Красная лилия

ГЛАВА III

«Крестьянский двор» — сказал Йенс Халлинг. Это и был крестьянский двор, но без скота и машин. Коровы больше не паслись под белоствольными березами на лугу, заброшенный хлев молчал, его каменный фундамент порос крапивой. Подле тока — ни одного трактора, лишь старый бело-серый точильный камень; в курятнике за растрескавшимися оконными рамами не слышалось ни кудахтанья кур, ни пения петуха. Дом, где жил Йенс, был продан отдельно от угодий. «И в этом ему повезло», — подумал я, стоя во дворе. Сегодня крестьянам даже платят за то, чтобы они не возделывали землю, а горы масла и мяса продолжают расти. Еловый лес вскоре, наверное, опять восторжествует и покроет Швецию своей пушистой хвоей на радость целлюлозным фабрикам и экспортной статистике, а половина населения Земли будет продолжать голодать. Я говорю об этом не потому, что понимаю взаимосвязь, просто мне кажется, что что-то перекосилось в нашем политическом аппарате. Уж слишком много на одной стороне и слишком мало — на другой. Неужели нет ни одного весовщика, которому удалось бы сбалансировать доходы и спрос?

Я стоял и смотрел на огромный красный деревянный дом. Более шведским он не мог быть. Красный дом с белыми углами. В лучах вечернего солнца темно-красная краска казалась ярче, ласточки стрелами носились по ясному голубому небу и садились под своды кирпичной крыши. Щемящий крик слышался из надежной темноты гнезд. Гравий двора был по-субботнему разровнен, у фронтона дома стояли широкие грабли, а посреди двора размещалась круглая клумба зеленой травы. Солнечные часы в центре измеряли ход времени. Из покрывшегося патиной бронзового шара прямо в небо торчало острие стрелы. С двух сторон дома — два небольших флигеля, а вокруг парк со старыми лиственницами. За огромным домом угадывалась река, извивавшаяся между высокими камышами.

«Неужели я опять последний?» — подумал я, глядя на другие машины и запирая дверь моего потрепанного «опеля». Пять или шесть парадно выстроившихся, сверкавших чистотой машин были значительно моложе, чем моя старина «фридо», вот уже много лет честно мне служившая и очень удобная для моих непритязательных потребностей. Благодаря широкой двери багажника огромное количество различных секретеров и стульев с аукционов практически всей Швеции перекочевали ко мне домой в Стокгольм. Нет, уж лучше тратить свои немногочисленные монеты на прекрасное, нежели разъезжать на машине модели последних лет. Но здесь стояли и новоявленный богач «мерседес», и силач «вольво», и спортсмен «сааб-турбо». Был и большой белый «ягуар». Неужели я завидовал? Нет, не на этот раз. Машины никогда не волновали меня.

Под моими башмаками пощелкивал гравий дорожки — я направился к широкой лестнице, обрамленной огромными вазами с белыми и красными петуньями. Словно черные глаза, блистали проемы оконных рядов. Кружева гардин не двигались, в доме царила тишина. Но вот с обратной стороны дома послышались смех и голоса. Завернув за угол, я оказался на огромном травяном ковре, мягкими волнами спускавшемся прямо к реке. Под грубым стволом платана стоял большой желтый трактор для стрижки травы, очевидно помогавший Йенсу поддерживать порядок. И на память пришли пропахшие по́том бесконечные часы рукопашной борьбы со старым трактором из литого железа у себя в усадьбе в Вибю. Это был труд раба на галере, даже не говоря о ручном инвентаре, с помощью которого надо было поддерживать чистоту и порядок на дворе и гравиевых дорожках, пока хлорекс и другие препараты не облегчили этот труд.

— Юхан, дорогой! Добро пожаловать!

С распростертыми объятиями и широкой улыбкой навстречу мне шел Йенс Халлинг. На этот раз рубашка с короткими рукавами и шорты исчезли, на босых ногах вновь оказались ботинки, и директорский облик был восстановлен, по крайней мере в том, что касалось одежды. На нем были темно-синие брюки и белый пиджак из льна. Светло-голубая рубашка, на шее вместо галстука шарф. Светлые волосы тщательно причесаны, слабый запах воды после бритья, — казалось, что он только что вышел из душа. Позади него на лужайке, словно клумба ярких цветов, стояла группа по-летнему одетых людей со стаканами в руках. Пожалуй, следует модернизировать Эльзу Бескоу, подумал я, и переименовать «Праздник в садике» в «Коктейль цветов». Господин Репейник с бурбоном со льдом и госпожа Роза со стаканом бурлящего шампанского. Такие ассоциации вызвали у меня, конечно же, платья дам.

— Дорогие друзья, это Юхан Кристиан Хуман!

Йенс ликующе поднял мою правую руку, и я почувствовал себя цирковым артистом, номер которого объявляет сам директор. Все посмотрели на меня с любопытством. Чего они ждали? Что я сделаю кувырок или еще что-нибудь? Что, собственно, рассказал им Йенс обо мне?

— Юхан — один из ведущих столичных антикваров с фантастическим ассортиментом и до смешного низкими ценами. А как старый, первый куратор клуба «Сёдерманландс-Нэрке Нашун» в Упсале он — олицетворение самой чести. Внимание! Если вы хотите от чего-нибудь отделаться или, наоборот, заполучить бюро Хаупта или Рослина — именно он вам нужен. И все это быстро и без нажима.

Йенс рассмеялся, я же улыбнулся, но несколько натянуто. Не люблю быть в центре внимания, особенно на обеде, где никого не знаю. Йенс явно начал давно и уже пропустил несколько рюмок сухого мартини. Мы подошли к остальным, я вручил хозяйке цветы. И пару бутылок «Кайзерштуль-Туниберг», освежающего летнего немецкого вина.

— А сейчас я представлю тебе моих гостей, — улыбнулся Йенс. — Станем опять естественными и начнем все всерьез. Вот это — почетный гость. Кланяйся как следует, Юхан.

Я узнал его сразу. Последний раз мы виделись у Фагертэрна. Ладно скроенное лицо центуриона, белые волосы, начавшие выпадать, но все еще густые. Твердый взгляд темных глаз. Сила, исходившая от него, была ощутима. Рубашка навыпуск уступила место темно-синему пиджаку с позолоченными пуговицами. Густав Нильманн приветствовал меня спокойной улыбкой. Пожатие твердое, глаза решительные. И он продолжил разговор с девушкой, которую я видел у озера с лилиями. Было заметно: приехавший из Стокгольма антиквар не очень импонирует ему.

— А это наша дорогая Сесилия. Сесилия Эн. Красива, как день, летний день.

Йенс прав. Это была она. Девушка из Фагертэрна вблизи оказалась еще красивее, чем там, на берегу. Большие глаза, серые или голубые, я так и не понял, — не стоять же и не разглядывать ее. Длинные светлые волосы мягко падали на плечи. Высокий лоб, мягкая улыбка. У одного глаза небольшой шрам, белевший на загорелом лице, не портя его. Наоборот, он придавал ей что-то озорное, почти дьявольское, будто она знает нечто, что не ведомо никому. Какую-то тайну, ключ к разгадке которой — только у нее.

— Привет, — сказала она. Ее маленькая, но твердая рука взяла мою как-то очень доверительно. В ответ я несколько смущенно улыбнулся, как и обычно, встречаясь с красивой женщиной. Смешно в моем возрасте смущаться, но я ничего не могу поделать. Это во мне еще со школьной скамьи.

— Сесилия — ассистент-исследователь, — пояснил Йенс.

— Звучит интересно. А что это такое?

— Это не так любопытно, как кажется, — она улыбнулась. — Я изучаю в Упсале обществоведение, но сейчас помогаю Густаву с его мемуарами.

И тут я вспомнил. Интервью в «Нэрикес Аллеханда». Мемуары Густава Нильманна, которые должны стать «миной замедленного действия».

— Ты сводишь их воедино, — пошутил я.

— Нет, сортирую материал. Ящик за ящиком изучаю бумаги и документы. Выуживаю факты, проверяю имена, даты и все такое прочее. Просматриваю архив, дневники и заметки Густава.

— Сесилия — моя правая рука, — пояснил Густав Нильманн. — Без нее мне бы никогда не справиться.

Он улыбнулся Сесилии, а я подумал: только ли мемуары имеет он в виду. Судя по его глазам, смягчившимся при взгляде на Сесилию, между ними были отношения не только работодателя и исполнителя. И я вспомнил старую римскую пословицу: любовь и кашель скрыть невозможно.

Чуть в стороне стояла женщина, должно быть, жена Густава Нильманна. Именно ее я видел, словно она шла по лесной тропинке на Эстермальмский рынок, по крайней мере, судя по одежде. В длинном белом платье, с бокалом в руке она разговаривала с пожилым мужчиной, который, казалось, попал сюда из другой эпохи, другого времени, одетый в белый в узкую полоску льняной костюм.

— Разрешите представить вам Юхана Хумана, — сказал Йенс уже более формально. — Это Улла Нильманн, жена Густава, и генерал Граншерна. Граф Габриель Граншерна.

Фру Нильманн безразлично улыбнулась, посмотрела на меня ясными, холодными глазами, взвесила и измерила. Светловолосая, как и Сесилия, но темные корни волос намекали — передо мной не настоящая блондинка. Что-то холодное, почти отталкивающее было в ней, и я вспомнил анекдот. В одном американском баре у стойки разговаривали двое. Один: «А сейчас я хочу что-нибудь длинное, холодное и полное джина». Другой посмотрел на него и ответил: «Почему бы тебе не обратиться к моей жене?» Я это не к тому, что Улла Нильманн уже выпила достаточно джина, просто я лучше понял выражение лица ее мужа, когда он смотрел на Сесилию.

Приветствуя меня, генерал Граншерна слегка поклонился. На кого он похож? Массивный, запоминающийся нос, почти клюв орла. Высокий лоб, переходящий в голую макушку, острые, колючие глаза. Да, конечно же, Карл XII. Неожиданно я оказался перед живым Карлом XII на лужайке под Аскерсундом. Он подозрительно посмотрел на меня из-под кустистых бровей. Неужели понял мою реакцию или вообще не доверяет антикварам? Людям не его круга? Голубой лед ириса его глаз обрамляли еще более светлые круги, как у многих пожилых людей. Ему явно за семьдесят, но он все еще излучал силу и достоинство. И не надо было знать, что он генерал, чтобы почувствовать: он тот, кто отдает приказы. И их исполняют.

Молодой человек лет двадцати пяти, мрачно глядя на меня, шел навстречу, держа высокий бокал, до краев наполненный тем, что могло быть виски с содовой. По темному цвету напитка я понял, что не рискнул бы начать летний вечер такой дозой.

— Привет, — недружески буркнул он, протягивая влажную руку. Пот или влага от запотевшего бокала? Мешковатый, по-модному плохо сидящий серый пиджак, рубашка без галстука, прическа напомаженного деревенского Элвиса Пресли. Оденься он поопрятней, вымойся и причешись, как все, да будь повеселей, он мог бы действительно быть приятным.

— Привет, меня зовут Бенгт, Бенгт Андерссон.

— Бенгт — приятель Сесилии, — пояснил Йенс. — Работает в «Нэрикес Аллеханда», не так ли, Бенгт?

Бенгт кисловато кивнул.

— Радуйся, веселись, черт возьми, — продолжал Йенс. — Ты молод, сейчас лето, суббота, да и Сесилия здесь.

— Ты прав, — Бенгт иронично улыбнулся и поднял бокал. — По крайней мере, почти прав. Сколь!

Почти прав? Я посмотрел на него: он к тому же не побрился как следует. Нечто вызывающее, почти безрассудное было в нем. Может быть, после сумасшедшего рабочего дня в редакции, или что-нибудь не ладилось в личной жизни?

Из-за дома раздался громкий крик, и перед нами появился долговязый, худощавый тип в светло-сером костюме. Рядом с ним на высоких каблуках семенила женщина; чуть не падая, она едва поспевала за его длинными шажищами. Широкая красная юбка птицей билась о ее колени.