Красная лилия

— И в заключение от имени всех гостей я хочу, Йенс, пожелать тебе счастья в твоей новой и важной деятельности. Важной для тебя и важной для всей страны. Сколь!

— Что? Ты меняешь работу? — Андерс вопросительно посмотрел на Йенса, который, словно обороняясь, поднял руки.

— Это лишь слухи. Лишь слухи, — улыбнулся он.

— Не только, — подмигнул ему Густав. — У меня свои связи. И насколько мне известно, новый шеф концерна ИМКО будет избран осенью. Конечно, если не случится ничего непредвиденного.

— Непредвиденного? — удивленно посмотрела на него Барбру.

— Не беспокойся, мой дружок. — Густав успокаивающе похлопал ее по руке. — У Йенса этот пост, считай, в кармане. В этом я почти абсолютно уверен.

«Кое-что ему уже удалось, — подумал я. — Стать шефом одной из крупнейших групп предприятий Швеции задолго до пятидесяти. Это не то, что сидеть в антикварном магазине в Старом городе».

После обеда мы расположились в небольшой комнате перед столовой. В ней тоже были восстановлены пол и потолок. Вдоль короткой стены, под родовыми портретами в круглых рамах стоял старый клавесин. Дамы разместились на длинной густавианской софе.

Я устроился на самом краешке стула, боясь повредить тонкую спинку «тех времен», и с трудом удерживал бокал коньяка и чашку кофе. Коньяк — больше для видимости, поскольку я на машине, а кофе был мне необходим, чтобы прояснить мысли. Что здесь происходит, что случилось? Густав говорил вещи, для меня безобидные, но они вызывали немедленную реакцию остальных. Что он имел в виду? Было ли в его словах скрыто нечто такое, что могли понять лишь немногие посвященные? Угрожал он или шутил? Совершенно очевидно, Густав и Сесилия перешли границы обычных отношений между шефом и подчиненной. Для него она была гораздо больше, чем ассистент в работе над мемуарами. Неужели поэтому Бенгт Андерссон вел себя так отчаянно и так растерянно, что даже запутался в бессвязной сказке о водяных и девушках? Да и Улла Нильманн должна тоже догадываться. Это видно по ее глазам. Холодные, непрощающие, когда она смотрит на мужа и на Сесилию. Нет, этот вечер был не из приятных. Я почувствовал, что мне хочется обратно, в свою прекрасную постель в тихой, одинокой обители. Для полного счастья не хватало лишь Клео на подушке. Я улыбнулся, отпил черного крепкого кофе и сконцентрировал свои мысли на прекрасном торте под названием «Чинуша»[См. рецепт], изготовленном, как сказала Барбру, по старому семейному рецепту русских времен в Финляндии.

— Расскажи о твоем новом шедевре, Густав, — попросил Йенс и предложил всем коньяк и ликер на серебряном подносе. — На днях я читал в газете, что ты занялся своими мемуарами. Когда они выйдут и о чем они? Ты, кажется, назвал их «мина замедленного действия»? Звучит опасно. Вот тебе «Априкот брэнди» для подкрепления. Я знаю, что это твой любимый ликер.

— Плавая в морях побольше, чем Вэттэрн и Фагертэрн, кое в чем соучаствуешь. — Густав улыбнулся и зажег длинную сигару, следя за голубой змейкой дыма, взвивающейся к потолку.

— Пожалуй, — сухо добавила Улла, поджав губы и теребя жемчужное ожерелье. А меня вновь передернуло, такой натянутой и нервной она была весь этот вечер. Ее явно не радовала мысль о мемуарах мужа.

— Если так долго, как я, занимаешься политикой и общественной деятельностью и выполняешь поручения разного рода, многое становится известным. Рассказать о скелете в шкафу! — Густав рассмеялся. — В моей книге останки теснятся, как на кладбище.

— Интересно звучит, — сказала Сесилия. — Но ведь не все можно опубликовать? Ты был, например, шефом СЭПО.

— А почему бы и нет? Конечно, кое-что надо учитывать. Государственную безопасность и тому подобное. Но разве мы не обязаны поделиться информацией и рассказать о том, что происходило и каковы, собственно, люди на самом деле? Особенно сейчас, когда больше никто не пишет писем. Раньше историю воссоздавали, используя в основном письма, дневники и другие документы. Но сегодня вместо них мы пользуемся телефонами и тем самым рискуем потерять огромные пласты современной истории. Поэтому я считаю, что на мне лежит особая ответственность, в частности перед будущими поколениями, даже если у кого-то от этого пойдут мурашки по коже.

— Значит, ты считаешь, что история Швеции будет выглядеть совсем иначе, если ты не расскажешь, какой она была в действительности и что на самом деле происходило? — рассмеялся Андерс Фридлюнд, сбрасывая столбик пепла со своей сигары в большую стеклянную пепельницу, грациозно стоявшую на столе из корня мандрагоры.

— Как всегда, в самую точку. Но шутки в сторону: в том, что ты сказал, что-то есть. Да, всю свою активную жизнь я писал дневник. Кроме того, у меня был доступ к документам и архивам, которые обычный человек никогда не увидит, он даже не знает об их существовании.

— Ты имеешь в виду времена работы в СЭПО? — взглянул на него Габриель Граншерна.

— В том числе.

— Разве это не секретный материал?

— Кое-что — да, но ты никогда не сможешь засекретить событие, свидетельства о котором существуют. Когда пишешь, нет необходимости прямо цитировать сами документы. А поэтому тебя трудно будет обвинить в нарушении правил секретности. Возьмите, например, дело Веннерстрёма. Там осталось еще многое, что необходимо прояснить.

— Тогда я понимаю, что ты имеешь в виду под «миной замедленного действия». — Стина с любопытством и оценивающе посмотрела на него. — Из своих дневников и старого архива ты соберешь хорошие куски, а потом выдашь «бомбу» года, которая потрясет весь истэблишмент.

Нет, она вовсе не осуждала. Как раз наоборот.

— «Бомба» нашего десятилетия, — рассмеялся Густав. — Столетия! Нет, столь опасным это не будет. Хотя кое-кому пальцы и прищемит. Это я гарантирую. Да и то, что кое-какие головы полетят, я тоже обещаю.

В комнате наступила тишина. Я украдкой посмотрел по сторонам. О чем они думали? Может быть, кто-то владел тайнами, которые могли быть разоблачены в мемуарах Густава Нильманна? И несколько голов под этой низкой крышей могут слететь? Нет, видимо, другие, более значительные члены шведского истэблишмента должны беспокоиться. Хотя Густав, пожалуй, преувеличивал и свое значение, и свое влияние. Швеция — тихая сонная идиллия. И в ней нет места для подобного сорта сочинений. Даже если у него и есть такие амбициозные планы, то издатель, конечно же, понимает, что существует определенная ответственность. А если не это, то риск быть обвиненным в нарушении чести был бы остановлен красным пером цензуры.