Давай поговорим!

Заперто. Оглянулся в сторону начальника, требуя новых указаний.

– Стучи, ломай!

Семченко был крупным парнем. Ударив по двери несколько раз тяжелым кулаком, он отступил на три шага, собираясь атаковать препятствие плечом. После первого удара дверь хрустнула, но не поддалась. Семченко стал отступать для повторной атаки.

А мне было весело, воистину безумный день, только пока не ясно, кто тут у нас Фигаро. Одно можно сказать, что майор все больше начинает походить на графа Альмавиву. Человек неглупый, но почему-то всеми обманутый. Вот окружал, окружал меня со всех сторон своими подкопами и окопами, а настоящий пинок получит с той стороны, откуда и помыслить не мог.

Семченке не удалось победить дверь, она сдалась. Открылась сама. И в ее проеме появился никому в этот момент не интересный Женя Шевяков.

– Не этого! – крикнул майор, сбегая по ступенькам веранды и лично направляясь к сторожке.

– Вот такого я бы никогда не могла себе подумать, – обалдело глядя по сторонам, заявила Вероника, имея в виду не поведение майора, но поведение Псевдолеонида.

– Вот это да! – с чувством ответил ей Валерий Борисович. Брат его молчал, задумчиво почесывая указательным пальцем переносицу.

Счастливее всех был Фил, он дремал.

Майор с Семченко ворвались внутрь жилища для сторожей, что-то перевернули там, в поисковом неистовстве обменялись матерными соображениями об отвратительности происходящего.

Шевяков за это время успел не торопясь вернуться в свое кресло на веранде и затаиться там. Вид у него был такой, словно он ждет с минуты на минуту больших неприятностей, но внутренне к ним готов. По моему ощущению, предчувствия не должны были его обмануть.

Майор и Семченко вышли из сторожки.

Смотреть на них было страшно. И интересно.

Семченко бросился к воротам, в надежде, что белорус не успел убежать слишком далеко.

– Ну что же, молодой человек, мне кажется, что вы просто обязаны объяснить, куда подевался ваш товарищ.

Шевяков молчал. Поглядывал на майора искоса и исподлобья и молчал.

– Так.

Дальше последовал приказ ничего не обнаружившему Семченке немедленно связаться с кем следует на предмет организации задержания молодого человека лет двадцати восьми. Особые приметы – вислые усы, синие глаза, грязные сапоги.

Семченко убежал к машине к аппарату спецсвязи.

Майор, делая по пути расслабляющие глубокие вдохи, поднялся по ступеням. Даже заставил себя сесть и сложить руки на коленях, хотя, как я понимаю, главным его желанием в этот момент было желание рвать и метать.

– Как я понимаю, вы со мной начали игру в молчанку, да, Шевяков?

– Я ничего не знаю, – медленно проговорил бывший сторож.

– Так-таки и ничего?! Ваш сообщник на ваших глазах исчезает из помещения площадью в двадцать пять квадратных метров, а вы ничего не знаете.

Сообщник! Это что, получается, банда сторожей? А Маруся? Маруся сообщница? Это ведь не Барсукова, а Шевякова она собиралась выгораживать, беря вину на себя. Странности в ее поведении я заметил всего несколько часов назад. Поверить, что она все эти два месяца меня искуснейшим образом дурачила, я не могу. Не из гордыни какой-нибудь глупой, просто порядок вещей в мире таков, что Маруси не вступают в хитроумнейшие заговоры со сторожами и аспирантами. Но, с другой стороны, сколько раз я видел их вместе за эти два месяца?!

Никогда мне так жгуче не хотелось побеседовать с моею загадочной дурехой, и никогда это не было так невозможно.

– Он переоделся, очень быстро, и выпрыгнул в заднее окно. Оно открывается, если отогнуть два гвоздя. А я одеваюсь медленно.

– И куда же он отправился?

Шевяков вздохнул.

– Этого я не могу вам сказать.

– Да-а?!

– Он сам вам расскажет.

Майору справедливо почудился оттенок вызова в словах аспиранта. Правда, в смысле слов он был, но его не было в тоне. Шевяков говорил так, как будто говорил правду.

– А почему же вы не сбежали? Вот это бы я понял. У меня ваше признание на руках, письменное признание, что это вы убили Модеста Анатольевича, вам-то как раз естественнее всего попытаться скрыться!

Вероника, оба Борисовича смотрели на Женю, очень широко открыв глаза. Почему-то именно на них известие, что он убийца, произвело особенно сильное впечатление.

Даже Барсуков проявил признаки интереса к происходящему.

А я сижу себе и думаю: господи, какой все это бредовый кошмар!

Путаный, сбивчивый, раздраженный допрос продолжался минут пятнадцать-двадцать. Шевяков по большей части молчал, а потом что-то отвечал, как бы после сильного раздумья, но ответы его ничего не проясняли. Уже совершенно невозможно было представить, чем весь этот цирк закончится. Я видел только один путь к продолжению расследования – поймать Псевдолеонида. Но вряд ли это делается в считаные минуты даже при включении всех сил КГБ. И, кроме того, даже если его и поймают, продолжение спектакля пройдет не здесь. Наше верандное расследование в манере Агаты Кристи наверняка является редчайшим исключением из обычного стиля работы органов. Скрутят, увезут, камера, железные двери, лампа в глаза или что-нибудь в этом роде.

Казалось бы, меня это должно было устроить, но камень! Белорус ведь исчез не просто так, он унес с собой смысл моего существования. Я был убежден, что сторожку, да и всю территорию участка обыскивать бесполезно. Унес. Даже если и не понимает всей ценности своей незаконной добычи. Оставалось надеяться на призрачные шансы, например на то, что, если его не поймают, через некоторое время он выйдет на меня и предложит мне купить камень. Уж наверно он догадался, что именно я главный за ним охотник. Недаром он именно меня тащил к тайнику. Хотел видеть реакцию. Но почему не дотащил? Хватило того, что он успел во мне рассмотреть?

– Ладно, – сказал майор, поднимаясь. – Как видно, разговор придется продолжать не здесь. Семченко!

И тут зазвонил телефон. В кабинете Модеста Анатольевича.

– Всем сидеть на месте! – был приказ. Все, понимая, что шутки кончились, приказ выполнили беспрекословно. Хотя каждому хотелось бежать наверх и снимать трубку. Не было и мысли, что это звонок от случайного человека.

Майор поднялся к телефону сам и вернулся довольно скоро. Облик его вновь из расстроенного и раздраженного сделался деловым и сосредоточенным.

– Вероника Модестовна.

– Слушаю вас.

– Вам придется поехать со мной.

– Куда это?

– Тут, недалеко.

– На улицу Крузенштерна?

– При чем здесь Крузенштерн?! Идемте, я вам в машине все объясню. Остальным оставаться здесь. Семченко, проследи, чтобы никто не вздумал вылезти через какое-нибудь окошко. Отогнув гвозди.

Зря я так рано расстроился. По всей видимости, мне и прочим предстоит пережить еще парочку интересных эпизодов.

Надо пока навестить Марусю. Я встал и услышал голос Семченко:

– Сидеть!

Посмотрев в его глаза, я понял, что полученный приказ он выполнит, свидание с Марусей не состоится. Но ладно я. Захотел покинуть кресло и веранду наш общий друг американец. Семченко справедливо считал, что приказ майора распространяется и на иностранных граждан, поэтому решительно воспрепятствовал Филу в его намерении.

Американский гражданин закатил истерику, в которую вложил все свое недовольство переживаниями последних суток. А их было немало. Он кричал, что является гражданином свободной страны и ему не нравится, когда нарушают его «прайвеси», он не любит, когда его таскают «темный яма», когда его засовывают «пыльны место», он устал «от водка». Но самым сильным переживанием для него явилась, как я понял, встреча с какой-то злой седой «ведма». Судя по всему, издателю действительно досталось. Его валяли по полу, били чем-то похожим на утюг и заставляли пить какую-то отраву. «Большой толстый бутыл». Хорошо, если это был рассол.

Семченко, разумеется, было наплевать на переживания американца, он действовал как было велено. Поскольку Фил все время вскакивал и порывался, работник органов взял его в объятия и уселся вместе с ним в кресло. Со стороны могло показаться, что он баюкает несчастного иностранца.

В общем, эта милая сцена заняла все внимание собравшихся до появления майора с Вероникой. Они отсутствовали минут десять. Ее «форд» лихо въехал в оставленные распахнутыми ворота. Фил, очевидно, увидев очертания родной американской машины, расплакался. Семченко вскочил, продолжая сжимать это большое дитя в объятиях, но при этом свирепо сопя.

Но все внимание было в этот момент направлено не на эту пару. На Веронику и Леонида, или, если угодно, Псевдолеонида. Они одновременно вышли из машины. И дочь Модеста Анатольевича обежала капот и с ходу влепила сторожу пощечину. Потом сразу же вторую.

– Сволочь! Гнида! Мразь!

Майор остался сидеть внутри, сквозь лобовое стекло, благодаря свету висевшей над входом на веранду лампочки, хорошо было видно его усталое лицо.

Так, сказал я себе, новый сторож вернулся. Что это значит? Что не он взял камень или что бегал его перепрятывать?

Вероника в третий раз хлестнула по усатой физиономии.

– Вай?! – воскликнул все еще обнимаемый Фил.

– Да, – сказал Валерий Борисович, обращаясь к американцу. – Империя зла, полюбишь и козла.