Красная лилия

ГЛАВА I

Совершенно неожиданно я увидел их на темной воде.

Я долго их искал и почти отчаялся — казалось, парусные армады белых лилий среди зеленых корабликов-листьев завоевали все озеро. Долгожданная находка на Фагертэрне в Тиведене вызвала в памяти давно забытое.

Сколько же лет прошло со времени моего первого приезда сюда? Тогда нас — любителей природы — была целая компания. Сколько мне было — тринадцать или четырнадцать лет? Мы путешествовали на велосипедах, но из Эребру в Лербекк приехали утренним поездом.

Лербекк и по сей день хранит свои средневековые традиции: он остался горняцким местечком, где до сих пор делают все — от гвоздей до кос. Вот только железной дороги сюда больше нет. Она исчезла под натиском рационализации, как и многое другое, невыгодное с общественно-экономической точки зрения. Такой подход медленно, но верно сокращает Швецию, сжимая ее до Стокгольма, Гётеборга и Мальмё.

В те времена мы ехали к Аскерсунду по узкой проселочной дороге, усыпанной гравием, который хрустел под колесами. На подъемах ныли икры, на спусках мы наслаждались утренней прохладой, освежавшей наши разгоряченные лица, глядя, как бриз развеивает туман над блестящими росой лугами. А по булыжным мостовым Аскерсунда, мимо пастельных фасадов домиков в духе Эльзы Бескоу мы шествовали, утолив жажду из фонтана на площади.

Кстати, а не Альберт Энгстрём ли описал его в одном из рассказов? Старый майор — холерик с синим носом — сидел здесь на лавке и наблюдал, как мальчишки пили из прозрачной струи; он вздохнул, дернул себя за усы и заметил: «Сколько еще жажды не утолено, да какой жажды!»

Дальше дорога вела через узкий мост, мимо величественной церкви, построенной более трехсот лет назад по чертежам архитектора «Рыцарского собрания» графом Оксеншерна в замке Шернсунд; чуть в сторону от дороги она возвышалась своим неоклассическим фасадом над деревьями. Тут когда-то жил принц Густав, «Принц песен», герцог Упсалы, сын Оскара I. Он создал «Весел, как птица» и множество других прекрасных песен, но прежде всего, конечно, «Воспоем счастливый день студента». Остались ли сейчас какие-нибудь песни, кроме этих, со времен мужского квартета девятнадцатого века?

Его «Счастливый день…» — высокая ода ностальгии, по крайней мере для тех из нас, кто сдавал выпускные экзамены в гимназии старым честным способом. Это были и мучительное сочинение в коричневом, как нюхательный табак, зале для утренней молитвы, и нервозные устные допросы, когда стоишь в смокинге перед едкими взорами строгих цензоров-профессоров, приехавших из Стокгольма, чтобы уничтожать сорняки и пестовать отборные ростки на клумбах высшего образования. В день выпускных экзаменов мы собирались в актовом зале перед учителями, которых мы покидали, отправляясь в большую жизнь, и они вдруг делались человечными, маленькими и будничными. Сильно потертые, тронутые молью педанты в один миг волшебно теряли и свой облик римских центурионов, и всякую власть, руководившую нашим мужанием. Еще совсем недавно нарушение правила «курение — только в отведенных местах» грозило снижением оценки по поведению, а появление на школьном балу «под шафе» — и вовсе исключением из школы. А теперь… Наперегонки в школьный двор к родителям и подружкам, ждущим с цветами и воздушными шарами. О, эти долгие белые ночи бесконечных пиршеств. И эта вечная студенческая песня принца Густава, сопровождавшая нас в Упсалу и Лунд.

Принц Густав — не единственный представитель королевского рода, имя которого связано с окрестностями Аскерсунда. Густав Ваза хотел заложить здесь крупный торговый центр, а Кристина основала город, что, может быть, и было причиной монархических пристрастий горожан, предложивших властям переименовать свой город в Карлсунд или Густавсунд. Но Густав III, вежливо поблагодарив, отказался от столь почетного предложения. Наверное, потому, что город был слишком мал.

А наша дорога бежала дальше, мимо поместья Аспа и Ольсхаммара, где «под грохот молота и шелест листвы» родился Хейденстам[1]. Лауреат Нобелевской премии — не первая знаменитость, жившая там. Первой была святая Биргитта, одна из наиболее влиятельных и значительных фигур шведской истории. Ее монастырский орден до сих пор существует в трех частях света. Усадьба, в которой она жила, называлась тогда Ульфсхаммар, по имени ее мужа, Ульфа Гудмарссона, законодателя в Нэрке в четырнадцатом веке. Около маленькой приусадебной церквушки сохранился камень, на который вставала Биргитта, чтобы сесть на лошадь.

Вскоре дорога круто сворачивала в сторону тиведенского девственного леса, покинув плодородные поля и водные просторы озера Вэттэрн, отражавшие яркие лучи летнего солнца. Постепенно поднимаясь все круче, она сузилась до тропинки, вьющейся между деревьями, а среди заросших мхом каменных глыб и вывороченных стволов совсем пропала. Мы слезли с велосипедов, отдохнули на шуршащем, как бумага, торфяном вереске, выпили по бутылочке тепловатого лимонада, съели бутерброды с растаявшим маслом и полюбовались озером Вэттэрн, которое поблескивало вдали за волнующейся зеленью лесного ландшафта.

Наконец-то мы на месте. Темно-зеленое лесное озеро мерцало среди деревьев. Чем ближе к берегу, тем зыбче становилась почва и тем сильнее ощущался запах багульника и мирты.

Там-то они и росли! Всех оттенков — от темно-красного, как кровь, до нежно-розового, как щеки принцессы из старинной сказки. Игра цветов оттенялась сверкающей чернотой водной поверхности. Тишину нарушали лишь отдаленные одинокие крики канюка и дробь черного дятла по сухой сосне. Над зеркалом воды роились отливающие металлом темно-синие и зеленые стрекозы…

…Я улыбнулся. Опять я стоял на берегу и думал, что все меняется. Не стал исключением и Фагертэрн — единственное место в мире, кроме маленького озера рядом, где растут красные лилии. Сюда уже проложена шоссейная дорога, есть стоянки для машин, вывески на разных языках с предписаниями и разъяснениями местных властей. Нет лишь автоматов для оплаты за стоянку: бюрократия пока еще не проникла в старые девственные леса. В киоске можно купить открытки и мороженое, а рядом в домиках на колесах шипят походные кухни немецких туристов и гремит на полную мощь поп-музыка из транзисторов там, где раньше тишину нарушали лишь пугливые призывы нырка. Вдоль берега идет ухоженная тропинка, почти дорожка для прогулок, так что прежний шарм исчез, по крайней мере для меня: словно играют утонченный ноктюрн Шопена на гармонике. Хотя водяные лилии, конечно, сохранились. Заповедные лилии с красным оттенком — сенсация и раритет в мире ботаники — они были найдены здесь гимназистом — будущим ботаником в середине девятнадцатого века. Но жизнь их постоянно была в опасности: их корзинами продавали на площади Аскерсунда, и в конце концов они действительно стали заповедными. Ботаники объясняют этот уникальный красный цвет наличием природной географической границы, проходящей через Тиведен, где встречаются растения севера и юга. Это привело к тому, что белые лилии Фагертэрна, состоя в неких внебрачных отношениях друг с другом, наплодили потомство столь сказочной окраски. Вокруг — скудные леса: грубоствольные сосны, частые темно-зеленые ели и огромные каменные глыбы, как бы заброшенные сюда обездоленными великанами, вечно темная, никогда не светлеющая вода, несмотря на яростное голубое небо и блеск отполированной медной сковороды солнца. Бедная сероватая лесная зелень — вот основа утверждения чистоты красного цвета. Я видел их в других частях света: в ботанических садах, в прудах дворца в Киото. Но в обычных парках они терялись, словно среди многочисленных украшений перенасыщенных витрин. Здесь же, в Тиведене, они были крупными брильянтами.

Но сейчас найти их куда труднее, чем тогда, когда я был мальчишкой. Долго пришлось ходить по берегу. Правда, спешить мне было некуда. Отпуск только начался, и мне надо было расслабиться после лихорадочной весны. Конечно, внешне существование торговца антиквариатом не особенно-то подвержено стрессам. В принципе оно заключается в том, чтобы скупать красивые старые вещи, а потом спокойно сидеть себе в лавке и ждать покупателя на то, что добыл на аукционах и распродажах. Но на самом деле все не так просто. Властные резиновые дубинки и карабины не остановят грабителей. Да и от налогов и обязательных взносов работодателей мы не освобождены. Деньги нужно зарабатывать, товар надо заменять. А ведь есть разница, продавать ли масло, машины или что-нибудь другое, входящее в сферу жизненных потребностей человека, или быть посредником в распространении красоты и культуры. Ведь можно обойтись и без оловянной разливной ложки конца восемнадцатого века или фаянсовой миски из Дельфов в синих и белых тонах. Существуют другие, более приятные потребности на ближайшее будущее, например заплатить за квартиру или поехать куда-нибудь в отпуск. Кроме того, я страдаю большой ущербностью в своем духовном арсенале, который отнюдь не облегчает ситуацию, — пресловутая слабость к красивому. Я не в состоянии продать свои лучшие вещи до тех пор, пока это не становится абсолютно необходимым. Вот почему так тесно в моей квартире на площади Чёпманторьет в Старом городе. А живу я на самом верху, над головой Святого Йорана и дракона, а лавка находится прямо за углом на Чёпманнгатан, быть может, самой старой улице Стокгольма. На той самой дороге, где со стороны озера Мелярен товары грузились на плоскодонные лодки и грузовые суда Ганзы, ожидавшие в проливе Сальтшён. Там я живу со своей возлюбленной. Красивой сиамской кошкой, прозванной в честь другой красавицы, Клео де Мерод, знаменитой роковой женщины, королевской подруги тех лет, когда Европа была навсегда изменена и вандализирована жестокостью и разрушениями обеих мировых войн.

Моя жизнь, к сожалению, не столь спокойна и идиллична, как может показаться. Иногда я оказываюсь втянутым в удивительные, странные истории. Они отнимают и время, и силы и нередко ставят меня в щекотливое положение. А тот период, который я только что пережил, был просто напряженным. Одного моего хорошего друга заподозрили в убийстве. В отчаянии он бросился ко мне за помощью. Я сделал все, что мог, и даже такое, что почти грозило мне смертью[2].

Вот почему я закрыл лавку на несколько недель, запер квартиру, а Клео передал на попечение моей безотказной подружке Линнеа Андерссон, которая живет в 11-й квартире по Чёпманнгатан, 11. Она у меня убирает, стирает и гладит, заботится о моих бренных потребностях, и таким образом моя холостяцкая жизнь протекает без особых осложнений. Кроме того, она любит Клео — их чувства взаимны. Засунув свою маленькую головку под руку Линнеа, Клео даже не посмотрела в мою сторону, когда я уходил. Мне, собственно, не хотелось оставлять ее, но в то же время я не решался брать ее с собой в небольшую избушку в Тиведене, которую я снял на этот раз. Медведи и волки, правда, уже исчезли, но лисы шмыгали по кустам, и маленькая сверхцивилизованная кошка, привыкшая спать на афганских коврах в креслах рококо, могла оказаться их легкой добычей.