Красная лилия

* * *

Весь следующий день прошел в суете. Казалось, клиенты заждались меня, накопив жажду покупок. А это необычно для лета. Я едва успел съесть ланч, ограничившись «мюсли»[16] с простоквашей в своей конторе, которая служила и кухней за индийской шалью на двери, защищающей от посторонних взглядов. Во второй половине дня наплыв клиентов спал, стало полегче, я вернулся в контору и поставил на плиту чайник. Когда я пью слишком много кофе, у меня начинается изжога. Чтобы избавиться от нее, я пользуюсь горстью зерен миндаля. Это помогает и куда полезнее всевозможных препаратов. Клео сидела на окне, притворяясь, что ловит муху. Но все время она косилась в мою сторону, поняв, что настало время перерыва на чай. Клео знает также: если повезет, ей перепадет печенье с кардамоном. Это одна из ее слабостей. Печенье и свежая салака. В том, что касается удовлетворения своих назойливых желаний, она настолько бессовестна, что мне приходится держать печенье в шкафу под замком. Задвижку она открывает, крючок скидывает.

Я поставил бело-голубую чашку мейсенского фарфора на маленький серебряный поднос в стиле рококо. Рядом — сахарницу и молочник той же эпохи, того же мастера. Нет, сахаром я не пользуюсь, просто захотелось гармонии. Почему бы не приложить чуть-чуть усилий, чтобы достичь душевного баланса? Чайник со свистком выполнил свой долг: упругая струя пара сообщила, что вода для чая готова, и вскоре чуть отдающий дымком аромат «Эрл грей» наполнил и контору, и всю лавку. Но тут открылась дверь. Зазвенел мой тибетский верблюжий колокольчик.

Вот так всегда, подумал я. Чай будет остывать, станет горчить, напоминая по вкусу дубильную кислоту, а я — ублажать нескольких тетушек, которые обойдут всю лавку, все повертят, чтобы посмотреть на цену, зададут тысячу и один глупый вопрос и уйдут, не купив ничего.

Но я ошибся. Это были отнюдь не тетушки в поплиновых пальто с расшитыми сумками, в соломенных шляпках с лентой на седых волосах — летней униформе шведских тетушек. Хотя жаловаться мне глупо. Тетушки — мои лучшие клиентки и когда надо что-нибудь купить, и, в не меньшей степени, продать. Их закупки чаще всего ничего из себя не представляют, особенно что касается цены, но они всегда обходительны, милы и часто приносят чудесные вещички, которыми я потом и занимаюсь. Бывают вещи и побольше. То бюро, то шкаф. Нет, я люблю обхаживать своих тетушек.

Но вместо тетушки на пороге стоял дядюшка, если оставаться последовательным в терминологии. Сосед через улицу, мой коллега Эрик Густавссон, присматривавший за лавкой в мое отсутствие. Для тех, кому было интересно, в моем окне даже висела записка с указанием адреса его лавки. Эрик — большой оригинал. Любит одеваться немного экстравагантно, даже, как некоторым кажется, вызывающе, но у меня свое мнение на этот счет. Я обычно называю его «Кто есть кто» — по биографическому справочнику о «ведущей десятке» Швеции в управлении, экономике и культуре. И в других областях тоже. Но Эрику не надо заглядывать в эту толстую книгу. Он знает все о своих соотечественниках. Особенно такое, чего не прочесть в официальных биографиях. Такие сведения, которые не всегда украшают, но тем они и интереснее.

— Привет, Эрик. Ты пришел как раз к чаю. Садись, я сейчас быстренько организую чашку и для тебя.

Я обрадовался, что не поленился накрыть стол серебром и мейсенским фарфором. Эрик гурман и эстет, он умеет оценить красивое даже в будни.

— Значит, ты уже вернулся, — улыбнулся он и протянул мне руку. Как королева, приветствуя подданного. Неужели он ожидал, что я поцелую ее в знак почтения? Но он явно не удивился, что я этого не сделал, и принял все совершенно естественно.

Сегодня на нем были рубашка цвета темно-синей сливы и повязанный вокруг шеи желтый шарф. Поверх рубашки — небрежно наброшенный на плечи свитер, а брюки того же канареечного цвета, что и шарф. Замшевые туфли тоже темно-синие, на запястьях — по паре золотых браслетов. На мизинце поблескивал кроваво-красный рубин.

— Так точно. Спасибо за то, что присматривал за моим ящичком. Хотел зайти к тебе раньше, но дел по горло.

— Если ты думаешь отделаться чайным пойлом за тот изнурительный труд, какой свалился из-за тебя на мою шею, то ты ошибаешься, — улыбнулся он кокетливо и плюхнулся на густавианский стул. — Минимум — ланч. В «Оперном подвале» или в «Пяти домиках». А может, небольшой обед на двоих, а? — он вновь с удовольствием улыбнулся и поправил волосы.

Удивительный человек, подумал я. Знали бы бюрократы о его существовании, обязательно засадили бы куда-нибудь. Эрик совершенно не вписывается в среду обычных смертных, он выпадает из любой статистики. Живет своей собственной жизнью среди прекрасных вещей и празднеств, полон поэзии и миражей. Каждый день принимает таким, какой он есть.

— Ну а чем же ты занимался, пока я изнурительно трудился, чтобы обеспечить свое существование? Спасибо, да. Молока — с удовольствием, но без сахара. Надо думать о фигуре. Тебе уж точно, ты ведь поправился за то время, что мы не виделись?

— Совсем нет, — я со злостью втянул живот. Он был прав, и это раздражало меня. Я только ел и спал. Живем-то мы один раз, между прочим. И в отпуске надо лелеять себя.

— Разве ты был не в Аскерсунде? В лесу, — и при этом он взял мое нежное печеньице. Я ведь пеку сам, из сухой смеси. Но об этом я никому не рассказываю. О смеси.

— Был и даже влип в историю с Густавом Нильманном.

— Ах, ах, ах, — восторженно зарокотал он. — Где половнику быть, как не в горшке. Не успеваешь уехать отсюда, как уже новый убийца стоит там и посмеивается над тобой. Да, я читал об этом. Ужасная история. Теперь у людей нет ни стиля, ни уважения к положению. Убить губернатора!

— Отравлять — всегда было удовольствием для высшего класса. Вспомни Юхана III и Эрика XIV или семью Борджиа. Ниже королей и пап тебе не удастся спуститься, так что не жалуйся.

— Да, но ты же понимаешь, что я имею в виду, — возразил он и поднял глаза, помешивая серебряной ложечкой в чашке. — Да, я, конечно, знал Густава Нильманна в те времена, когда он куролесил. Настоящий ловелас. За каждой юбкой бегал, — неодобрительно добавил он.

— Ты виделся с Уллой? Его женой?

— Еще бы, но при более простых обстоятельствах. — Чем какие?

— Еще задолго до того, как она стала государственной советницей и губернаторшей и все такое прочее. Она работала в канцелярии в риксдаге, а по вечерам крутилась в «Рич и Сесиль». Я ее отлично помню. Она принадлежала к компании молодых амбициозных дам, — и он улыбнулся иронически.

— Что значит амбициозных?

— У них была своя цель — удачно выйти замуж. Подняться по социальной лестнице, «стать» чем-нибудь, вернее сказать — поймать мужа, который уже «был» кем-то. Это происходило давно, за несколько лет до всех этих глупостей с равенством, и я не знаю, чего они сейчас еще хотят. Тогда считалось чуть ли не неприличным для молодой девушки работать. Они должны были изучать историю искусств или какой-нибудь язык в высшей школе. Потом помолвка, вернее, объявление о помолвке с молодым человеком «с карьерой». С деньгами, конечно, и желательно из обнищавшего дворянства.

— И Улла поступила именно так?

— Точно. Ее папа был каким-то мелким чиновником. А мама пеклась о престиже семьи. Я знал их хорошо. Так что Улле повезло, хотя финал столь трагичен. Густав Нильманн действительно был удачлив в жизни, по крайней мере внешне. А этого было вполне достаточно для Уллочки. Социальное положение, деньги, статус. Для нее это много значило. Она всегда была карьеристкой.

— Я встретился с ними дома у Халлингов. У Йенса Халлинга. Я прочитал, что он должен стать шефом ИМКО. Мы знакомы с учебы в Упсале.

— Тогда ты о нем знаешь больше, чем я. Папа, конечно, директор банка в Юрсхольме. Но на днях я что-то слышал о нем, — и он подмигнул мне, как всегда в восторге, что обладает тайной, которая еще не известна мне.

— Лучше возьми еще печенья и рассказывай.

— Ну да, конечно, все это сплетни, пустая болтовня. Я встретил одного коллегу. Янссона с Нюброгатан, ты знаешь. Так вот, он организовал штаб-квартиру для Йенса Халлинга.

— Неплохо, — сказал я. — Выложил что-нибудь около миллиона, а?

Эрик кивнул, вытерев уголки рта белоснежным носовым платком.

— Думаю, да. А когда я удивился, из чего, мол, он мог сколотить такого сорта денежки в сегодняшней Швеции, Янссон намекнул на «большие дела». Точно он не знал, только слухи из вторых рук, но что-то связанное с Ближним Востоком. Оружие — туда, а нефть — оттуда. Для Южной Африки.

— Но ведь из этого ничего не получается?

— Получается, получается. Конечно, получается. Там им нужно оружие, а у них есть нефть. А в Южной Африке есть оружие, а они хотят иметь нефть. Нужен лишь посредник. Большие комиссионные стекаются на счет в швейцарском банке. Нет, дорогой друг. Если хочешь играть в первой лиге, мало сидеть здесь, на Чёпманнагатан, и копошиться с антиквариатом. Надо выходить в большой мир. А Йенс Халлинг знает дело. Ведь помимо прочего этим занимается его предприятие. Оружием для Швеции и других нейтральных стран, — Эрик заговорщически улыбнулся. — Спасибо за чай. Ничтожная компенсация за мои труды. Надеюсь на более существенное пожертвование. Может быть, где-нибудь на стороне, а? Не забудь, что я лю-ю-ю-блю икру уклейки. А сейчас мне пора в свою лавку. Слишком долго она закрыта. У меня нет средств отсутствовать так долго, как ты. Может, ты тоже торгуешь оружием?

Я улыбнулся, когда он ушел. Эрик действительно оригинал, но он друг. К тому же набит знаниями и информацией почти обо всем. В том числе и о людях. Хотя, что касается Йенса, то не злые ли это лишь слухи? Зависть королевской Швеции: она не терпит успехов Йенса. Но, как говорится, нет дыма без огня. Маленькой лучинки всех слухоразносчиков. И я вспомнил белый «ягуар» Йенса, как отремонтированы его двор, предметы антиквариата. Нужны денежки, чтобы жить так красиво. Но у директора крупнейшего предприятия страны зарплата должна быть пропорциональной его вкладу и функциям. Конечно же, злой оговор. Но если за всем этим что-то кроется, то у Йенса есть повод радоваться: в мемуарах Густава он не будет фигурировать. Иначе пришлось бы ему распрощаться со своим изобретением. Торговца и экспортера нефти не сделали бы шефом концерна ИМКО. По крайней мере того, кто идет против закона и приличий. Если данные Эрика Густавссона правильные, в моей коллекции есть еще один кандидат. Габриель, Андерс или Йенс. Все трое хотели что-то скрыть, все трое облегченно вздохнули, когда Густав Нильманн исчез со сцены, а с ним и его мемуары. Бенгта тоже нельзя забывать. Отвергнутый, брошенный. Потерявший свою девочку, которая ушла к Густаву.