Красная лилия

ГЛАВА IV

Большая столовая, как и весь дом, была отреставрирована со вкусом и любовью. С потолка снята штукатурка. Широкие, до полуметра, планки, как и половицы, обструганы. При свете горящих свечей некоторые из них отливали цветом темного меда. На стенах обои конца восемнадцатого века с голубыми полосами и вьющимися ветвями цветов на белом фоне, старинная, ручной работы мебель, на которой сохранены или восстановлены деревянные детали. Набитые прежним хозяином мозаичные пластины над дверьми в погоне за модой тех времен восстановлены до первоначального блеска: с наложными зеркалами и старинными поблескивавшими латунными ручками.

— Рада, что тебе нравится, — сказала мне Барбру, после того как я одобрил тот вкус и ту любовь к старине, с которыми был восстановлен дом.

— Когда мы приехали сюда, все было в полном запустении. Ни питьевой воды, только дровяная печь, никаких двойных окон. Зимой приходилось вставлять внутренние рамы и прокладывать их ватой, чтобы не дуло. Хорошо еще, что уцелели старые стены. До нас никто даже и не собирался перестраивать его или подстраивать, так что все, как в восемнадцатом веке. Мы сделали все, что могли.

Она улыбнулась. Крупная, полная, совсем не такая, какой я ее помнил. Правда, я заметил этот феномен у многих знакомых мне женщин. И у мужчин тоже. Когда дело идет к сорока, тело иногда совсем меняется. Тоненькие, милые девушки раздаются, прибавляя по несколько килограммов то тут, то там. Худощавые, натренированные друзья прошлых лет оказываются вдруг с раздутыми, «пивными» животами. Неужели и меня не минет эта участь? Я ведь уже сократил порции и сухого мартини, и печеночного паштета.

Барбру Халлинг светилась материнством и всеми домашними добродетелями. Лицо сияло радостным ожиданием, отблеск свечей в подсвечниках на столе играл в ее голубых глазах, темные волосы заплетены в косу, и ты понимал — обед удастся. Так оно и было. Вэттэрнская лососина со свежим картофелем и голландским соусом, французские устрицы и божественный земляничный мусс. К рыбе прямо из подвала подавалось прохладное золотисто-коричнево-зеленое шабли. Понимаю, определение цвета звучит странно, но это единственный способ его описать. К сыру Йенс специально принес несколько бутылок пахнущего осенним листом Шеваль Бланк — моего любимого вина, почти такого же, как Санкт, Эмильон и Помероль. Из сада можно было увидеть Шато Петрус, где производят Помероль — одно из самых дорогих в мире красных вин. Интересно, кто платил — предприятие или сам Йенс? — подумал я с чувством небольшой зависти, когда к муссу подали сказочный коквем. Но тут же отбросил все завистливые мысли. Хорошо, что ему повезло в жизни, да и не каждый же день мне удается посидеть за таким обеденным столом. «Откинься и получи удовольствие» — так викторианская мама наставляла свою дочь перед первой брачной ночью. Или «зажмурься и подумай об Англии»? Не помню точно, но в этот вечер мне не надо было жмуриться и думать об Англии, скорее, надо было думать о Франции.

Я сидел между Уллой Нильманн и Сесилией Эн, и вечер от этого не стал хуже. Правда, больше благодаря Сесилии, чем Улле. Густав Нильманн и старый генерал сидели напротив, между ними — хозяйка.

— Дорогие друзья! — Легкое постукивание по хрустальному бокалу серебряной вилкой прервало все разговоры. Йенс поднялся с бокалом в одной руке, поправляя шелковый шарф другой. Он улыбнулся своей открытой, мальчишеской улыбкой. «Видя их вместе, — подумал я, — можно легко поверить, что Барбру — его мать. А вовсе не жена».

— Длинных речей здесь не будет, но как хозяин я разрешаю себе сделать исключение из этого правила и поприветствовать дорогих гостей. Барбру присоединяется. Только бы мне не заговориться! Нам обоим очень приятно, что удалось собрать сегодня вечером так много друзей — и старых и новых, и я надеюсь, что мы проведем приятный вечер и фантастическое лето. Солнце, купание и ветер в парусах! Любовь! Всего, что вы хотите. Сколь!

Мы подняли бокалы. Йенс не был оратором, но то, что он сказал, шло от сердца. Смеркалось. За окнами был разлит невероятно блеклый вечерний свет, который бывает лишь ранним летом. Над столом трепетали язычки стеариновых свечей, бокалы опустошались и наполнялись, и все же что-то не ладилось. Натянутый, вымученный разговор. Взгляды поверх бокалов, намеки. Беглые улыбки, не всегда доброжелательные и вежливые.

— Собственно говоря, Вэттэрн — странное озеро, — сказал Густав Нильманн, взяв кусочек кремового бри, намазывая солнечно-желтым маслом ломтик белого домашнего хлеба и наливая себе темно-красного, пахнущего осенью вина.

— Вначале был морской залив, превратившийся в озеро после поднятия суши, когда исчез лед на Земле. Вот почему в нем сохранились и вэттэрнский голец, и креветки Северного Ледовитого океана. Реликты, которым уже много тысяч лет отроду. Но озеро опасно. Внезапно налетает ветер, начинается шторм. Уже много судов затонуло в Вэттэрне. Говорят, точно известно, что на его дне покоятся остовы 120 кораблей, не говоря о тех, о которых никто не знает.

— Вспомните хотя бы о «Пере Брахе», — вставила Барбру. — На затонувшем во время шторма судне погиб Йон Бауер. И вся его семья. Тогда утонуло двадцать пять человек.

— Мои родители, помню, рассказывали, что именно в Вэттэрне чуть не утонул Вернер фон Хейденстам, — сказал задумчиво генерал Граншерна. — Мы ведь дальние родственники с Хейденстамом. Он сам и его родственник, которого звали Робсон, должны были идти под парусом прямо на север от Ольсхаммара, где жила семья Вернера. Вдруг начался шторм, внезапный и очень сильный, как всегда в этих местах, и лодка затонула. Вернера вытащили рыбаки, а другой пропал. Нет, с Вэттэрном шутки плохи.

— Есть и другие, столь же опасные озера, хотя они и не такие большие.

Я посмотрел на другой конец стола. Бенгт Андерссон явно продолжал пить вино в том же ритме, в каком потреблял виски на лужайке перед домом. Глаза мутные, и голос не совсем естественный.

— Я имею в виду Фагертэрн, — продолжал он.

— Фагертэрн? — удивилась Улла Нильманн. — Но там, кажется, не затонуло ни одно судно?

— Я говорю не о судах, я говорю о людях.

— Ну хорошо, Бенгт, — быстро и примирительно сказала Сесилия. — Никто не предложит мне еще немножко красного вина? Оно превосходно.

— С удовольствием.

Густав наклонился через стол и наполнил ее бокал. Она улыбнулась ему в ответ. Они чокнулись и посмотрели пристально друг другу в глаза. Я отвел взгляд, словно оказался свидетелем чего-то очень личного, словно по ошибке открыл дверь и увидел то, что меня не касалось. Я заметил, что Улла сделала такое же наблюдение. Она посмотрела на своего мужа, но он не заметил, по крайней мере сделал вид.

— Разве вы не слышали историю о Фагертэрне? — вновь заговорил Бенгт, и голос его зазвучал требовательно, словно он хотел не просто рассказать эту историю, а нечто гораздо большее. — Собственно, это история о том, почему лилии стали красными.

— Звучит заманчиво, — в голосе Андерса Фридлюнда слышалась издевка. — Меня всегда это интересовало.

— Так вот, все это ошибка водяного.

— Водяного? — Густав Нильманн посмотрел на него с удивлением. А тот снисходительно улыбнулся.

— Раз в сто лет водяной пытается успокоиться. А помочь ему может лишь молодая девушка.

— Понятно, что у него возникают проблемы, — рассмеялся Андерс. — Выпьем за всех девушек в Тивидене.

— Не перебивай, — Бенгт угрюмо посмотрел на него. — Итак, водяной одинок и несчастен. Он пытается избавиться от своего ужасного существования. И вот однажды он в лесу встретил девушку, которая влюбилась в него. Он взял ее с собой в Фагертэрн и исчез в озере. И тогда всплыла большая белая лилия. Влекомая любовью, девушка последовала за ним. И на том месте, где она опустилась в темную воду, всплыла на поверхность темно-красная лилия.

— Романтично, — заметила Стина Фридлюнд и иронично посмотрела на своего мужа. — Подумайте только, если бы такая любовь существовала в действительности.

— С твоей точки зрения, это была бы ложь, буржуазный декаданс, — улыбнулся Андерс. — Но я не уверен, всплыли ли бы белые лилии, если бы я прыгнул в озеро. Не говоря уж о том, что вряд ли нашлась бы девушка, решившая последовать за мной. Ты, во всяком случае, предпочла бы остаться на суше.

— Не говори, — сказал Густав и задумчиво посмотрел на него. — Никто не знает, что всплывет на поверхность мутной воды. Сколько веревочке ни виться, все равно конец будет. Не все так красиво и чисто, как белые лилии. Существует много такого, что нам кажется утонувшим или хорошо спрятанным, но в этом никогда нельзя быть абсолютно уверенным. Особенно в политике. Или когда ведешь машину.

— Что ты имеешь в виду? — в голосе Андерса послышалось напряжение.

— Ничего, ничего, — улыбнулся Густав. — Ты ведь молодой и целеустремленный политик, вот и смотри, чтобы после тебя не оставалось ядовитых цветов и они не всплыли бы однажды. А домой возвращаться тебе по узкой, извилистой дорожке.

— Час от часу не легче, теперь вы занялись ботаникой, — засмеялась Барбру нервозно. — Белые и красные лилии и что там еще.

— Можно было бы подумать, что такие роскошные цветы попали сюда с юга, а не из наших бедных краев, не правда ли, Габриель? — И Густав многозначительно посмотрел на генерала.

— Не совсем понимаю.

— В нашей северной стране слишком холодно для таких замечательных красных лилий, хотя надо признать — кроваво-красный цвет бывал популярен и у нас. И все же в этих цветах больше чего-то тропического. И ничего от страны севера, нашего героического севера, барьера от варварства.

Габриель Граншерна смотрел на него удивленно, словно не понимая, что имеет в виду Густав. Я тоже не понимал. Он говорил загадками, по крайней мере для непосвященного.

— Не понимаю, на что ты намекаешь, — отрезал он.

— Всякая народная сказка символична, — донеслось с того конца стола, где сидел Бенгт. — Водяной использует любовь юной, чистой женщины в своих корыстных целях. Он…

— Габриель живет действительно в дивном месте, — прервала Барбру и бросила на него острый взгляд. Она тоже заметила, что он выпил слишком много? — Это превосходная старинная усадьба на самом берегу Вэттэрна. Тебе, Юхан, следует поехать туда. Там полно антиквариата.

— Буду рад, господин Хуман, — улыбнулся Габриель Граншерна и поднял бокал в мою сторону. — Правда, продавать я ничего не собираюсь, но, может быть, будет интересно выслушать мнение эксперта о том, чем ты богат.

После земляничного мусса Густав поблагодарил за обед. Чувствовалось, что он искушенный оратор за столом: как старый губернатор он всегда сидел возле хозяйки. «Губернатор сидит всегда выше всех в собственной губернии», — любил шутить мой отец. Правила рассадки за столом были очень важны для его поколения.

Обкатанные, гладкие фразы сменяли друг друга, шутки перемешивались с серьезным разговором, глубокий голос напоминал голос актера тех времен, когда учились говорить так, чтобы было слышно в третьем ярусе. Сесилия смотрела на него с восхищением. Улла нервно теребила уголок салфетки у своей тарелки.