Семко

VIII

Орден в это время был активен; один по сравнению с соседними странами наслаждался величайшей безопасностью и спокойствием, когда вокруг него везде кипели сражения между народами, а больше между жадными до власти князьями. Только с одной Литвой, которая была для него полем для завоевания, экспедиций, охоты на людей, крестоносцы вели войну, но и с этой стороны уже было слышно о каких-то тайных переговорах и перемирии. У них в руках был сильный инструмент, Витовт, а он один стоил самое большое войско. Эту добычу высоко ценили и не думали выпускать из рук.

Уже говорили глухо о том, что его даже крестили, чему, как кажется, ни он, ни они не придавали большого значения, потому что этот обряд прошёл в тишине, в уголке, без какого-либо торжества и вычурности.

Это обращение никого не ввело в заблуждение – знали, что сын Кейстута перешёл к ним и в их веру, чтобы бороться с Ягайллой, хватался за Орден, как за силу, а не из милости к нему. Об этом хорошо знали, а им только было нужно заполучить его. Поэтому изучали слабости человека, рассчитывая только на них.

Между тем во время пребывания на землях Ордена этот загадочный, непостижимый, неуловимый человек полностью захватить себя, как они хотели, не давал.

Он разговаривал с ними не только о своих походах на Литву, об экспедициях в Жмудь, которую хотел приобрести, об освобождении семьи, о том, что досадил Ягайлле, завоевал Вильну, или Крев, как можно меньше об отношениях с Оредном.

Мысли его витали где-то далеко – всё, что окружало, казалось, ему безразличным. Нетерпеливый, рассеянный, задумчивый, казалось, он не ценит того богатства и роскоши, с какими его принимали. Он не придавал значения признакам уважения, ходил среди них как раб на привязи, которому нетерпелось порвать стесняющие его кандалы.

Попеременно менялись около него: сам магистр, глубокий и спокойный знаток людей; импульсивный, гордый и плохо скрывающий своё презрение к варвару, Валленрод, и другие сановники Ордена.

Никому из них он не раскрыл свою душу, ни одному из них в глубину её заглянуть не давал. Пытались ему понравиться, угодить капризам, но поймать его никогда не мог ни на какой слабости, которая позволила бы подчинить им. Он не придавал ни малейшего значения удобствам жизни, столу и напиткам, которые вкушали старые рыцари. Его не забавляли ни их песни, ни дурачества, даже денежные подарки, если не служили ему для вербовки, для войны, были для него безразличны.

Порой среди немцев он вынуждал себя к какой-нибудь неискренней весёлости, внешней, но задумчивое лицо выдавало в нём скрытые мысли.

Фанатичный любитель охоты, как все литовцы и в целом все тогдашние князья и господа, он позволял себя вытащить на неё, занимался ею горячо в течение какого-то времени, отлично преследовал глазами соколов, которых ему подарили, но на следующий день так о ней забывал, точно никогда её не было.

На охоте он фанатично, страстно мчался за зверем, но когда эта горячка проходила, князь снова нахмуренное лицо склонял под бременем мысли.

Цёлльнер после более долгого с ним общения пришёл к тому убеждению, что, только питая его ненасытную амбицию, указывая ему великие завоевания, власть, мог бы его заполучить. Поэтому он повторял ему и уверял, что в интересах Ордена приложить все усилия, чтобы Ягайллу и его многочисленных братьев удалить из Литвы и всю власть над ней отдать ему. Но это заверение великого магистра Витовт принимал так же равнодушно, как другие обещания, быть может, предчувствуя, что таким образом прийти к власти не сможет.

Старшие монахи особенно не были рады этому гостю; чувствовали в нём чужого, врага, которого присвоить себе и полностью разоружить было невозможно. Другие, видящие не так глубоко, были того мнения, что, действуя постепенно и мягко, эту дикую натуру сумеют обуздать.

В Мальборке пытались превзойти друг друга в приёме князя Витовта; льстецы заранее титуловали его литовским королём.

В тот день, когда Семко собирался приехать из Торуни для переговоров – хотя они должны были пройти наедине – магистр признал правильным не скрывать присутствие мазура от Витовта.

Он расположился в замке, недалеко от Цёлльнера, у которого они сходились в определённые часы. Магистр заметил то, что приписывал природе едва из варварства вышедшего человека: что Витовт в стенах и взаперти сидеть не любил, мучился. Тёплая изба, камин, мягкое сидение были ему омерзительны… Для него нужно было придумывать всё более новую охоту либо какую-нибудь конную прогулку. Он и его жмудины предпочитали кочевать среди дворов на морозе и метели, чем запереться в удобных комнатах.

Войдя в комнату, которую сын Кейстута пробегал большими шагами, с поднятой головой и рассыпавшимися на плечи волосами, Цёлльнер заметил это выражение нетерпеливого утомления, которое практически не оставляло Витотва.

Он метался, как зверь в клетке.

– Если захотите, князь, приказать сегодня кому-нибудь сопровождать вас в лесу, на охоту, собаки готовы, кони к вашим услугам и моя охотничья челядь, – сказал Цёлльнер, – но я к великому моему сожалению не смогу составить вам компанию, у меня срочное дело.

Витовт стоял, глядя ему в глаза.

– Сегодня тут будет мазовецкий князь Семко, – говорил дальше магистр, – но о нём никто не должен знать. Кажется, что он требует от Ордена ссуду, в которой мы, наверное, ему не откажем.

– Семко? Он будет здесь? – хмурясь, каким-то сдавленным голосом сказал Витовт. – Вы наверняка знаете, что его брат приходится мне шурином, он женат на Давнуте, моей сестре, но я с ними обоими теперь в плохих отношениях. Януш добрый только для себя. Сейчас, однако, когда Семко поссорился с Ягайлло, так же, как и я, а тот ему угрожает и они воюют, или будут, Семко не перестаёт быть врагом. Впрочем, это ребёнок. Ну что мне этот Семко?

– Великополяне тащат его на польский трон, – говорил Цёлльнер. – Кто знает? Обстоятельства сейчас для него дружественные.

Витовт стоял и слушал, он впал в такую глубокую задумчивость, что магистр, удивлённый ею, перестал говорить.

Мгновение они молчали, Витовт потом будто от сна пробудился.

– Я рад бы, – сказал он вдруг, – через этого Семко узнать что-нибудь о моей сестре. Бедной Давнуте там, должно быть, не очень хорошо. Если вы ничего против этого не имеете, а Семко также на это согласится, я мог бы с ними увидиться. Будет он королём польским, или нет, всегда мазур Литву интересует.

Это желание не показалось Цёлльнеру странным, он не думал, что встреча двух князей может быть опасной Ордену.

– Это доставило бы князю удовольствие? – спросил магистр.

– В самом деле! Да! – сказал Витовт, оживляясь. – Верьте мне, я люблю сестру и её судьба меня интересует. С мазовецкими мы давно в родстве, а я Семко почти не знаю. Сегодня это уже, должно быть, зрелый юноша. Он, наверное, знает что-нибудь о Януше, расскажет мне о Давнуте.

Сказав это, Витовт задумался, искоса поглядел на Цёлльнера и, точно боялся быть заподозренным, если будет слишком настаивать, снова мгновние помолчал.

– Но будьте откровенны, – прибавил он, делаясь равнодушным, – если это для Семко или вам не на руку, а он здесь гость на короткое время, и вам о многом нужно переговорить, я не настаиваю. Удалюсь.

– Что касается меня, – сказал спешно великий магистр с любезной улыбкой, – видите, ваша милость, что я первым об этом предупредил. Против разговора я ничего не имею; за Семко, который хочет, чтобы о нём не знали, я не могу ручаться.

Витовт пожал плечами.

– Если Семко не захочет, я не думаю ему напрашиваться, – воскликнул он гордо.

– Князь, вы поедете на охоту? – спросил Цёлльнер.

– Охотно! Охотно! – поспешил с ответом Витовт. – Лишь бы в поле и на ветер, уже рад, потому что сидеть в стенах для меня мука.

И о Семко уже не было речи.

Едва великий магистр удалился, когда старый рыцарь, прославившийся тем, что имел настоящую страсть к охоте, Курт фон Росен, вошёл в комнату князя.

Был это человек, поседевший в боях и на охотничьих экспедициях, один из тех, страсть которых переходит в разновидность мономании. Любил он войну, но та была ему милее всего, когда была очень похожа на охоту. Этот человек, когда не охотился, готовился к охоте, когда спал, грезил о ней, а ни о чём другом по делу не умел говорить, только об охоте. Он также славился в Ордене теми повестями, так часто неправдоподобными, что за столом все его товарищи покатывались от громкого смеха, когда заходил слишком далеко. Тогда Курт впадал в гнев, клялся, а в подтверждение одной сказки выдумывал другую.

Но по сути был это великий охотник перед Господом, которого в Ордене насмешливо прозвали Братом Нимродом; человек таких глаз и ушей, такого мастерства в поле, что один вид леса, одно дуновение воздуха позволяло ему предсказывать наверняка, в какой день охота будет удачной.

Старый, покалеченный, исполосованный, покрытый шрамами фон Росен был очень сильный и не менее ловкий. Стрелял из лука и арбалета на заклады, метал копьё в цель, никогда не промахиваясь и, оседлав, управлял самой дикой лошадью. Но во время охоты уже никто не мог с ним ни разговаривать, ни сдерживать, ни управлять им. Он впадал в подобие самозабвенной ярости, которая делала его слепым и глухим.

Как другие заслуженные крестоносцы, при своём мужестве и опыте он мог уже достичь самых высоких должностей в Ордене, в какой-нибудь коммандории или штаб-квартире, но от всего отказывался, ни о каком богатстве и удобстве не заботился, лишь бы угодить своей страсти. О нём, смеясь, говорили, что, если бы не хватало зверя, готов был охотиться на крыс под замком.

Курт фон Росен также был в Мальборке верховным смотрителем и распорядителем всевозможных охот. Он устраивал их для иностранных гостей, вёл, под его приказами были сокольничьи, псари и охотничьи конюшни.

Наклонившись к князю, старый Курт спросил его, действительно ли он хочет в этот день выбраться на охоту.

– Выпало много снега, – сказал он, – глубоко для зверей, собакам и лошадям также не лучше. Сухой снег с ветром замёл тропы. Плохой день, милый князь…

Витовт равнодушно слушал.

– Есть у вас, чем на зверя натравливать? – спросил он.

Этот вопрос обидел Курта.

– По правде говоря, – ответил он с гордостью, – у нас есть все породы собак. У нас есть лучшие для преследования. – Значит, – сказал князь, немного подумав, – охота не охота, мы устроим себе прогулку с собаками, чтобы в стенах не коптиться. Попадётся, на кого натравить, попробуем. Человек только в поле и на коне чувствует себя свободным, а в доме, хотя бы во дворце, чувствует себя узником.

Старый Росен рассмеялся беззубыми челюстями.

– Через две молитвы, – сказал он, поворачиваясь к двери, – всё будет готово. Когда вы, князь, соизволите спуститься, найдёте меня с собаками во дворе.

Витовт в больших приготовлениях не нуждался: надеть на кафтан шубу, колпак на голову, припоясать меч и мечик, забросить на плечо рог. Копья везла челядь и подавала, когда было нужно.

Когда князь спустился, во дворе его ждал не только Росен, но и слуги с кубками и вином на посошок. Князь едва смочил в нём губы, когда Курт, привыкший к напитку, осушил несколько кубков и, ободрившись ими, оседлал крепкого коня, к которому привык.