Улица Вокзальная, 120

Я занес их в записную книжку и устремил на адвоката выжидающий взгляд. В ответ он покачал головой.

— Их адреса мне неизвестны. Лоле уехал в Марокко, и я получил от него одну-единственную открытку из Марселя; Шеври, вдоволь хлебнув нужды, блудным сыном вернулся к своим родителям в надежде, что там что ни день, то пир. Это где-то на Лазурном берегу, будь я проклят, если помню название.

— Если эти ребята вдруг объявятся по какому-нибудь адресу, дайте мне знать.

— Непременно. Но это произойдет не скоро, и я сильно сомневаюсь в том, что они вам помогут. Ведь они познакомились с Коломером через мое посредство... то есть знают его еще меньше, чем я.

— Бернье объявил их розыск?

— Разумеется. Рутинная сторона профессии, не правда ли? Он с таким трудом нападет на их след, а они

в лучшем случае сообщат ему какие-нибудь ничего не значащие сведения. Сигарету? Ах, да, вы же предпочитаете другое.

— И все же благодарю вас. Хм... Горло пересохло от этих разговоров. Если мне не изменяет память, в свое время у вас был славный погребок...

— Дьявол Бюрма! — воскликнул он. — Вот он, главный вопрос, который вы все это время готовились задать мне, старая лиса. Да разве стал бы я дожидаться его, чтобы наполнить бокалы? Увы! У меня ничего больше нет. Что касается моих винных запасов, то я пренебрег теми мерами предосторожности, которые принял в отношении любимого табака. Впрочем, за выпивкой дело не станет. У меня нет неотложных дел. Приглашаю вас отведать эрзац в одном кафе, согретом дыханием завсегдатаев.

— К сожалению, не смогу уделить вам много времени, — ответил я, поднимаясь с кресла. — У меня назначена встреча с одним журналистом.

- Где?

— В маленьком симпатичном кафе в Пассаже... Забыл, как называется. Неподалеку от Гиньоль.

— Надеюсь, вы не сочтете за дерзость, если я вызовусь проводить вас?

— Ни в коей мере. При условии, что вы забудете мое имя.

Он вскинул брови.

— Ах-ах! Как таинственно, — произнес оп. — Иду с вами. Помянем добрые старые времена.

Перед уходом он сделал распоряжения лакею, который вручил ему повестку, доставленную на велосипеде полицейским. Он сунул ее в карман, и мы вышли.

Марк Кове поджидал меня в тепле «Бара в Пассаже», в одиночестве смакуя достоинства синтетического аперитива.

— Материалы при вас? — набросился я на него безо всяких преамбул.

— За вами что, гонится полиция? — спросил он. — Здравствуйте, месье. Сядьте и закажите себе что-нибудь покрепче. Нет у меня ваших материалов. Критик в отлучке. Его подружка живет по ту сторону демаркационной линии, а так как в его распоряжении имеется постоянный пропуск... Словом, он будет здесь завтра. Мне казалось, что время терпит и можно не привлекать посторонних. Раз уж кому-то суждено быть в курсе моих мерзопакостных наклонностей, пусть уж этот кто-то остается в единственном числе, как вы полагаете? Ведь один день ничего не решает.

— Да, один день ничего не решает.

После того как я с некоторым опозданием представил их друг другу, мы сели за столик и выпили по три аперитива (угощали по очереди), в сравнении с которыми эвианская минеральная вода показалась бы просто взрывчатой смесью.

— А не поужинать ли нам вместе? — предложил я, морщась от отвращения. — Вы расплатитесь талонами, а я деньгами.

— Идет, — сказал Марк. — Я знаю один прелестный ресторанчик.

И мы отправились в заведение, битком набитое журналистами, парижанами и местными жителями. Журналистов нетрудно было отличить по светлым пиджакам, торчащим из нагрудных карманов авторучкам и специфической манере называть по имени, словно они имеют дело с гарсонами, экс-депутатов и актеров. Кое-кто из присутствовавших поздоровался с адвокатом, но никто не узнал во мне директора Агентства Фиат Люкс, и ни разу разговор не коснулся преступления в Перраше. Марк представил меня своим друзьям под шутовским псевдонимом Пьер Кируль, за который он, как видно, ухватился. Он явно готовился к окончательному разоблачению и своей сенсационной статье.

Во время трапезы я вдруг отвлекся от контрабандного бифштекса, который, вероятно, именно по этой причине был тверд, как подошва. Мне в голову пришла мысль.

— Послушайте, Марк... Вы сказали, что у вашего литературоведа есть постоянный пропуск? А у вас?

— Отвечаю «да» на первый вопрос и «нет» — на второй. Что весьма прискорбно, — прибавил он с иронией, — ибо вы не преминули бы обратиться ко мне с просьбой об очередном одолжении, не так ли?

— Именно так. Мне нужно срочно отправить в Париж письмо. Межзональные открытки идут ужасно медленно. Если бы вы пересекли этой ночью демаркационную линию, то могли бы отправить его из первого попавшегося захолустья. А среди ваших знакомых, Монбризон, не найдется какого-нибудь курьера?

— Увы, — ответил адвокат. — Через несколько дней я сам должен быть в Париже. В связи с чем и ходатайствую о пропуске. — Он вынул из кармана доставленный велосипедистом конверт. — Вот, вызывают в комиссариат. Когда-нибудь я его таки получу, но боюсь, слишком поздно, чтобы быть вам полезным.

Марк отложил вилку и тронул меня за руку.

— Есть другой вариант, — объявил он. — Видите вон того посетителя в куртке каштанового цвета, что сидит за столом в шляпе? Он едет сегодня в Париж ночным поездом и будет там завтра в семь утра... Эй, Артур, — позвал он. — Иди-ка сюда, я познакомлю тебя со своим старым приятелем.

Журналист в шляпе только что отужинал. Он подошел к нашему столу и после ритуальных приветствий (месье Пьер Кируль — мэтр Монбризон — месье Артур Берже — ...очень приятно) спросил, чем мы угощаем. Десять минут спустя, вникнув в суть моей просьбы, он взялся ее выполнить.

На обрывке папиросной бумаги я изложил инспектору Флоримону Фару, моему осведомителю из судебной полиции, которому я когда-то помог выпутаться из весьма щекотливого положения и который был мне за это весьма признателен, свои оригинальные соображения о погоде, которой предстоит установиться после дождичка в четверг. Эти метеорологические глоссы означали в переводе, что наблюдение за домом № 120 по Вокзальной улице, равно как и информация о его обитателях, очень бы мне пригодились. Я просил его направить ответ на имя Марка Кове, корреспондента газеты «Крепю».

— Не бог весть какой компромат, — пошутил Артур, ознакомившись по моей просьбе с эпистолой.

— Мне тоже так кажется. Это для одного полицейского. Алиби гарантировано.

— Не сомневаюсь.

— Отправьте пневматической почтой; — посоветовал я.

— Договорились. Если поезд не сойдет с рельсов, ваш парень получит это послание завтра утром. Что будем пить?

Он опорожнил свой бокал и допил содержимое бокала Марка. Мы заказали бутылку бургундского, которое оказалось самым обыкновенным арамонским, впрочем, довольно сносным. Мы осушили вторую бутылку, затем третью... Все очень развеселились. На волне опьянения я вдруг с нежной грустью подумал о своем письме. В руках этого парня его ждала печальная участь. Он опоздает на поезд, это как пить дать. А если и не опоздает, то наверняка забудет письмо в кармане... Эх! До чего хороший советчик, этот Марк Кове, и до чего славные ребята, эти его приятели!

Вдумчивый и сосредоточенный, как римский папа, я внимал господину Артуру Берже, который густым баритоном пел нам о самых блистательных своих журналистских победах. Он взял на вооружение странную манеру в упор смотреть на Монбризопа, что называется, не спускал с него глаз, мерил взглядом поверх бокала, из которого пил, и с театральным комизмом набычивался, словно глядел поверх воображаемых очков.

Вдруг, на взлете какой-то изящной фразы, уж не помню о чем, он внезапно перебил себя и доверительно сообщил нам, что он — личность выдающаяся.

— Да, — повторил он, в упор глядя на адвоката, — выдающаяся. И сейчас я вам это докажу. Как поживает ваша рана?

— Моя... моя рана?

Монбризон пребывал в состоянии не менее жалком, чем то, в котором находился его собеседник. На лице его по-прежнему играла породистая улыбка, однако затуманившиеся глаза блуждали.

Господин Артур Берже шумно втянул носом воздух и погрозил ему нетвердым пальцем. Затем произнес речь, из которой явствовало, что он встречался с Монбризоном на фронте в июне 1940 года в Комбетт, богом забытой дыре, где было жарко от боев и где он, Артур Берже, находился в качестве корреспондента по поручению... (последовало название еженедельника и энергичное отступление, давшее нам попять, что хозяин этого печатного органа явно не баловал своих сотрудников высокими гонорарами). Монбризон был ранен. Что, разве не так? Адвокат признал, что это было именно так. Легкое ранение в руку? Совершенно верно. А посему господин Артур Берже воздал хвалу самому себе. Своим выдающимся способностям. Монбризон выразил восхищение его уникальной памятью. Не желая оставаться в долгу, журналист похвалил адвоката за находчивость. О, да! Вот уж кто не терял времени даром и, не мешкая, переоделся в штатское, чтобы не попасть в разряд военнопленных. Даже он, Артур Берже, малый отнюдь не промах, только на другой день смог раздобыть себе все необходимое. И так далее и тому подобное. Словом, настоящий спич.

Я предложил обмыть встречу. Инцидент меня обнадежил. Человек, наделенный такой памятью, не мог сыграть со мной злую шутку и забыть о поручении. И раз уж мы добрались до главы о военнопленных и о тех, кто чуть было ими не стал, я, в свою очередь, рассказал пару анекдотов.

В половине одиннадцатого господин Артур Берже откланялся. Он едва стоял на ногах, но с курса не сбивался.

— Не забудьте о пневматической почте, — напомнил я.

— Не беспокойтесь, ваш петушок получит свою цыпочку, — заверил он.

Спустя полчаса хозяин ресторана вынужден был выставить за дверь таких замечательных клиентов, как мы.

— Пора закрываться, — извинился он.

На улице мы едва не передрались.

Пылая любовью к бывшим военнопленным, журналист и славный мэтр жаждали любой ценой оказать мне гостеприимство. Я решительно ответил «нет», и тут выяснилось, что я тверже стою на своем, чем на ногах. Я настроился на возвращение в палату. Истинная причина была не в этом, ибо я получил разрешение ночевать вне госпиталя. И хотя время отбоя давно уже миновало...

— В таком случае я провожу вас, — объявил Монбризон.

— И я... и я, — бормотал Марк. — Прогулка пойдет нам на пользу.

Мы распрощались метрах в десяти от строения с красным крестом на фасаде.

У ворот какой-то фанфарон, усомнившийся в моем праве разгуливать в штатском, прочитал мне нотацию и предупредил, что в следующий раз мне придется просить новое разрешение. Не чувствуя себя в силах перемахнуть через ограду, я ограничился саркастическим замечанием в его адрес.

На своей кровати я нашел письмо и чемодан, вид которого отчасти протрезвил меня. У письма, равно как и у чемодана, был один отправитель: Эдуард. Он находился в Кастельнодари и на четырех страницах распространялся о своем хорошем самочувствии, выражал надежду, что его письмо и меня застанет в добром здравии, а также сообщал, что пересылает мне мое достояние.