Красная лилия

ГЛАВА XX

Утро выдалось серым, небо было грозным. Тяжелые свинцовые облака, готовые разразиться дождем, низко тянулись над вершинами сосен, и в воздухе пахло грозой. «Совсем не идеальный день для вылазки в лес», — подумал я и, почувствовав, что хочу спать, зевнул, сидя на ступеньках дома с чашкой кофе в руке. Но дареному коню в зубы не смотрят. Ведь Бенгт обещал показать у старой церкви что-то очень важное, и я не мог отказаться. «Ключ к решению там», — сказал он. Ключ к закрытой двери от убийства. Хотя я и не понял, о чем он говорил. По мнению Калле Асплюнда, Сесилия отравила Густава, а потом лишила себя жизни. Такова официальная, санкционированная истина. Единственная точка соприкосновения тиведенских лесов с этой историей — красные лилии озера Фагертэрн. И понять, каким образом далекая от тех мест церковь вписывается в эту картину, было выше моих сил.

Но и очень многое другое не мог я понять. На подносе с завтраком лежала и вчерашняя «Дагенс нюхетер», которую я не успел прочитать в Стокгольме. Я осторожно пил горячий кофе и краем глаза читал газетный разворот. Несколько епископов обсуждали другую санкционированную истину: о бессмертии души в загробном мире. Их мнения разделились. Один сомневался, другой был абсолютно убежден. Третий находился между верой и знанием: «Я знаю, что все это может быть воображением, но я готов рисковать». И я подумал: явно чувствуется, что лидеры церкви дают шанс по крайней мере бессмертию души, и вспомнил историю о легендарном архиепископе Антоне Никласе Сундберге. Как-то на обеде одна дама заявила, по тем временам грубо и радикально, что она не верит, что Бог существует. Архиепископ повернулся к ней с улыбкой, глубоко заглянул ей в глаза и сказал: «Подумать только, как будет удивлена милая дама». Ощутит ли это же добрейший епископ, когда настанет его час?

Существует ли здесь какая-нибудь параллель с тем, что произошло с Густавом и Сесилией? Я ставил под сомнение авторитетную истину Калле. Неужели я язычник, верящий в то, что удивлюсь, когда истина, настоящая истина откроется мне? При такой терминологии и с таким понятийным аппаратом будет логичным, если решение загадки окажется в старой церкви.

Я не стал опоясывать свои чресла в утро, начатое с теологических размышлений, а оделся с учетом вылазки в лес, запасся едой и захватил с собой описание национального парка. Делать мне особенно было нечего, а встреча у церкви могла состояться не ранее часа дня. По дороге туда я собирался сориентироваться среди достопримечательностей божественного леса.

Извивавшаяся по лесу дорога была узкой и холмистой. Повороты сменяли друг друга, иногда они были настолько крутыми, что я пробирался буквально ползком, а в насыпи из гравия все еще оставались ямы и осевший грунт после оттаивания снега. Чем дальше в Тиведен, тем гуще и темнее становился лес. Но может быть, мне это просто показалось? Может быть, такое впечатление создавали ощущение надвигающейся грозы, низкие облака?

Но вот старая проселочная дорога перешла в узкий проезд. По одной его стороне громоздились огромные каменные глыбы, по другой — неотесанная скала. Я въехал на кромку канавы, остановился и вылез из машины. Очевидно это был «волчий капкан». В старые времена в загоне натягивали сеть и по проходу гнали туда волков для отстрела. Я спустился вниз между скальными блоками и влез в узкое отверстие. Внутри было темно и холодно; говорят, что среди камней лед сохраняется до глубокого лета. Был ли этот мрачный грот убежищем только для волков, или его использовали разбойники, которые отсиживались тут, поджидая бродяг и повозки?

Но не выли волки, и не выскочили разбойники. Я медленно пошел обратно к машине. Здесь стояли они — со своими ружьями, стрелами и дубинками, сюда гнали запуганных, затравленных волков. Уже в старых местных законах содержалось положение, обязывавшее крестьян иметь «три сажени сетей от волков».

Я поехал дальше. У излюбленного убежища нарушителей закона и разбойников с большой дороги Стигманспассет неосознанно прибавил скорость, но все же успел свернуть налево, вниз к Каменному источнику — сердцу тиведенских троллей. Почти сюрреалистический ландшафт: с огромными каменными глыбами, капризно разбросанными рукой великана по чисто отшлифованным плитам. Глубокие трещины. По стенам грота течет вода. Как описывал Тиведен Хейденстам? Я попытался вспомнить свой парадный номер на школьных вечерах:

«Здесь, словно привидение, под писклявый танец мух
появляется время, которое было до человека.
Здесь зеленеют голени древних папоротников.
Здесь висят мшистые валуны,
которые громоздятся циклопическими стенами».

Дальше вспомнить не мог. Там есть еще что-то о

«приглушенных барабанах и минорных трубах —
гимн ведьм, сочиненный троллем».

Нет, не помню, но вполне возможно, что вдохновение пришло именно здесь. Невероятно! Языческое настроение усугублялось одиночеством и приближающейся грозой, придававшей облакам черно-синюю силу.

Вскоре я повернул обратно и медленно подъехал к Ундену. Погода не располагала к купанию, но мне захотелось вернуться к длинному белому песчаному берегу вытянутого овального озера с кристально чистой водой. Если бы здесь росли не сосны, а пальмы, можно было бы подумать, что оно — лагуна южного моря.

Через полчаса я остановился прямо перед деревянной церковью. Правда, копией, но в предгрозовом мраке она казалась натуральной, старинной, покрытой просмоленной дранкой. Здесь и должно находиться место жертвоприношений, источник, используемый еще с языческих времен. Ибо это было культовое место еще задолго до прихода Белого Христа в лес. Тур и Один получали здесь свою дань. Да и другие боги тоже. Пожертвования приносились еще долго и в христианские времена. Да что мы знаем об этом?

Я медленно прошел по высокой траве, заглянул в темную церковь. Увидел посеребренную ряпушку, поблескивавшую над кафедрой. Жертвенный подарок.

Где-то вдали послышалась грозовая канонада. В церкви стало совсем темно. Я обогнул ее низкое здание и нашел сам жертвенный источник. В темном таинственном глазу среди папоротника и яркой зелени отражалось небо. Я отыскал блестящую монету в пять крон, стал спиной к источнику и по старинному обычаю бросил ее правой рукой через левое плечо. Раздался глухой звук разбитого зеркала воды, в тот же миг сверкнула молния, уже ближе, как выстрел из ствола, направленного на волка, и с ветром я почувствовал слабый запах дыма. Где-то пожар, или дым все еще висит над подсеками финнов в лесу?

Я совершил жертвоприношение источнику по всем правилам. Но об одном я забыл. Я не загадал никакого желания. Об этом я вспомнил позже. Мог бы, по крайней мере, пожелать найти указатели в деле Густава.

Сзади зашуршала трава. Неужели вернулся путник из старины, чтобы принести жертву?

Нет, это был не финн с пустыми глазницами, занимавшийся когда-то подсечным земледелием, и не перепуганная жена крестьянина в грубошерстной рубашке. Позади меня стоял Бенгт Андерссон в плаще и с зонтом. Он так напоминал обитателя большого города с автобусной очереди у Нюбруплан, что я начал хохотать.

— Чего хохочешь? — спросил он недовольно. — Не вижу повода веселиться.

— Я тоже, но ты выглядишь как-то странно. Здесь, в этой церкви посреди леса.

— Ты считаешь, что мне надо было надеть сапоги и взять туесок из бересты? — улыбнулся он. — Нет, я предпочитаю городскую одежду. Ты все же нашел. Я не был уверен в этом.

— Нет, все в порядке. Даже немного просветился. Огляделся в самой южной пустоши Европы. Разве не так вы, местные патриоты, называете Тиведен?

Он кивнул.

— Вот именно. И мы очень рады, что здесь сделали национальный парк, хотя он мог бы быть и побольше. Но надо быть благодарным и за малое. Надеюсь, ты принес жертву? Я каждый раз это делаю.

— И помогает?

Он пожал плечами.

— Кто знает? Но не повредит.

Тут гроза разразилась прямо над нами. Разорванная линия молнии осветила темноту под деревьями. Грохот раздался через какую-то долю секунды, и начался дождь. Сначала осторожно покапал, пошумел в траве. Потом сильнее, чтобы излиться до конца.

Бенгт раскрыл зонт над нами. Согнувшись под его черным сводом, мы побежали к церкви. Но не успели добежать до двери, как он схватил меня за руку и повел к одному из надгробных камней на маленьком кладбище. Я удивленно посмотрел на него. Он показал на камень: «Эльза Даль. 1.5.1906—26.11.1966» и дальше над номером псалма: «Господь да присмотрит за своими».

Я ничего не понимал, вопросительно смотрел на него, чувствовал, как дождь пробирается под рубашку по загривку. Он покачал головой, показал на церковь, и мы побежали к низкой деревянной двери, наклонили головы, чтобы не удариться о поперечную балку, и уселись на одну из скамеек.

Внутри было почти темно. Дождь колотил по крыше, гроза уже тянулась над Унденом, глухо грохотала над старым морским заливом ледникового периода. В темноте я с трудом различал бледное лицо Бенгта. Он снял с себя плащ, а зонт повесил на край скамейки.

— Вот видишь. Городское оснащение иногда бывает полезным. И в глухомани.

— Ключ. Ты говорил об убийстве и ключе к загадке. Ты что, спрятал его в церкви?

Но он не улыбнулся в ответ на мою попытку шутить, серьезно посмотрел на меня.

— Ты видел там надгробный камень?

Я кивнул.

— Эльза Даль. Она умерла 26 ноября 1966 года. Ясно?

— Это я видел. Но все еще ничего не понимаю. Она же не могла иметь ничего общего с убийством Густава или самоубийством Сесилии? Она умерла более двадцати лет назад.

Казалось, он не слышит, о чем я говорю, или не хочет слышать.

— Ее сбило машиной на дороге недалеко отсюда. У Финнерёдья. Это было поздно вечером. Дождь, плохая видимость. Она гостила у дочери и возвращалась домой на велосипеде. А тут машина.

Я молчал, не хотел прерывать своими вопросами, давал ему время.

— В темноте водитель ничего не видел. Бац — и она лежит под своим смятым велосипедом.

— Случается. — попытался было я вставить. — К сожалению.

— Но дело не только в темноте и дожде, — продолжал он. — Еще один фактор. Водитель был нетрезв. Пьян в стельку. Водитель часто водил машину в нетрезвом состоянии.

Мой интерес пробудился. Нетрезвый водитель? А может, Густав? И поэтому его убили?

— Тому, кто вел машину, было тогда девятнадцать. Он проходил военную службу в Гётеборге, и когда это случилось, он ехал туда. Погулял на каком-то празднике и спешил.

— Как его звали?

Дождь уже стих и больше так сильно не бил по брусчатой крыше церкви. Но сама гроза продолжалась с неослабевающей силой.

— Леннарт Карлссон.

— Карлссон, — разочаровался я. — Леннарт Карлссон? Что у него может быть общего с Нильманном? И с Сесилией.

— Больше, чем ты думаешь. Потому что тот парень сменил фамилию. Ну не совсем. Он взял одно из своих остальных имен. А фамилию — матери. И в этом нет ничего необычного. Лучше, чем Йонебьер или Финкельторф, во всяком случае.

— А сейчас?.. Как его зовут?

Тут молния разорвалась совсем над нами, залив низкий свод ослепляюще белым светом. Ряпушка над кафедрой заблестела, словно была из чистого золота, а гроза вывалила свой каменный воз на крышу.