Заблудившиеся

Глава 22

Матвей Спиридонович по привычке сидел спиной к печи, уперевшись локтями в самодельный неровный стол, покрытый клеенкой со стершимся рисунком.

Голова его, совершенно лысая, если не считать белого пуха на висках, переливалась в свете голой лампочки, свисавшей на длинном шнуре с потолка. Склонив голову набок, он слушал радиоприемник и не в такт музыке ударял по столу желтыми, давно не стрижеными ногтями.

— Да выключи ты этот приемник, — сказал Сайкин. — Еще будет время, без нас послушаешь.

— Сейчас новости передавать будут, — Матвей Спиридонович подумал и добавил. — Все ж таки твои коньяки слабы с моим первачом тягаться.

— Слабы, куда им с твоим первачом, — согласился Сайкин. — Теперь, дед, послушай, что я тут, на этой земле, делать стану. Через год-полтора здесь построю агрогородок, ну, в общем, поселок. Колбасный цех, сыроварня, за чертой поселка животноводческий комплекс, три коровника на двести голов каждый. Доброе жилье для рабочих. Коттеджи на две семьи. Это только для начала. Так сказать, ближняя перспектива. Потом так развернемся, что сюда на жительство народ из Москвы проситься будет. Представляешь, дед? И ты над всем хозяйством самый большой начальник. Будешь поселковым головой. Говоря по-современному, головой администрации.

— Не головой, а главой, — поправил Матвей Спиридонович.

— Ну, главой, какая разница, главный, в общем, — Сайкин потряс деда за плечо. — На старости лет в большое начальство выйдешь. Станешь хозяином здешних мест, — Сайкин обвел глазами темные углы комнаты. — Всех станешь на коротком поводке держать. Вот так.

Он выставил перед собой крепко сжатый кулак.

— Никому спуску не дашь. Проведем твои выборы, как водится, с портретами, краткой программой. Так и так, старейший житель, опытный хозяйственник Матвей Спиридонович Елистратов баллотируется на пост… Ну, название поста мы потом придумаем. Скажем, головы администрации.

— Главы, — сказал дед.

— А ты у нас головой будешь, понял? — Сайкин вытер со лба испарину. — Выборы, портреты, оркестр, флаги. «Голосуйте за Елистратова — ему можно верить», «Отдай свой голос Елистратову. Он честный». На каждом заборе написано. Расходы все беру на себя. Все законно.

— Лигитивно, — сказал дед.

— Тьфу ты, лигитивно, — Сайкин раздраженно махнул рукой. — Откуда ты, дед, слов таких набрался: лигитивно. Не выговоришь.

— А вот баня в твоем поселке будет или каждому по ванной сделаешь? — дед прищурил яркие не по годам глаза.

— А то, как без бани, обязательно будет баня, — Сайкин махнул в воздухе ладонью. — И ванны будут, и баня, своя же котельная.

— Вот если бы ты меня заведующим над баней сделал, это да, — дед поднял глаза на темный, давно не беленый потолок. — Чтобы баня, как в городу, большая, а я заведующий.

— Если ты баней командовать хочешь, я тебе не баню, а целый дворец поставлю, — сказал Сайкин.

Пашков сидел, откинувшись на хлипкую спинку стула, и смотрел перед собой отстранено осоловевшими глазами. При последних словах Сайкина он почему-то ожил.

— М-да, целый дворец, — сказал Пашков, казалось, самому себе и заерзал. Стул тяжело заскрипел под ним.

— Вот именно, дворец, — подтвердил Сайкин. — Мрамор, бассейн на сотню купальщиков. Помывочный зал мужской, зал женский, отдельные кабинеты. Душ шарко, душ контрастный. Массажисток подберешь, дед, помоложе, с огоньком. К тебе из самой Москвы будут мыться ездить.

— Что ты ладишь, из Москвы, из Москвы, — дед застучал желтыми ногтями по столу. — Я, может, только наших, деревенских, пускать буду, на кой мне хрен из Москвы грязь таскать.

— Москва слезам не верит, — откликнулся со своего места Пашков.

— Вот он будет к тебе мыться приезжать, — Сайкин указал пальцем на Пашкова. — Его мыться пустишь?

— Его? — сморщившись, дед долго смотрел на Пашкова. — А ему что, мыться негде?

— Негде, — сказал Пашков.

— Ну, если мыться негде, тогда пущу, — Дед топнул под столом валенком. — А так мне лишняя грязь из Москвы не нужна. Деревенские пусть хоть за бесплатно моются, хоть каждую неделю пусть моются. А из Москвы — нет. Его еще пущу, — дед кивнул на Пашкова. — И тебя, Витя, пущу. Я гостям всегда рад.

Деду вдруг захотелось заплакать и пожаловаться на жизнь. Но в этот момент Сайкин громко икнул, и Матвей забыл о своем желании. Держась за стол, он поднялся на ноги и предложил Сайкину посветить ему фонариком, когда он полезет в погреб за квасом.

— И еще огурчиков подниму, — сказал дед.

— Квасу обязательно нужно, — Сайкин встал из-за стола, чувствуя предательскую слабость в ногах. — Через год будешь в новом доме жить, а в погреб спускаться мы тебе подъемник сделаем.

Следуя за дедом, Сайкин споткнулся о высокий порожек и чуть было не упал. В темных сенях он плечом сбил со стены корыто, поднял его и в поисках гвоздя долго шарил по стене ладонью. Но гвоздь так и не нашелся, пока дед не зажег лампочку. Сунув в руки Сайкину китайский фонарик, он с неожиданным проворством раскрыл крышку погреба и, быстро перебирая валенками по ступенькам, полез в его черную глубину.

— Ты бы батарейки мне купил, а то уж эти не светят, — сказал дед из погреба, как из могилы. — Свети сюда.

Сайкин опустился на колени перед люком и направил в черную пустоту желтый круг света. Лысая голова деда Матвея засветилась, как золотое яйцо.

— Вот спущусь сюда как-нибудь, а выйти уж не смогу, — вздохнул дед из глубины. — Ноги не ходят.

Взойдя на несколько ступенек, он подал двумя руками Сайкину пятилитровую бутыль со стеклянной пробкой в узком горлышке.

— Картошки надо набрать, — но стал подниматься дальше.

Хлопнув крышкой, они вернулись в комнату, дед достал из покосившегося без стекол серванта разномастные чашки и, вытерев пыль с бутыли то ли портянкой, то ли полотенцем, плеснул квасу в одну, ближнюю к себе, чашку, попробовал, крякнул, потом наполнил остальные чашки. Водитель Саша засопел громче, заворочался на лавке у печи, что-то пробормотал во сне и снова затих.

— Ишь сопит, как баба во время климакса, — сказал дед Матвей, недовольно глядя на водителя. — Моя тоже все сопела. Потом Богу душу отдала. Царство ей небесное.

Выпив залпом одну чашку кваса, Пашков попросил налить еще. Его глаза становились все более осмысленными.

— Ну что, пьяница, очухались? — спросил Сайкин.

Пашков в ответ только затряс головой и издал звук, похожий на мычание коровы.

— Перестоял квасок твой, дед, кислый, — сказал Сайкин.

— Много понимаешь, — нахмурился дед. — Мой квас весь градус убивает. Один я окрест такой квас и делаю. В прежние времена из дальней деревни за этим квасом приезжали. Однова баба ко мне примчалась, на мотороллере сын привез, говорит баба, мол, муж помирает, помоги спасти. Давно, спрашиваю, пьет? Баба говорит, две недели кряду. Вчера еще, говорит, блевал целый день, а сегодня лежит бледный, глаза провалились, молчит и стонет. Сказал только, за Матвеем езжай, один он меня с того света спасти может. И опять молчит и стонет. Взял я бутыль кваса, сел в коляску и поехали. Отходил я мужика, с того света возвернул. Баба потом мне ведро рыбы дала в благодарность.

Дед погладил ладонью крышку радиоприемника.

— Много я людей спасал. Только тот мужик через неделю после того случая все же помер.

— От кваса твоего, наверное, — предположил Сайкин.

— Не от кваса, от кваса здоровье одно прибавляется, чего от него помирать-то, — дед Матвей почесал густую бровь. — На шоссе под машину попал по пьяной лавке. Видно, Бог решил его прибрать. Сперва я квасом помешал. А Бог потом все по-своему сделал. Вона как бывает.

Матвей, обхватив ладонью лоб, задумался. Сайкин ждал, что он поведает после своего печального рассказа. Но дед молчал, новая мысль в его голове рождалась мучительно, трудно. На лице Матвея изобразилась неподдельная мука.

— Эх, — наконец вздохнул Матвей, — картошки в подполе зря не набрал. — Тепереча снова лезть придется.

— Ну, дед, с тобой от тоски помрешь, — сказал Сайкин, держа бутыль с самогоном за самое горлышко. Он наполнил рюмки. — Не умеешь ты веселиться. Пригласил бы к нам на посиделки девчат, ядреных селянок, достал бы где гармонь. Попели, поплясали. А то сидим как на поминках, хоть помирай.

— Витька, супостат ты этакий, где ж я тебе девок возьму? В городу все девки. Старухи одни остались тут доживать.

— Неужели ни одной девки на всю деревню нет? — допытывался Сайкин. — Быть того не может.

— Не может, — поддакнул со своего стула Пашков.

Он водил вокруг налитыми до крови глазами, словно пытался вспомнить, где он сейчас находится.

— Вот видишь, дед, быть такого не может, — Сайкин поднял рюмку. — Наверное, прячешь девок от нас?

— Чего мне их прятать? — дед положил на свою тарелку вареную картофелину и соленый огурец. — Кои замуж повыходили, кои на ученье поехали. Чего им, молодым, в деревне делать?

— И то верно, делать тут пока нечего, — согласился Сайкин. — А года через полтора будут в очередь записываться, чтобы обратно пустили, — он потянулся рюмкой чокнуться с дедом. — Выпьем за то, чтобы блудные дети вернулись на родину. На свою землю, к новым очагам.

— И то верно, — согласился дед и с охотой чокнулся с Сайкиным. Пашков сказал, что пропустит, и отхлебнул кислого кваса. Выпив рюмку, дед Матвей закряхтел, вытер ладонью бесцветные губы и, круто посолив картофелину, закусил.