Ангел в эфире

Глава 6

— Я тебе больше скажу… — лениво усмехнулась Ира Ларионова, когда девушки вошли в туалет — чуть ли не единственное место, свободное от суеты ежесекундности, от которой потряхивало бесконечные останкинские коридоры. — Отбирать будут не среди нас троих, а между мной и тобой… Ельцова, так сказать, вне конкурса. Кто из нас лучше себя проявит, с тем подпишут годовой контракт… Ну, конечно, надеюсь, что это буду именно я!

— По крайней мере, честно, — оценила Настя.

— На том стоим! — улыбнулась «холодная девственница». — Но даже если меня выкинут из новостей, я не больно-то расстроюсь. Пойду на дециметр, там у меня связи… А ты что будешь делать?

— Я… — Насте нечего было ответить. Никаких знакомств, кроме Шумского, у нее в телецентре не было. Но Шумский — это было знакомство со знаком минус. Девушка напустила на себя беззаботный вид: — О, я не пропаду! У меня куча идей…

— Каких, если не секрет?

— Секрет, но… Есть у меня идея детской передачи, идея ток-шоу… Любой канал ухватится двумя руками!

— Ток-шоу — это фигня, — заметила Ира. — Этих шоу навалом на любом канале.

— Такого еще нет, — возразила Настя. — Это будет шоу о людях, переживших экстрим в своей жизни.

— Экстремальный секс? — Ларионовой это было близко и понятно.

— Нет, не только… Я имею в виду спасение из безнадежных ситуаций… Например, космонавт, выйдя в открытый космос, обнаружил утечку кислорода, или машинист остановил поезд, когда у состава отказали тормоза… Или женщина голыми руками разоружила грабителя, ребенок задержал насильника… Плюс рекомендации психологов, комментарии специалистов, отзывы простых зрителей… Столько можно вокруг этой темы накрутить!

— Ерунда! — авторитетно заявила Ирочка. — Рейтинг будет низким, только для дневного эфира. А вот если экстремальный секс…

Вдруг Ларионова понизила голос до полной интимности.

— Слушай, подруга, давай с тобой договоримся, — предложила она. — Пусть между нами все будет по-честному, а?

— В смысле?

— Ты не работаешь против меня, я не работаю против тебя… А кто из нас двоих достоин остаться в эфире, пусть решают там… — Блондинка подняла глаза к потолочному светильнику, обливавшему туалет мутной световой сметаной.

Настя гордо усмехнулась.

— Лично я… я не собираюсь подличать’ Кроме того, на экране и так видно, кто из себя что-то представляет, а кто — пустое место. И вообще, знаешь, я не привыкла к разборкам в туалете!

— Так я не поняла: ты согласна или нет? — настаивала Ларионова. — Мы договорились?

— Ну, договорились…

— Ну и чудненько! — «Девственница» упорхнула, на прощание клюнув подругу в щеку. — Я так и думала, что ты согласишься!

Едва за Ларионовой закрылась дверь, в одной из кабинок послышался звук спускаемой воды, картонная дверь распахнулась, и рыжее облако выплыло на кафельный простор останкинской преисподней.

— По-моему, ты просто дура! — презрительно констатировала Ельцова, открывая кран на полную мощность. — За Ирку замолвит словечко Гагузян, а тебе в этой ситуации рассчитывать нечего, можешь уже укладывать вещи.

Самое ужасное, что она была совершенно права.

— Ну, мы еще посмотрим! — заносчиво возразила Настя, уязвленная тем, что их разговор стал достоянием чужих ушей. — А тебя не учили в детстве, что подслушивать некрасиво?

— Меня вообще в детстве ничему не учили, — улыбнулась Ельцова, откровенно качнув бюстом. — Поэтому я буду вести первый выпуск «Новостей», а не ты, милая!

Она опять была абсолютно права.

В эфир Настя вышла только на третьей неделе работы программы. И хотя, по общему мнению, он прошел очень даже неплохо, она ощущала себя хронической неудачницей.

Как и в первый раз, они столкнулись в буфете… В броуновской толчее она не столько увидела, сколько угадала его долговязую фигуру, неожиданно, как с того света, прыгнувшую ей в глаза — и миг узнавания отозвался в Насте неожиданно сильным сердцебиением, желанием по-детски броситься ему на шею и, одновременно, сбежать. Она выбрала последнее — из благоразумия, по рациональному головному выбору. «Жив!» — радостно щелкнуло в голове. Но она отвернулась, вдруг ощутив странное желание — прижаться, припасть, приникнуть, причалить и еще какие-то «при», означающие конечный отрезок временного действия, его совершенный, в смысле свершившийся, вид…

Она тасовала внутри себя обрывки куцых фраз: «Не заметил… хорошо… не увидел… прекрасно…» — и эти мысли противоречили той жалости о неслучившемся, которая на самом деле захлестывала ее всю, до самых кончиков пальцев, как вдруг круто, с разворотом на сто восемьдесят градусов, ее остановила много позволявшая себе (по какому такому праву?) рука, которую она не успела отбросить. Это был Вадим.

— Я тебя искал, — вместо отдающих фальшью приветствий произнес он, по важности происходящего сразу переходя к главному.

— А я тебя — нет! — объявила она, стараясь смотреть на него прямо и жестко — как на плохо дрессированного, слабой выучки пса. Но Вадим, увы, совершенно не поддавался дрессировке…

— Сегодня вечером, — приказал он, не веря в возможность отказа.

— Нет, — покачала она головой, находясь в перекрестье все подмечающих любопытных глаз.

Однако ее «нет» звучало как «да».

Перед очередным эфиром Настя, как обычно, просмотрела список сюжетов, пробежала глазами текст, несколько раз проговорила про себя иностранные фамилии и географические названия — чтобы не споткнуться об иноязычный нераспутываемый клубок, читая с монитора текучие строки. Речь шла о днях индийской культуры в Москве — репортаж скучный, но необходимый, потому что «джинса» «джинсой», политика политикой, а культуру тоже надо давать в эфир, дабы оправдать высокое звание общественно-политического канала.

Ломая язык, Настя несколько раз произнесла имя индийского застрельщика фестиваля Сампурнананда, о котором в репортаже упоминалось как о непревзойденном йоге, мастере экзистенциального танца и великом гуру, ведавшем о том, что материалисты-европейцы знать не могут, а догадываться им Бог запретил… Эфир обещал пройти гладко, по накатанной; в стране наступило летнее предотпускное затишье, даже террористы как будто поуспокоились.

Не обладая скорострельной репортерской реакцией, Настя недолюбливала материалы, в последний момент попадавшие в эфир, и опасалась прямых включений. Зная этот свой недостаток, она старалась максимально микшировать его, — тщательно готовилась к выпуску, многократно перечитывала текст, в экстремальных случаях пользовалась загодя подготовленными, стандартными фразами. Несмотря на это, ей редко удавалось скрашивать удачной импровизацией подлую в смысле внеплановости телеоперативность.

Минут за пять до эфира, когда звукорежиссер уже надел на ведущую петличный микрофон, к новостному подиуму подскочила одна из программных редакторш (имя им легион, инкубаторская, филологической этиологии сущность, плохой маникюр, дешевый макияж, очки, наконец). Положив листок перед ведущей, она быстро проговорила:

— Это вместо Индии… — и улепетнула вон.

Настя наискось пробежала текст: времени до начала выпуска осталось в обрез, и, когда режиссер начнет обратный отсчет в «ухе», ей придется читать текстовку с монитора, внутренне холодея от возможности лингвистического подвоха.

Текст был какой-то необычный, выбивавшийся из стилистики новостей: про малоизвестную кинозвезду, которой так удачно сделали косметическую операцию, что в свои шестьдесят с хвостиком лет она стала выглядеть максимум на девятнадцать — впрочем, не русских девятнадцать лет, а, скорее, китайских, потому что ей так утянули глаза к вискам, что в ее русопятом облике внезапно проклюнулось нечто монгольское. Впрочем, Настя узнала об этом гораздо позже, а в тот момент она спешно разбивала текст на внятные смысловые блоки, позволявшие ненавязчиво, точно в пересказе, подать новость. Внутритекстовая реклама клиники выдавала «джинсовую» природу репортажа, но Настю это не волновало — в конце концов, не ее это дело, что дали, то и читаю…

Перед последним новостным блоком режиссер напоминающе прошипел ей в ушной микрофон:

— Вместо Индии пойдет операция…

Настя, послушно сияя эфирной доброжелательностью, начала отчитывать текст — и вдруг споткнулась один раз, потом другой, третий… Текст на суфлере, стоящем прямо перед глазами, так чтобы у зрителя создавалась иллюзия, будто диктор наизусть шпарит заученные слова, не соответствовал тому тексту, который она получила десять минут назад. Здесь проделанная операция называлась уникальной, упоминалась фамилия врача, его научные звания и регалии. Сюжет выглядел откровенно рекламным.

Но времени на раздумье у нее не было… Если бы Настя обладала мгновенной реакцией, возможно, она опустила бы кое-какие фразы, сгладила бы рекламные обороты, чтобы «джинсовость» материала меньше бросалась в глаза. Но она лишь прилежно отчитала текст, не меняя ни слова, с привычной выразительностью модулируя голосом.

А потом разразился скандал…

Естественно, начальство углядело «джинсу» и возжелало выяснить, откуда растут ноги. Гагузян бушевал: столь прямолинейной, даже дубовой формы подачи материала в новостях не допускали, стараясь избежать упреков в ангажированности, недопустимых для уважаемого метрового канала. Кажется, кто-то в обход начальства самовольно подпустил конкретики в кадр — и, очевидно, получил за это хорошую мзду… А крайней, между прочим, оказалась Настя!

— Ты видела текст перед эфиром? — спросил ее Антон Протасов. — Кто тебе его дал?

— Какая-то девушка из редакции, имени ее не знаю, — честно созналась Настя, в суете действительно не рассмотрев провокаторшу, тем более она часто путала редакционных девушек.

Выяснилось, что текст, прочитанный с монитора, не соответствует тексту, который вышел из недр редакции.

— Но я-то здесь при чем! — возмутилась Настя.

— Подозревают-то тебя, — посочувствовал Антон.

Итак, ее обвиняли в том, что она самодеятельно внесла в текст фамилию врача и название клиники… Кстати, выяснилось, что подобные операции уже лет двадцать проводятся по всему земному шару, даже в советском институте красоты их делали трудящимся.

Ведущая слезно поклялась Гагузяну, что лишь прочитала текст с монитора, слово в слово. Кстати, режиссер передачи, лохматый Валентин, тоже присутствовавший при разборке, спокойно взирал на преступницу с видом человека, которого скандал совершенно не касается…

Через размытую слезную пелену Настя внезапно наткнулась на его спокойный, даже насмешливый взгляд. И поняла — это он… Именно режиссер отвечает за все, что происходит в эфире. Без его ведома провокатор не решился бы на проступок, из-за которого можно в одночасье загреметь с телевидения…

Однако трудно «пришить к делу» насмешливый взгляд длительностью в долю секунды и личную убежденность…

Днем позже на автостоянке возле телецентра Настя заметила породистый, с откормленным оленьим брюхом «мерседес», хозяин которого (внешностью под стать своей лошадке — такой же холеный, с влажной кудрявостью по крутовыпуклому лбу) дружески трепался с Валентином Гридневым. Даже поздние, штрихующие пейзаж сумерки не помешали Насте узнать в режиссерском собеседнике героя скандального репортажа…