Красная лилия

— Я, наверное, мешаю, — сказал я, скорее спрашивая, чем констатируя.

— Отнюдь нет, — и он улыбнулся. — Проходи. Хочешь выпить чего-нибудь?

— Нет, спасибо. Я ненадолго.

Мы расположились в комнате, которая, видимо, была гостиной. Смесь богемы и буржуазности. Большая, тяжелая мебель с забавной обивкой вперемежку со вставленными в рамы афишами. Книжные полки закрывали стены, книги стопками лежали на столе. Интеллектуальная среда, но так, наверное, было у тех, кто хотел изменить будущее.

Андерс сел напротив, выключил телевизор. Вопросительно посмотрел на меня:

— Итак…

— Речь идет, собственно, о Густаве Нильманне. — Густаве?

— М-м… Об убийстве.

— Ах, вот как. Я ничего больше не знаю, кроме того, что уже рассказал полиции.

— Я хотел только узнать у тебя, что ты делал вечером в день убийства.

Его удивление перешло в злобу. Он выпрямился. Лицо его стало красным.

— Что ты имеешь в виду? Какое тебе дело? Ты, черт возьми, не полицейский!

— Нет, но этот случай меня заинтересовал.

— Его, видите ли, «этот случай заинтересовал»! Тогда понимаю! Тогда, конечно, я отвечу на все твои вопросы. А свидетели нужны?

— Если ты не хочешь говорить со мной, то, конечно, не надо. Но дело в том, что я действительно знаю кое-что об этом деле, включился в расследование убийства и помогал полиции. Я хороший друг Калле Асплюнда, и иногда, как мне кажется, он получал кое-что полезное от меня. А сейчас я просто влип во всю эту кашу. Вот я и заинтересовался.

Андерс Фридлюнд молчал. Потом пожал плечами и сказал:

— Не знаю, кому от этого будет польза, втягивать торговца антиквариатом в расследование убийства. Но скрывать мне нечего. В тот вечер, когда Густава убили, я был дома. Мы снимаем дачу рядом с ним, в Сунде. Я сидел дома и разбирал бумаги из партийной канцелярии. Осенью будут выборы, может, ты знаешь об этом, — и он иронически улыбнулся.

— А там еще кто-нибудь был?

— Ты имеешь в виду свидетелей? — он посмотрел на меня. Потом рассмеялся:

— Ну ты даешь. Сидишь здесь и утверждаешь, что я лгу, что я прошмыгнул через заднюю дверь, поехал к Нильманнам, убил там Густава и вернулся домой продолжать заниматься записями и статьями.

— Я этого вовсе и не говорю. И ты это очень хорошо знаешь. Я просто хочу знать — ты был дома один или нет.

— Как ни странно, но я был не один. Странно для тебя. Моя супруга, с которой ты встречался, случайно тоже была дома. Мы сидели каждый в своем углу на даче, которую снимаем на берегу Вэттэрна. Этого достаточно или надо все оформить письменно?

— Ты боялся, что Густав напишет о тебе что-нибудь такое, что могло бы повредить тебе?

— Нет, — он почти развеселился. — К сожалению, я не очень заинтересован в том, чтобы мне отводили место в мемуарах. После выборов — возможно. Если все пойдет как надо.

— А Эльза Даль? Тебе говорит что-нибудь это имя?

— Эльза Даль, — сначала казалось, что он абсолютно ничего не понимает. Потом выражение его лица изменилось. От удивления к ужасу. Но он не пытался этого скрывать. Возможно, не мог. Бенгт Андерссон был прав. Молодой, неразумный парень наехал на старую женщину в дождливую ноябрьскую ночь двадцать лет тому назад. А сейчас он, полный надежд партийный руководитель, чувствует, как закачалась земля у него под ногами.

— Но, — и он замолчал. — Но… Я его не убивал. Не я убил Густава, — и он умоляюще посмотрел на меня.

— Не верь ему. Он лжет.

Я поднял глаза. В дверях стояла его жена. В руке она держала что-то, чего я сразу не разглядел. Потом понял: черный блестящий пистолет был направлен на меня.