Семко

Она сама не знала, как это случилось…

Был это тот старый танец, который они танцевали детьми, а королева Елизавета аплодировала красивой паре… Она подала руку Вильгельму, они прошли через залу, как раньше, рука об руку, улыбаясь друг другу. Весёлая Эльза, которую оставил первый страх, увидев рядом с собой Семко, вызывающе на него поглядела… Они двинулись второй парой, Гневош взял Дохну, другой придворный – Голду, девушку королевы. Отец Францишек, увидев это, сбежал из трапезной.

Однако эти танцы продолжались недолго; сама возбуждённая до наивысшей степени радость вызвала грусть и беспокойство.

Королева села, опустив голову. Гневош в это время приказал разносить сладости, лакомства и вино. Время пролетало молнией; наступил вечер, зажгли свечи и лампады, но королеву охватило беспокойство, она встала.

– Я должна возвращаться, – сказала она Вильгельму, – послезавтра мы встретимся тут вновь. Тем временем я буду готовить побег и принесу о нём новость.

– Снова расстаться, – страстно простонал князь, – моя королева!..

– Необходимо расстаться, чтобы навсегда соединиться. Нужно ехать, опускается ночь.

Она кивнула Хильде, девушки оторвались от сладостей, весь двор живо собрался. Парой дружеских слов Ядвига пыталась развеселить мрачного Семко.

– Детьми, – сказала она ему, – мы вместе воспитывались… Мы привыкли называть друг друга мужем и женом, не удивляйтесь, что нам так мило… так мило снова сблизиться друг с другом.

Она посмотрела на него милыми глазами и обезоружила.

Все вместе шли уже к выходу, Вильгельм, наклонившись к уху королевы, вёл её, кормя любовными клятвами. Он сам был так опьянён, что стал немного более свободным, и забыл о своём достоинстве.

У монастырской калитки стояли люди королевы с факелами.

– Послезавтра! – шепнула Ядвига.

Глаза поведали больше.

Вильгельм долго стоял у калитки и смотрел на неё. Он уже не хотел возвращаться в пустую трапезную, не подумал попрощаться с Семко, который после отъезда королевы долго там оставаться не хотел.

Выдав приказы, сам князь тут же вернулся в дом Гневоша, таща за собой только Сухенвирта. Поэт ехал разочарованный и грустный, с обидой в сердце на Хандслика, который не дал ему прочитать приготовленного вирша.

Вильгельм был разгорячён всей страстью своих пятнадцати лет. По дороге в замок он был раздражён, угрожал… Он сел, повторяя себе её слова и успокаивая себя тем, что вскоре они соединятся навсегда. Сухенвирт готовил оду.

Королева счастливо вернулась в замок, а так как всем, ради неё и ради себя, нужно было больше скрывать, чем расхваливать эту экспедицию в монастырь, на следующий день новость о ней широко не разошлась.

Старый Добеслав из Курозвек спал, зная, что замок бдительно охраняли. Этому молчанию нужно приписать то, что королева через несколько дней могла снова ближе к вечеру нанести визит в трапезную францисканцев. Но как на свете ничего не повторяется, так и та первая минута радости не была похожа на вторую. Хандслик не пел с таким чувством и свободой; из разговоров, которые до него дошли, он чувствовал, что не так легко будет освободить любимую госпожу.

Воеводина Эмриковна не отходила от королевы, напоминая о необходимости скорее возвращаться; даже Гневош имел какое-то опасение.

Всё сошлось, чтобы отравить им такую желанную минуту. Ядвига находила множество препятствий, говорила ему, вздыхая, что они ещё раз, может, тут встретятся, но через неделю, чтобы не обращать внимания, а потом надеялась… сбежать из замка… Гневош всё приготовил и хотел убрать стражу. Так они расстались, и Вильгельм вернулся скорее встревоженный, чем преисполненный надежд. Сухенвирт увеличивал его страх, потому что сам невероятно боялся польской жестокости.

Нового свидания с королевой теперь нужно было ждать целую неделю! К счастью, бегали послы, а Хильда приносила собственные слова Ядвиги… До сих пор всё шло удачно. Паны Совета не подавали признака жизни.

Неделя проходила черепашьим шагом. На назначенный день Вильгельм велел приготовить ещё более замечательное пиршество, чем первое; он много надеялся на этот день, ожидаемый с такой тоской. Семко уже не дали знать, потому что Вильгельм не хотел там его видеть; нетерпеливый, он на несколько часов опередил королеву, привёл своих лютнистов и певца; даже у шутов был приказ появиться по первому сигналу.

Столы заставили самыми удивительными лакомствами…

но королева, приближаясь к дверке, приветствовала его невесёлым лицом, была будто испуганная и беспокойная.

– О, эта стража! О, эти палачи! – сказала она ему, когда входила. – Как они следят за моими шагами!

Вильгельм встревожился.

– Они что-нибудь знают? Нас предали? – спросил он быстро.

– Нет, – отвечала королева, – но в течение этой недели мне каждый день присылали одного из епископов для обращения, каждый день приходил кто-нибудь из тех стариков. Я слушала молча! Хотят от меня клятвопреступления. О, Боже мой!

И она ломала белые ручки.

Хандслик, увидев, что она так грустна, хотел сразу начать петь, но она кивнула, чтобы молчал. Старый певец не скоро смог начать, а сразу после него князь приказал своему петь песенку о двух разлучённых влюблённых, которую Сухенвирт написал специально.

Ядвига, раздражённая страданием, расплакалась, слушая её.

Снова заиграли музыку для танца, но королева предпочитала беседовать с ним, а танцевали только девушки и двор. И у тех не шло так, как первый раз…

– Этих свиданий уже достаточно, мой Вильгельм, – наконец сказала королева, – мы съедемся, но чтобы уже не расходиться навеки…

В её голосе чувствовалось рыдание.

– Всё готово. Гневош объявит тебе день и час, жди меня в посаде! Отдаюсь тебе! Делай что хочешь! Убежим! Скроемся, останемся вместе! Ты муж и мужчина, меня уже покидают силы…

Юноша, хоть муж и мужчина, с беспокойством услышал, что ему предстоит самому за всё взяться.

Но отступать он не мог, а пыл заменял в нём всё. Ядвига раньше, чем он ожидал, велела проводить его до дверки. Вечер был тёмный, ветер дул сильный, факел бросал искры и гас, а Вильгельм стоял и смотрел ещё за отъезжающей королевой, когда его окутал тёмный мрак ночи.

С каким-то грустным предчувствием он вернулся в трапезную, укутался плащём, сделал знак Сухенвирту и придворным и покинул монастырь.

Предчувствие было не напрасным: над этой парой влюблённых действительно собиралась буря. Добеслав из Курозвек был слеп, но другие смотрели за него.

После второго возвращения при факелах в замке казначей Димитр из Горая, мужчина большой проницательности и энергии, хотя надзор над этим сокровищем к нему не относился, что-то заподозрил.

Ему достаточно было расспросить Збрамия, придворного королевы, чтобы обо всём узнать. Испуганные слуги очень подробно рассказывали о свиданиях у францисканцев.

Приказав хранить молчание, казначей, не теряя ни минуты, побежал к Яське из Тенчина. Там особенным случаем он застал и пана краковского, и Спытка. Увидев, что он вбегает с изменившимся лицом, все вскочили, догадываясь о каком-нибудь несчастье… Димитр едва мог говорить. Его возмущало то, что до сих пор никто не знал о коварных интригах Вильгельма и Гневоша. Поэтому он очень резко начал. Такой же порывистый, как он, старый Добеслав, услышав первые слова, тут же сорвался бежать и ударить в замке в набат, а придворных отправить на пытки. Его с трудом смогли остановить, потому что нужно было пощадить славу королевы и не отталкивать её резким и жестоким поведением.

Всех охватила невероятная тревога. Димитр догадался, почувствовали паны, что у королевы было намерение предотвратить брак с Ягайллой открытым воссоединением с Вильгельмом. Капеллан князя не колебался бы заключить новый брак. Но невозможно было выступить против королевы, не имея доводов. Димитр, у которого была более холодная кровь и больше энергии, всё брал на себя, лишь бы ему это поручили и не мешали.

Добеславу доверили только вынудить Вильгельма к отъезду, если бы оказалось, что он задумал похитить королеву, хотя бы угрозой. Однако он должен был ждать, чтобы всё открылось.

С большим трудом казначею удалось вымолить, чтобы он вёл себя терпеливо и осторожно.

Труднее всего было удержать Добеслава, который упрекал себя в том, что согрешил избытком доверия и неосторожностью.

Казначей, лошадь которого стояла у ворот, немедленно повернул в замок. Средство, которое он должен был использовать, чтобы предотвратить побег королевы и воссоединение с ней Вильгельма, основывалось на знании характера Гневоша и низости, на которую он был способен.

Через своего племянника он велел пригласить его к нему. У Димитра из Горая в необходимости было хладнокровие и самообладание, которые являются лучшей гарантией победы, когда имеешь дело с пылкими людьми.

Вызванный к казначею, Гневош минуту думал – идти или отказаться; но, в ссоре со всеми, он не хотел окончательно разрывать с людьми, которые стояли у кормила.

Со смелым выражением лица, какое придавала ему милость королевы, он появился перед Дмитром из Горая. Казначей был совсем остывшим и на его лице нельзя было заметить ни малейшего волнения.

– Я хотел говорить с вами, – сказал казначей с важностью, какую ему придавали должность и кровные узы с Леливами и Топорами. – Я хотел поговорить с вами. Я знал вашего родителя, он был бедный шляхтич, но человек добродушный и честный.

Гневош начал смотреть строго.

– Он всегда с нами держался, – молвил дальше Димитр, – от толпы не отделялся. Вы выбрали себе другой путь. Боже! Думаю, что, пожалуй, вы уедете прочь от нас, потому что здесь вам будет невесело жить.

– Почему? – спросил Гневош.

– Потому что как вы против всех идёте, так вас никто не захочет знать, – спокойно продолжал казначей. – Кто в злом и хорошем не держится со своими, тот нам не свой. – Куда вы думаете уехать?

– Я вовсе не хочу покидать родину, – сказал Гневош. – Я что, преступление совершил, что меня изгнали?

– Ударьте себя в грудь, – ответил Димитр, – вся страна работает на то, чтобы приумножить свои силу, а вы своими заговорами готовите нашу погибель. Если вы думаете, что мы слепы, вы ошибаетесь. Мы не допустим королеве соединиться, несмотря на сговоры у францисканцев. Вильгельм может за заговоры заплатить головой, да и за вашу я не ручаюсь.

Казначей произнёс это с такой силой и уверенностью, что Гневош встревожился и потерял дар речи.

Димитр, увидев результат своих слов, говорил дальше:

– Я знал вашего родителя, хочу вас спасти от гибели.

Он замолчал и дал время подкоморию, который уставился в пол, подумать. Оба долго молчали; Гневош, казалось, колеблется. Затем казначей, изменив тон, сказал насмешливо:

– Австрийский герцог выбрался сюда, по-видимому, с немалыми богатствами в вещах, лошадях, каретах, серебре, драгоценностях… Если ему вдруг придётся бежать, что может быть, всё это придёться бросить…

Гневош поднял голову и только посмотрел, в нём отозвалась жадность. Димитр из Горая говорил дальше:

– Вы бы взяли после него хорошее наследство. Но, чтобы не делать вас богатым, потому что не за что, мы дадим ему выехать со всем, что он имеет.