайно важным политическим процессом, сопоставимым по своему значению с борьбой против «буржуазии». Впрочем, в условиях того времени и антибуржуазная пропаганда могла восприниматься как призыв к борьбе с офицерами, с «офицерским классом» (именно такой термин мы встречаем в источниках того времени)[793].

Разумеется, антиофицерскую направленность имела часто борьба за «демократизацию» армии и флота, в ходе которой выдвигались требования выборности командного состава, уравнения жалования, пенсий и пайков всех военнослужащих, наконец, требование отмены чинов и званий. И данные требования поддерживала пропаганда радикальных социалистов. Так, они содержались в резолюциях, которые печатались в большевистской прессе и, надо полагать, предлагались на собраниях и митингах большевистскими агитаторами. При этом нередко выступления против офицеров начинались стихийно, без ведома политических партий, а порой и вопреки их желанию. В этих ситуациях именно символы, старые и новые, играли большую роль в самоорганизации толпы.

Пример погон интересен и при реконструкции восприятия Белого движения современниками. Верность лидеров этого движения некоторым символам «старого режима», в том числе и тем, которые фактически, а порой и юридически отменялись вскоре после Февраля (например, погоны на флоте), приводило к тому, что к ним относились как к приверженцам монархии (что не всегда соответствовало действительности). Образ вождей Белого дела, формировавшийся с помощью символов и ритуалов, был значительно более консервативен, чем их идеология и политика.

III. СИМВОЛЫ «НОВОЙ ЖИЗНИ»