Семко

IX

Был морозный февральский день 1386 года; в камине знакомого нам дома Бениаша горел трескучий, весёлый, яркий огонь. Перед ним на низкой переносной лавочке, оперев руки на колени, спрятав лицо в ладонях, сгорбившись, согнувшись вдвое, сидел неподвижно, иногда топая ногами, Бобрек.

Дальше на лавке сидел человек средних лет, с неприятным, сморщенным лицом, с ввалившимися ртом, из-за преждевременно потерянных зубов, вытянув длинные ноги до середины комнаты, облокотясь на стену. На полысевшей голове у него ёжились и торчали жёсткие и беспорядочно разбросанные волосы. Огромные ручищи он держал на коленях, а его глаза были машинально обращены на огонь.

Костюм не позволял узнать, кем он был… но по его крою можно было сделать вывод, что использовал его под доспехами. Они оставили следы там, где застёжка приставала плотней.

За этим незнакомцем, скромно, в длинной мещанской одежде сидел хозяин Бениаш. Из их долгого мрачного молчания и вздохов, которыми ои его прерывали, было видно, что на них этих упало какое-то тяжёлое бремя. Истинно то, что маленькие удары вызывают сетования и стоны, а серьёзный удар покрывается молчанием.

Вздохом ещё более тяжёлым, чем предыдущие, и гневным плевком на пол наконец прервал эту тишину сидевший на лавке Бобрек, и вскочил с неё, вставая перед мужчиной, который наполовину лежал, наполовину сидел.

– Они поставили на своём, – закричал он, – поставили, будет у них Ягайлло, а с ним постоянная война, потому что Орден не даст приманить себя сладостными словами. Ягайлло ему обязался, была договорённость, он хотел принять крест из их рук и подчиниться Ордену. Он нарушил уговор, будет война!

– Будет?! – ответил шепеляво сидящий на лавке. – Не будет, а есть. Магистр уже теперь вторгся в Литву. Мы устроим ему кровавое крещение и свадьбу! Ха! Ха!

– Говорят, Ягайлло туда послал Димитра из Горая, приглашая на крещение, – произнёс Бениаш.

– Смеяться над собой Цёлльнер не даст, – сказал сидевший, – нас предал Витовт, на его месте Андрюшка… В этом деле им помогал ад. Дьявол всё спутал. Он был у нас в руках… И вся Литва. Этого негодяя Хавнула нужно было заранее повесить. Он всё устроил и эти чёрные монахи…

Он говорил это с каким-то равнодушием, которое противоречило острым словам; но из этого холода брызгала накопившаяся желчь.

– Скоро эта свадьба превратиться у них в слёзы и жалобы, – продолжал он. – Орден знает, что теперь, в начале, он слабее, а с Польшей у него будет много работы, и не скоро его оттуда выпустят. Теперь всей силой на него, а когда мы завоюем Литву, пусть поляки его кормят. На здоровье!

Он иронично смеялся. Бобрек беспокойно слушал.

– Всё-таки правда, что все вы, которых Орден использовал, кормил, кому платил и кем прислуживался, не стоите старой охапки сена. Что же ты сделал, постоянно таскаясь и шпионя?

– Что? – выкрикнул Бобрек. – Больше, чем вы все, которые сидели в Мальборке без дела, когда я рисковал жизнью. А вы узнали бы что-нибудь без меня?

– А сделал ли ты хоть одно из того, что обещал?

– Головой стену не пробить, – прервал Бобрек, – без меня бы хуже шло. Чем тут было что делать? Такими людьми без голов, как те, которые поддерживали Семко? Когда весь польский ум сидел в Кракове, а в Великопольше вся польская спесь.

Сидящий на лавочке вздёрнул плечами и широкой ладонью шлёпнул по ноге.

– Уже не о чем говорить… А что делается с Вильгельмом?

– Кто его знает! – сказал Бениаш. – Говорят, что он ещё здесь, и имеет глупую надежду, что королева что-нибудь сумеет, хотя в последнее время… Что? Как? Стерегут её, как зеницу ока. А он, преследуемый, прячется из угла в угол. Скрывался у Морштейна, потом на Чёрной деревне, в Лобзове… Говорят, что, когда однажды его искали, бедняга сидел на крышке в трубе, и весь измазался сажей.

– Гневош его предал! – воскликнул Бобрек. – Если бы не он! Этого бы повесить без суда.

– И всё забрал, а были большие сокровища, – добавил Бениаш, вздохнув.

– Гневош, как Гневош, – пробормотал сидящий, – его предала королева. Если бы она не хотела Ягайллу, что бы делали паны…

– А как она могла противостоять, – произнёс Бобрек, – все епископы и духовные лица уговаривали, просили, умоляли и молились до тех пор, пока она не была вынуждена согласиться. Не давали бедной покоя…

После короткого молчания с лавки заговорил беззубый, очень тихо:

– Мы ещё немного рассчитываем на Опольчика, он человек скрытный и хитрый. Он надеется, что теперь, когда все считают себя в безопасности, может захватить замок; а с ним какая-нибудь горстка, кто знает?

– Ему и вам почудилось, – крикнул Бобрек. – Он никогда этого не сумеет… За ним наблюдают…

– Нельзя за него ручаться, – шепнул беззубый. – А с Семко что делается?

Бобрек презрительно скривил губы.

– Этот уже сыт; говорят, что ему отдадут сестру Ягайллы, девку молодую и красивую, дадут ему приданое за ней, Куявию, или другую землю. Чего ему ещё желать?

Клеха засмеялся.

– Я там крутился около него и его канцлера, всё знаю, а человека по сей день не понимаю. Он горячо хотел корону и быстро расхотел… Прибыв в Краков, он напрасно влюбился в королеву. Сделали с ним, что хотели. Теперь он ждёт Ягайллу, а потом поедет в Плоцк с жёнкой и всё кончено.

– Всё-таки рыцарский дух у него был?

– И, несомненно, он у него есть, но отцовские советы и пример Януша научили разуму. Здесь, в Кракове, нужно было его видеть… Этот человек испытывал мучения, рвался и сдерживал себя. С Пасхи повеяло надеждой, он летал как ошпаренный, чтобы не соблазниться ею; если прилетало что-нибудь из Литвы, он укорял себя и молчал; когда паны вводили его чем-нибудь в заблуждение, он мечтал, что ему ещё что-нибудь дадут. Королева была с ним порой любезна; он думал, может, что заменит Вильгельма. Теперь от этого всего только то… что возмёт белую жёнку и будет родственником королю; но паны не пустят к тому, чего он хочет, – чтобы вмешивался в правление.

– Если бы умел! – сказал Бениаш.

– Нет, я говорю вам, с этим человеком всё кончено; будет детей качать на коленях, волков в лесу бить и жену целовать… – заключил Бобрек.

– А в замке что делается? – спросил сидевший на лавке.

– Я там сегодня был, потому что у меня всегда есть туда доступ, – начал радостно Бобрек. – У нас очень крепкая дружба с клириками королевы Михалоном и Яськом, а и пани Хильда милости… Ягайлло уже на свадьбу едет, а королева ещё со своей судьбой не могла примириться. Она посылала, я слышал, Завишу из Олесници, взяв с него клятву, что никакого подарка от Ягайллы не примет, чтобы глазами его увидел и привёз ей правду о нём, потому что о нём рассказывали как о диком страшном звере. Но Ягайлло понял, с чем он прибыл, и смог его к себе расположить, а паны тоже пригрозили ему; он прибыл с тем, что язычник был неплохим. Всё-таки не будет похожим на Вильгельма, который выглядит, как куколка. Королева ходит по комнатам, заламывает руки и считает часы, желая их протянуть, такая её охватывает тревога.

– Не напрасно! – прервал беззубый. – Мы лучше всех знаем Ягайллу… натура дикая, понурый, мрачный… только бы в лесу сидел, настоящий медведь.

– А эта женщина белая, как голубка! – прибавил Бобрек, складывая руки. – Я не удивляюсь тому, что в неё влюбляются, но удивляюсь, что её не жалеют.

– Епископы за это обещали сделать её святой, – сказал Бениаш.

Бобрек, не сказав ничего, сделал странную гримасу.

– Когда же прибудет медведь? – спросил сидящий.

– Говорят, что завтра, – прошептал Бобрек.

Посланец крестоносцев встал с лавки и потихоньку начал совещаться с клехой. Бениаш встал и прошёлся по комнате.

Был поздний вечер и гость потребовал постель; все, кислые, пошли спать.

Следующий день был ясный, холодный, морозный, и все в городе приготовились к приёму литовского князя.

Значительнейшая часть тех, кто вёл его на трон, выехала ему навстречу, поэтому в городе осталось только купечество и простой люд, а в замке королева со своим двором и частью духовенства, которое от неё не отступало, ждала прибытия Ягайллы. Но как же сейчас отличался город от того, который некогда высыпал встречать юную государыню с такой радостью, с воодушевлением, с безумием!

Ягайллу ожидали с тревогой, и хотя вожди много себе от него обещали, обычный народ всё ещё видел в нём язычника, природу которого даже крещение отмыть и возродить не могло.

Боялись, как бы ради этого пана, который не знал ни польских обычаев, ни привычек, всё не было вынуждено отступать и учиться литовской дикости.

Захочет ли он уважать законы? Не попробует ли править своевольно, как у себя дома?

Молча, с опаской и беспокойством поглядывали в ту сторону, откуда он должен был приехать, с таким чувством, как на надвигающуюся тучу с грозой – минует ли она, или уничтожит? Одни рассказывали о нём много хорошего: он разбрасывал горстями золото, милями раздавал землю; другие говорили, что в гневе приказывает разрывать лошадьми и бить колесом.

Семко, будущий шурин короля, с оставшимися в Кракове панами двинулся навстречу Ягайлле в Сандомир, с меньшей тревогой, чем другие, но беспокойный и униженный. Паны краковские охотно взяли его к себе, а любезный Спытек, как князю, давал ему первое место. Они ещё застали литовского князя в замке, в комнате, единственным украшением которой был огонь в камине. Одетый в простой бараний кожух, сидел он в хорошем настроении, в которое привели его весёлые разговоры краковян, за столом, на котором ещё стояли опустевшие миски и кубок с водой перед ним, прислушиваясь, улыбаясь, изредка сам вставляя слово. Его лицо, обычно довольно мрачное, было безоблачным. Окружающие советники делали что могли, чтобы улучшить его настроение.

Будущий король обращался с ним кратко, невнятной речью, по-русски. Потом тревожно оглядывался – поняли ли его; и был рад, когда в этом убеждался.

В разговоре он принимал участие больше ушами, чем устами. Сопровождающие его братья-князья сидели на лавках, вокруг стояли паны, дальше отдыхали некоторые, заняв места в углу. С первого взгляда в этом человеке, так скромно одетом, с непримечательными чертами лица, трудно было определить человека, который должен был распоряжаться будущим государством, составленном из двух великих народов.

Входящего с другими Семко, который оделся с шиком и шёл с не менее прекрасным двором, Ягайлло узнал с первого взгляда, и улыбнулся. Был ему рад.

С того времени, как они тайно виделись в Вильне, он взял у того Дрогичин и ограбил и уничтожил часть Мазовии, но обещал себе это вознаградить.

Он сначала вытянул к нему широкую, сильную ладонь, потом любезно приветствовал других, со многими познакомившись только теперь, потому что первый раз слышал их имена. Королю в кожухе и простых скожнях прибывшие показались чересчур нарядными, но на свою свиту он пожаловаться не мог… Ни один король не мог пожелать более прекрасной.

Ясько из Тенчина и Николай из Бжезия только шептали в стороне, что для въезда в Краков нужно просить его одеть наряд более подобающий сану. Хавнул обещал им это.

– На этот день и соболей наденет, – говорил он, – и ботинки с носами, но только не требуйте одной вещи – чтобы для вас и с вами вино или мёд пил, потому что этого не сделает, и яблок ему на столе не ставьте…