Красная лилия

ГЛАВА XXIII

Большой камин с круглым камнем в очаге выглядел словно с картины Магритте. Вырванный из своей эпохи и взаимосвязи с другими предметами, он попал сюда из Макалёса — несравненного дворца позднего Ренессанса, принадлежавшего Якобу де ла Гардие, и стал просто декоративным элементом станции метро «Кунгсттрэдгорден». Это одна из любимых мною станций в лабиринте под Стокгольмом; она находится так далеко от в основном скучных, бетонно-серых, грязных станций серебряной нити Стокгольмского метрополитена. Не знаю, от чего это зависит: то ли строить с красивыми, яркими красками гораздо дороже, то ли фантазия и желание отсутствуют в архитекторских конторах? Я часто предпочитаю эту станцию. Я обычно спускаюсь с Арсенальсгатан, прохожу мимо великолепных медных ворот, напоминающих мне бронзовые врата Forum Romanum в Риме. Спуск в подземелье окрашен в черно-белые тона, по одной стороне — лакированная красная ограда. Затем я иду по переходу, где по обеим сторонам сделаны рвы вокруг насыпи, в которых находятся предметы из дворца Макалёс и других мест. Колонны, каменная балюстрада. Мраморная женщина с картиной в руке смотрит на меня. Это Клео — муза истории или кто-то еще? Пол перрона покрыт белым, зеленым и красным мрамором. Потолок и одна стена нежно-зеленые, с другой стороны — неотесанная скала. Словно бойницы на борту судна, львиные головы пустыми глазницами взирают на блестящие составы поездов. Да, на этой станции прошлое встречается с настоящим, она больше производит впечатление салона, чем центральной станции, где сходятся линии коммуникаций, когда поезда с осторожным свистом тормозов останавливаются у перрона.

На этот раз я ехал к клиенту. Во многих отношениях новому. Я ее никогда не встречал до того, как несколько недель назад она зашла ко мне в лавку — хотела приобрести не отдельные предметы, а целиком интерьер. Для меня это и было новым. Клиенты с солидным капиталом обычно точно знают, чего хотят, им нет необходимости прибегать к чьей-то помощи в обустройстве своих домов. На этот раз все было иначе.

— Мы с мужем только что переехали в Стокгольм и, до того как обставим квартиру, будем жить в гостинице. У нас семикомнатная квартира в районе Эстермальма, анфилада из четырех комнат и две спальни. Каждому по спальне, а третья комната будет кабинетом Ниссе.

Бритта Люндель улыбалась, сидя в моем «кресле для посетителей» в стиле рококо, расстегнув блестящую черную норковую шубку, на воротнике которой таяло несколько снежинок первого зимнего снега. Я не очень сведущ в украшениях, но ее брильянтовое кольцо стоило не меньше моего годового заработка. Если не вдвое больше. Круглое, кукольно-сладкое лицо, фарфорово-голубые веселые, полные энтузиазма глаза. Светлые волосы стянуты в «лошадиный хвост», что делало ее гораздо моложе. Едва она назвала свое имя, я тут же понял, из какого она круга. Я недавно читал статью о ее муже. Успешный подрядчик средней руки в небольшом городе в области Смоланд. Он расширил свое дело и начал скупать недвижимость. Брал ссуды, покупал акции, закладывал их, покупал новые. Удача и конъюнктура сделали свое, и сейчас он сидел на верхушке пирамиды из торговцев акциями и тех, кто стрижет купоны на биржах. Сидел и смотрел на обетованную землю, которая сочится молоком и медом и только и ждет, когда предприимчивые подрядчики упакуют их и займутся распродажей.

— Да, мы вынуждены переехать в Стокгольм из-за дел Ниссе. Здесь ближе к бирже, как он обычно говорит, — она хмыкнула, как школьница, и мне начала действительно нравиться.

— Нет, я совсем не хотела переезжать, но у меня нет выбора. А тут, в одном из наших домов на Кардельгатан, освободилась прекрасная квартира. Но мебели не хватает, да я не очень ориентируюсь в стокгольмских антикварных магазинах. Я предложила Ниссе поехать в ИКЕА[19], но он меня не одобрил, — и она еще раз хмыкнула. — А кое-кто предложил мне зайти сюда.

— Приятно слышать. А можно спросить, кто?

— Моя подруга. Наша общая подруга. С ее мужем случилась такая трагедия, — радостное выражение ее глаз исчезло, но ненадолго. — Ее зовут Улла Нильманн. Это она порекомендовала мне зайти к тебе.

Да, да, Улла. Давно я не вспоминал о ней и обо всем, что случилось в драматические недели моего отпуска в Тиведене. Осень прошла в гонке по большим аукционам у Буковского, Бейера и в Аукшунсверкет. Потом пришлось ремонтировать лавку из-за того, что лопнула водопроводная труба. К счастью, страховка у меня была, так что на этом я ничего не потерял, кроме времени на хождение в страховую компанию, к столяру и хозяину дома. А что касалось убийства Густава, то я ничего не мог сделать и мысленно отложил его на дальнюю полку. Расследование комиссии по убийствам было закончено. Убийство и самоубийство. Йенса Халлинга избрали шефом концерна ИМКО, как и предсказывали. Каких-либо дел по незаконной продаже оружия, если таковые и были, на страницы прессы не просочилось, а на выборах все осталось status quo. Правительство осталось прежним, хотя и с чуть-чуть меньшим числом голосов, а оппозиция ссорилась: кто лучше заботится об интересах избирателей. Стина и Бенгт молчали о том случае, когда Андерс Фридлюнд в нетрезвом состоянии за рулем убил женщину. Юношеские прегрешения Габриеля Граншерны на Восточном фронта в дивизии СС «Нурдланд» также оставались погребенными в тишине. А сейчас уже декабрь, далекий от летних благоуханий и красок. В переулках Старого города лежит снег, рождественская суматоха стучится в дверь. Я приготовился, насколько мог, чтобы выставить на витрину ассортимент рождественских подарков с «приемлемой» ценой, крон эдак пятьсот, как альтернативу более дорогим вещам. Конечно, никаких шедевров, но, как сказал Честертон, «нет неинтересных вещей, есть незаинтересованные лица». Надеюсь, они не станут заглядывать в мою лавку.

— Очень мило с ее стороны, — сказал я и подумал то же самое. У нее ведь не было никакого повода брать на себя роль моего рекламного агента среди только что разбогатевших директорских жен, желавших отполировать фон, на котором они бы смотрелись. — Да, я знаком с Уллой. Я встречался и с ее мужем. Как раз накануне того, как его убили.

— Какая ужасная история, — Бритта Люндель вздохнула и потрепала Клео по голове. А та, только что встав от послеобеденного сна, терлась о ножку стула и с интересом нюхала черную норковую шубку.

— И как-то не по-шведски, — продолжила она. — Так романтически. Молоденькая девочка убивает Густава за то, что она любила его, а он оттолкнул ее. Она кончает самоубийством. А эти лилии! Как в старом романе.

Я кивнул, соглашаясь. Как в старом романе. Она права. Если все это было так. Но у меня не осталось ни возможностей, ни повода копаться в этом сейчас. Забыта и похоронена вся эта история. Как похоронен и Густав Нильманн. Как и Сесилия.

Я налил ей чашку чая из серебряного чайника. Правда, у меня было такое чувство, что ей хотелось уважаемого шведского кофе, но я посчитал, что чай больше подходит к обстановке и соответствует ее положению. Мы договорились, что я зайду к ней через несколько дней, чтобы посмотреть квартиру и как она хочет меблировать ее. «Хорошо бы что-нибудь в густавианском духе. И немного рококо. Зеркала там, разные бра. Какое-нибудь бюро. А Хаупт — ужасно дорого?»

Стоя под вязами у Кунгстрэдгордена, я улыбался про себя. Она мне нравилась. Свежая, довольная, не попавшая под влияние экономических успехов своего мужа. Я охотно помогу ей. Меня беспокоила только «текстильная» сторона дела. Цвет и материал для гардин и всего остального. Но ведь возможно, что со мной поделится кто-нибудь из коллег. Эрик Густавссон, например. У него хороший вкус в том, что касается меблировки.

Медленно поднимался лифт в доме на Карделльгатан, на одной из немногих улиц в Стокгольме, связанных с Наполеоном, что находится между улицами Стюрегатан и Брахегатан, названия которых — эхо из шведской истории. Карл фон Карделль — значительно более поздний росток на шведском древе. Он был примечательным человеком в области артиллерии, первым шефом артиллерийского учебного заведения на Мариеберг и участником войны против Наполеона в 1812 году.

В большой пустой квартире меня поджидала светловолосая, голубоглазая заказчица из Смоланда, полная энтузиазма. И я прекрасно понимал ее. Квартира была по-настоящему старомодной. Анфилада больших, светлых комнат с окнами на улицу. Высокие потолки, откуда гипсовая штукатурка в виде художественных гирлянд и завитков разбегалась по стенам. Недавно отполированные паркетные полы блестели, в двух комнатах были камины. И я вспомнил вышивку на подушках Имельды Маркос в президентском дворце: «Лучше быть нуворишем, чем вовсе не быть богатым».

Мы измеряли, планировали, обсуждали. Я принес с собой книгу по искусству с большими красочными иллюстрациями, чтобы дать ей представление о различных стилях, но был удивлен ее уверенному вкусу. С моей точки зрения, не было недостатком и то, что для нее составляло проблему.

Тут позвонили в дверь. Постукивая высокими каблучками, вызывавшими эхо в пустых комнатах, она ушла в прихожую. Послышались голоса, дверь открылась, и в проеме появилась Улла Нильманн.

— Какой сюрприз, — она весело улыбнулась мне.

— Да, пожалуй. И спасибо за помощь. Насколько я понимаю, я тебе обязан тем, что я здесь.

— Ты единственный антиквар, которого я знаю в Стокгольме, так что давать совет было нетрудно. И у меня такое чувство, что ты значительно дешевле всех обычных фирм по интерьеру.

«К чему бы это», — подумал я, немного задетый. Но тут же выбросил это замечание из головы. Она права. Я не стану заставлять свою смоландскую подругу засучивать рукава.

После моей первой рекогносцировки и немного легкомысленного обещания прислать первые наброски вскоре после Рождества, мы с Уллой вместе спустились вниз.

— Мне действительно приятно вновь встретить тебя, — сказала Улла, когда мы скользили между этажами. Она улыбнулась мне из-под большой шапки рыжего лисьего меха, точно из такого же была и шуба. Мне всегда нравились шубы, особенно лисьи. Норка слишком искусственна, а каракуль слишком уж для старушек. Нет, красивая шуба из рыжей лисы навевает сладострастное чувство, идущее, возможно, еще от тех вечеров далекого прошлого, когда согревались у костров. Я стоял к ней так близко, что ощущал слабый, свежий запах духов. И смотрел ей в глаза. Она была еще красивее, чем летом. Твердое, напряженное выражение лица ушло, усталость исчезла. Она казалась моложе лет на десять. Или виной тому блеклое освещение в лифте?

— Я нашла рукопись, — сказала Улла, когда я открыл решетчатую дверь лифта. И улыбка исчезла.

Мы вышли в вестибюль, остановились на уложенном квадратами кафельном полу.

— Ты имеешь в виду книгу Густава?

Она кивнула.

— Она лежала под стопкой книг на верхней полке в его гардеробе. Возможно, он считал, что там надежнее, чем в сейфе, где все ее будут искать.

— Ты прочла ее?

На улице было темно. Зимой рано смеркается. Я дотянулся до красного глазка выключателя и нажал его. Из небольшого стеклянного глобуса под потолком заструился бледный свет.