Против зерна: глубинная история древнейших государств

Государство ответственно за изобретение войн не в большей степени, чем за изобретение рабства, но именно оно расширило масштабы этих институциональных изобретений, сделав их главными направлениями своей деятельности, что превратило прежние скромные, но постоянные догосударственные набеги в войны с другими государствами с той же целью – захвата пленников. В войне двух государств за пленников проигравший оказывался буквально стерт с лица земли. Вот же он – «крах»! Обычным делом было убить или увести большую часть населения, разрушить святыни, сжечь дома и посевы, т. е. полностью уничтожить проигравшее государство. Исключением была мирная капитуляция одной из сторон, за которой следовала уплата дани, а иногда заселение побежденных территорий людьми победителя – более мягкая альтернатива, но не менее губительная для проигравшего государства. Если в войне участвовало много соседних государственных образований сопоставимого размера, как, например, на аллювиальных равнинах Месопотамии, китайские «воюющие царства» до эпохи династии Цинь, греческие полисы и империи майя («государства-сверстники»), то государства быстро сменяли друг друга, их крушение было обычным делом.

Постоянные войны и торговля рабочей силой усугубляли хрупкость древних государств. Во-первых, что очевидно, они перенаправляли трудовые ресурсы на строительство стен, оборонительные работы и наступательные операции, вместо того чтобы задействовать их в производстве продовольствия в объемах, хотя бы превышающих прожиточный минимум. Во-вторых, государства вынуждали основателей и строителей городов выбирать местоположение и планировку, в которых военно-оборонительные задачи преобладали над соображениями материального изобилия. В результате появились более обороноспособные, но менее экономически устойчивые государства.

Несмотря на потенциальные корыстные выгоды войны для победителей, следует учитывать и связанные с ней риски гибели и плена. Видимо, многие подданные государств-сверстников делали все возможное, чтобы избежать воинского призыва, включая бегство. Проигрывавшее войну государство обнаруживало, что рабочая сила утекала из него (можно вспомнить массовые дезертирства белых бедняков из армии Конфедерации на последних этапах Гражданской войны в США в 1864 году). Фукидид писал о распаде афинской коалиции, когда кампания против Сиракуз провалилась: «С тех пор как мы потеряли превосходство над врагом, наши слуги бегут к неприятелю; часть наемников, насильно завербованная во флот, сразу же стала разбегаться по разным городам»[193]. Поскольку люди были источником жизненной силы первых государств, решительное поражение в войне предвещало их крах[194].

И, наконец, легко уничтожить город-государство мог и внутренний конфликт: сражение правопреемников, гражданская война или восстание. Отличительной чертой внутренних конфликтов стал новый ценный приз, достойный борьбы за обладание им: окруженный стенами и производящий излишки злаков городской центр вместе с населением, домашним скотом и запасами. Борьба за контроль выгодного местоположения всегда имела особое значение даже для догосударственных обществ, но эпоха древних царств серьезно подняла ставки: они представляли собой запасы основного капитала – каналов, оборонительных сооружений, исторических записей, зернохранилищ, а часто и выгодное местоположение с точки зрения почв, воды и торговых путей. Эти активы формировали узлы власти, от которых было трудно отказаться, вероятно, поэтому за них велись свирепые и не стесняющиеся в средствах битвы.

Как награда в межгосударственной войне или в гражданском конфликте, зерно-поселенческий комплекс оставался ядром политической власти. В межгосударственных войнах и набегах безгосударственных народов победитель стремился либо уничтожить его и перенести движимые активы в собственный политический центр, либо, если это было возможно, обложить его данью. В случае междоусобной войны борьба шла за монопольное право присваивать ресурсы, сосредоточием которых был государственный центр.

Для понимания причин того, почему древние государства часто сами копали себе могилу, чрезмерно эксплуатируя центральную зону вокруг царского двора, нужно вспомнить транспортные ограничения и сдерживающие факторы присвоения. Как было показано выше, рост цен на дрова и, соответственно, домашнее потребление угля, возраставшее в геометрической прогрессии, увеличивали стоимость сухопутного присвоения оптовых товаров и делали ее непомерно высокой при перевозке товаров на значительные расстояния. По сути, эта логика определяла реальные границы государственного контроля до тех пор, пока транспортные технологии сохранялись в неизменном виде. Учитывая тягловой скот и телеги пологих аллювиальных равнин, способность древнейших государств реквизировать зерно вряд ли превышала радиус в 48 километров. Важнейшим исключением был водный транспорт, который, благодаря серьезному снижению сопротивления пути, значительно расширил зону перевозок таких сыпучих товаров, как зерно. Таким образом, аграрное ядро государства – это зона, откуда оптовые поставки товаров в центр не требовали непомерно высоких транспортных затрат. Однако главное здесь то, что самая прибыльная для контроля зона – самая близкая к столице или легко доступная по судоходным водным путям. Соответственно, в пределах этой зоны сосредоточены символы и источники власти: зернохранилища, главные святыни, чиновники, преторианцы, центральные рынки, самые плодородные и увлажненные сельскохозяйственные земли и, что не менее важно, жилища дворцовых и храмовых элит.

Именно эта центральная зона была источником государственной власти и социальной сплоченности. Но она же была и ахиллесовой пятой государства – сокращалась первой и самым радикальным образом в любой кризисной ситуации[195]. Эта зона находилась ближе всего к государственному центру, была самой ценной и насыщенной ресурсами, поэтому могла дать самый большой «урожай» трудовых ресурсов и зерновых. Опрометчивый правитель с военными или монументально-строительными амбициями, опасавшийся вторжения или внутренних врагов, испытывал искушение пойти по линии наименьшего сопротивления – выкачать все ресурсы из центральной зоны. Два обстоятельства превращали этот путь в опасную азартную игру, которая могла разрушить государство. Во-первых, поскольку аграрные царства зависели от капризов погоды, осадков, вредителей, болезней человека и растений, то их ежегодные урожаи были чрезвычайно изменчивы даже в самых надежных с аграрной точки зрения экологических условиях. В обычных обстоятельствах размер «дохода», который элиты могли выжать из центральной зоны, серьезно колебался. Если элиты настаивали на стабильном, не говоря уже о растущем, притоке зерна и труда, т. е. отказывались учитывать нормальные колебания прибыли, то аграрное население этой зоны было вынуждено брать на себя губительное бремя колебаний урожая, невзирая на свои и без того скудные средства существования. Во всех аграрных экономиках главный вопрос классовых отношений заключается в том, какой класс несет бремя неизбежных потрясений неурожайного года, т. е. какой класс обеспечивает собственную экономическую безопасность за счет других.

Второй фактор, о котором нужно помнить применительно к первым государствам, – их очень ограниченные знания о фактических посевных площадях и возможных и реальных урожаях, особенно по районам и отдельно для пшеницы и ячменя. Хотя государство лучше понимало ситуацию в своем жизнеобеспечивающем центре, чем на окружающих территориях, оно все равно могло реквизировать слишком много зерна в неурожайный год, поставив подданных на грань голодной смерти. Иными словами, помимо хищничества, первые государства не обладали детальным знанием, чтобы менять стратегии присвоения в соответствии с «платежеспособностью» подданных. Как однажды выразился мой коллега, первые государства – это руки, на которых есть «только большие пальцы и никаких иных для тонкой настройки»[196]. Последствия их ошибочных суждений усугублялись неспособностью контролировать хищнические аппетиты сборщиков налогов на местах, стремившихся награбить побольше для себя.

В чрезвычайной ситуации, когда максимизация налоговых поступлений была вопросом выживания, давление на центральную зону было неизбежным, даже если грозило вызвать бегство населения и/или восстание. Близлежащие районы не были реалистичной альтернативой: как правило, они были более маргинальны с сельскохозяйственной точки зрения, имея низкие и непредсказуемые урожаи; налоги, которые можно было затребовать с этих районов, серьезно уменьшались высокими транспортными расходами на их доставку; сведения об этих ресурсах и контроль над административным аппаратом, необходимым для их присвоения, радикально сокращались по мере отдаления от государственного центра. Элита, убежденная в смертельной опасности или охваченная чрезмерными амбициями, не испытывала угрызений совести, если использовала стратегии, угрожавшие уничтожить курицу, которая несла золотые яйца, – зерновой центр государства. Я полагаю, то, что мы ретроспективно воспринимаем как «крах», часто объясняется сопротивлением и бегством доведенных до отчаяния подданных из центра государства в подобных ситуациях.

Исследователи того, что «крушение» реально означало для государств Месопотамии в 3 тысячелетии до н. э., отмечают те же проблемы, с которыми сталкивались те, кто брал на себя бремя риска: «Маловероятно, что центральная власть сократит расходы пропорционально снижению поступлений от некоторых групп общества, – весьма вероятно, что налоговая нагрузка на остальные группы будет увеличена»[197]. Археологические находки периода поздней аккадской династии (примерно 2200 год до н. э.) указывают, что ядро царства периодически сжималось, поскольку было одновременно самым богатым и самым близким источником доходов. Чиновники государственного центра могли и на самом деле требовали, чтобы подданные сажали больше зерна и сокращали вспаханные под пар участки, тем самым максимально увеличивая быструю прибыль за счет долгосрочной производительности. Два столетия спустя, когда Уру, видимо, угрожали вторжения амореев, оборонявшиеся генералы настолько усилили давление на земледельцев, требуя поставок зерна, что те либо сопротивлялись, либо сбегали. Крушение основанного на зерновых и рабочей силе государства хорошо отражено в отрывке из известного «Плача об Уре»: «Голод заполняет город, как вода <…> Его цари, одинокие, тяжело вздыхают в своем дворце, их люди бросают свое оружие»[198].

Египет в конце III тысячелетия до н. э., более крупное и централизованное царство, чем двадцать с лишним соперничавших государств – сверстников Месопотамии, видимо, тоже безжалостно давил на аграрное население своего центра, требуя поставок зерна и трудовых отработок и снижая тем самым уровень его жизни[199]. То, что плодородная полоса земли вдоль Нила была окружена пустынями по обоим берегам реки, позволяло государству оказывать на население куда большее давление, чем вытерпело бы крестьянство с иными возможностями бегства. Некоторые исследователи подчеркивают крайне минимальный «жизненный набор» подданных-земледельцев на фоне сумптуарных законов, которые запретили 90 % населения носить определенную одежду, владеть предметами роскоши и исполнять ритуалы, закрепленные за элитами[200].