Заблудившиеся

* * *

Неожиданно он понял, что находится в опасности, а все события сегодняшнего утра, все разговоры — лишь уловка, хитрый трюк, позволивший заманить его сюда, в эту каменную западню. Яков Григорьевич шагнул навстречу Виталию, зажав в кармане рукоятку выкидного ножа.

Аронов хорошо понимал, что в этой еще не до конца ясной ситуации нужно оставаться хладнокровным, действовать быстро. Ясно, что эти подонки решили вытащить из него деньги и уехать на «восьмерке» в поисках нового дурака.

Яков Григорьевич усилием воли растянул занемевшие губы, изображая некое подобие улыбки. Он сделал шаг к Виталию и еще один шаг. Пальцы намертво сжали рукоятку ножа в кармане брюк. Оставалось сделать еще один шаг, выхватить нож из кармана, одновременно нажав на хромированную кнопку, и резко полоснуть лезвием по глазам этого засранца.

Виталий расстегнул последнюю нижнюю пуговицу, распахнул плащ и выхватил прижатый левым локтем к телу длинный предмет. Аронов, опытный охотник, прекрасно разбиравшийся в оружии, за долю секунды смог определить, что в руках у Виталия обрез армейского карабина Симонова, калибра семь шестьдесят два.

Один из знакомых Аронова, имевший такую штучку, перед охотой на крупную дичь стачивал опасной бритвой острие пуль. Попадая в цель, такая тупоголовая пуля не просто проникала в плоть, легко рвала мощные мышцы лосей, но и дробила толстые кости, как молоток бисквитное печенье. Аронов, застыв на месте, смотрел гипнотическим взглядом, как ствол карабина медленно поднимается от пола. Яков Григорьевич чуть не сделают инстинктивный шаг назад, но удержался, переборов себя, шагнул вперед, выхватил нож из кармана, целя в глаза Виталия.

Полусогнутая рука, описав в воздухе короткую дугу, замерла и опустилась. Аронов уставился на нож, снова и снова нажимая на хромированную кнопку. Лезвие не выскакивало. Между этим лезвием и рукояткой с внутренней стороны набилась табачная пыль и мелкие хлебные крошки. Нож заклинило.

Аронов опустил руки. Нужно было что-то сказать, важное, спасительное, но слов не было, все они вдруг исчезли. Яков Григорьевич почувствовал, как защекотало щеки, и понял, что слезы сами собой помимо воли бегут из глаз. Аронов разжал кулак, и нож, упав на цементный пол, отскочил от него и полетел в смотровую яму. Мир раскололся перед глазами, как разбитое в мелкие осколки зеркало. Яков Григорьевич ощутил себя бестелесной тряпичной куклой, которую неведомая сила подняла и бросила куда-то в угол на холодный, в пятнах мазута пол.

Он лежал на боку, и темный мир плыл перед глазами. Стало совсем тихо. Слышна лишь лопата дворника Терентьева, скребущая по асфальту. Боли еще не было, но он чувствовал хлюпающий звук в разорванной груди и кислый запах горелого пороха. Аронову хотелось сказать вслух, что он еще жив и, может быть, его удастся спасти.

Он мог бы пообещать своим убийцам огромные деньги, такие деньги, о существовании которых они и не подозревают, он выполнил бы любое желание этих…

Перед глазами качалась серая муть, Аронов чувствовал, как чьи-то жесткие пальцы отстегивают с его шеи золотую цепь. Он хотел посмотреть, кто снимает эту цепь, подарок его Мариночки, но вместо этого заплакал еще горше. Слезы лились и лились, но боль все не приходила.

Яков Григорьевич чувствовал, как слабеет мысль, перед глазами мутной рекой плывут образы людей, знакомых и незнакомых. Хрипы вырывались из груди, он захлебывался, давился густой кровью, слышал слова, но уже не мог понять их смысла. Двое молодых ребят, ухватив его за щиколотки ног, волокли к багажнику машины. Двигатель работал, значит, ключи уже нашли в его кармане.

Сейчас он должен сказать им хоть что-то. Ему хотелось сказать многое, но он не мог сказать ничего. Он перестал понимать себя.