Пушкин и тайны русской культуры

Евразийцы

О евразийцах вспомнили не от большой любви к философии. Это практическая потребность. В них есть просвет из тупиков, куда, как считается, мы забрели, – или выход из несочетаемых требований, которые сочетать все-таки нужно.

Истоки евразийства следует искать у Карамзина. Он первый предложил неожиданную идею, что татаро-монгольское иго было не просто катастрофой, но и каким-то положительным началом для Руси. Татары (условное обозначение тех времен) сообщили русским мощную централизованную государственность, которая вывела страну из многих исторических бед; дали связь и крепление огромным пространствам и т. д. Тем самым Карамзин положил начало пониманию близости народов сквозь политические противостояния и приоткрыл общность их исторической судьбы. Однако почти весь XIX век идея эта не находила поддержки, как и многие сходные слишком парадоксальные мысли, например у Пушкина, что «духовенство, пощаженное удивительной сметливостью татар, одно… питало бледные искры византийской образованности» (из статьи 1834 г.) и т. п. Понадобилось новое историческое потрясение, чтобы вернуться к «сближению далековатых идей».

Это и попытались сделать евразийцы. Их положение оказалось слишком парадоксальным. Среди всех умственных течений эмиграции они единственно пошли не против, а навстречу революции, одновременно резко отбрасывая марксистский атеизм.

Раскройте «Философию истории» Л. П. Карсавина (Берлин, 1923 г.). Этот поднимающийся у нас наконец мыслитель погиб «просто православным» в наших лагерях, но успел стать одним из основателей евразийства.

«Надо сознаться, что концепция большевиков по своему характеру и типу ближе к господствующей в современной историографии, тогда как концепция их противников возвращает нас к эпохе веры в создание истории силою персон». Еще: «Мы не утверждаем, что большевики идеальная власть, даже – что они просто хорошая власть. Но мы допускаем, что они власть наилучшая из всех ныне в России возможных». Или: «Если вожди не верили сами в немедленный социализм, необходимо предположить в них нечеловеческое лукавство и гениальную прозорливость. Если они верили, это лишний раз свидетельствует о том, что они в руках истории – ничтожные пешки, и это вполне согласуется с отрицанием роли личности в истории».

Карсавин видит в большевиках народные свойства («Жажда социального переустройства и даже социальной правды; инстинкт государственности и великодержавия») и делает, может быть, наиболее важный для наших дней вывод: «Коммунистической идеологией большевизм не исчерпывается».

Можно себе представить, что, если эти мысли и сейчас воспринимаются с трудом, как они отзывались тогда. Евразийцы были эмигрантами и «там» и «здесь». Непостижимым было их желание признать положительные стороны устанавливающейся власти, которая могла принять это от своих идейных противников только как тягчайшее оскорбление. Немало евразийцев, оказавшихся в ее руках, кончили очень плачевно.

Вспоминается один из первых «советологов» XIX века Уоллес Маккензи с его книгой о России. Он встречался с Достоевским и с изумлением спрашивал: как же так, царь загнал вас на каторгу, хотел раздавить ложным расстрелом, а вы – за него? Никак это не укладывалось в его голове.

Евразийцы производили на либеральное сознание подобное же впечатление. Один из них, последних оставшихся, которых мне довелось знать, Иван Никифорович Заволоко, держал себя именно так. Очутившись в пределах СССР, он был тут же препровожден в соответствующие места, потерял ногу: никакого ожесточения. Разговаривая, он сочувственно и добродушно поглядывал на вас, как будто не он, а вы отбыли этот срок. Он был старообрядец – об этом помянул недавно в «Правде» (1991, 27 марта) Владислав Бахревский, рассказав, что рижская община приняла большевиков за то, что те вернули русским древнее красное знамя, – и уже после лагерей передал государству бесценный сохраненный в их общине список «Слова о погибели Русской Земли» и другие рукописи, хранящиеся теперь в Пушкинском доме. Мне он подарил составленный им альбом древнерусской вышивки (Рига, 1939 г.), где помещены также фотографии хора Рижского кружка ревнителей старины… Замечательно выражение их лиц: люди, которых ничем нельзя оскорбить.

Крупнейшим евразийцем считается Николай Сергеевич Трубецкой (1890–1938). Он известен как филолог мирового уровня, основатель фонологии, и потому, может быть, первым поминается в этом течении. Мне кажется более значительным Петр Николаевич Савицкий (1895–1968). Он дал обоснование ключевых понятий по всему кругу их идей. В его трудах глубже других раскрылось сотрудничество и общежитие народов, которые складывали особый мир Евразии, примерно совпадающий с нынешней территорией СССР; их «континентальные» привычки и навыки, обычаи, ничуть не менее содержательные, чем «ладейно-корабельное» общение морских островных народов; кочевничество.

Стяжение в единство этого громадного континента через общность судьб, его мировые задачи и т. д. – все это поднялось благодаря Савицкому к новому пониманию. Классическими работами его являются «Кочевниковедение», «Местоположение русской промышленности» и «Россия особый географический мир» (1927). Социально-политически именно Савицкий сформулировал преобладающее у евразийцев убеждение о неприятии и капитализма, и коминтерновского социализма; он дал толчок объективному стремлению разобраться и усвоить уроки истории, независимо от того, в каких идеологических обличьях они выражались. Личная судьба его была также, к сожалению, наиболее типична. Он преследовался нацистами в Праге и дважды отсидел в наших лагерях, второй раз по совсем уже бесстыдному поводу – за появление на Западе, без его ведома, сборника его давних стихов.

Многого стоит его небольшая книжка, вышедшая в Таллинне в 1938 году: «Разрушающие свою Родину. Снос памятников культуры и распродажа музеев в СССР». Этот строго фактический трактат, составленный задолго до того, как стали «плодить в полемике журнальной давно уж ведомое всем», перечисляет, обращаясь к соотечественникам, те истребляемые ценности, которые могли бы стать духовной опорой даже при обороне страны (что сбылось почти немедленно), называет имена вечно-прогрессивных деятелей, которые могли писать тогда в «Вечерке» восторженные статьи «Долой Сухаревку!», а ныне сокрушаются о гибели целых «поколений культуры»… Не многим известно, как во времена первых усилий поднять у нас историческое сознание удалось достать и размножить эту книжку; но скольких людей спасла она от отчаяния и одновременно от навязываемого поклонения «западной демократии».

Выдающееся значение имеет работа Савицкого «Ритмы монгольского века». В ней рассматриваются признаки подъема и упадка России в условиях внешнего захвата и завоевания. Общее число «подъемных», по Савицкому, 27 (почти «панфиловцы»), но хороши и «депрессивные» – научная точность и краткость его характеристик поразительны.

У евразийцев было немало высоких умов, таких как Г. В. Вернадский (сын Владимира Ивановича), с его «Опытом истории Евразии» и особенно «Звеньями русской культуры» (Брюссель, 1938), но выделяется среди всех все-таки П. Н. Савицкий. Он был главным организатором движения, его собирателем и – не имея средств – издателем.

На что надеялись евразийцы? Удивительно и сейчас думать об этом, учитывая, какие силы противостояли им с обеих сторон. Они жили надеждой развития, но, конечно, «вышли рано, до звезды». Как и их политическая разновидность «младороссы», они рассчитывали встретить через политические барьеры «младобольшевиков» и исторически не ошиблись, но непосредственно все было иначе.

Нам, понятно, невозможно судить о нынешней внешней деятельности КГБ, но в те времена эта организация работала образцово. К евразийцам был послан провокатор Александр Ланговой, тщательно изучивший их литературу. Расчет был правилен: они поддадутся на пусть слабое, но хоть какое-то обещание тепла с родины. Сегодняшний наш председатель, редактор «Иностранной литературы» (В.Я. Лакшин – прим. П.П.), может быть, помнит члена редколлегии журнала Льва Вениаминовича Никулина. Это был писатель с широкими и специфическими связями, и он изложил всю эту историю, допущенный к документам, в романе-хронике «Мертвая зыбь» (Изд-во министерства обороны, 1965). Идея книги – «всю эту чепуху приходилось обсуждать и разбираться в ней, чтобы в борьбе с белой эмиграцией использовать евразийцев», – слишком понятна, но факты в ней собраны замечательные. Страстный молодой человек из «Совдепии» произнес на Первом съезде евразийцев (Берлин, январь 1925 г.) многочасовую речь, увлекая заждавшихся. Когда через два года пришло протрезвление, многие отвернулись от евразийства. Интересно, испытывал ли этот человек, скончавшийся, по свидетельству Никулина, в 1964 году, хоть тень раскаяния, подобно известному провокатору «от большевиков» Малиновскому? Задуматься над этим у него были и время и материал.

Ядро евразийцев во главе с Савицким не распалось. Но их выводы стали резче, определеннее и, так сказать, безогляднее – по всем адресам. В изданиях типа «Евразийского временника», «Евразийской хроники», «Потока Евразии» и др. они продолжали печатать свои философские труды вместе с оценкой текущих событий, уже не надеясь на популярность. Так, оставаясь сугубо русскими и православными, они обвиняли большинство церковных деятелей своего времени в нежелании и неумении ответить людям на конкретные вопросы об их месте в судьбе родины. «…Происходит это потому, что церковь до сего дня в своем существе – монархична и в этой своей монархичности она убеждена, что и весь российский народ монархичен… Уже давно пора отбросить глупую и преступную мысль, что Церковь есть монополия правых партий. Церковь должна быть делом всего народа: «Всех и Ничья» («Поток Евразии», кн. 1, 1938).

Внимательно следя за событиями на родине, евразийцы с удовлетворением отмечали, что СССР «устанавливает независимость советского хозяйства от хозяйства мирового, что не соответствует схеме марксизма». И далее: «Лозунг так называемого «социализма в одной стране», глубоко патриотический и национальный в своей основе, в корне чужд интернациональному марксизму. Что сказали бы теперь Маркс, Энгельс и сам Ленин, когда в «первой социалистической стране» закричали о «Родине», «любви к отечеству и народной гордости». Мы к этому уже привыкли, но кости Маркса, наверное, содрогаются от этого» («Поток Евразии»).

Оригинальную оценку дали евразийцы началу «троцкистско-бухаринских» судебных процессов в Москве. Они пришли к выводу, что «Сталин опирается на своеобразно «националистические» кадры». Специально принятая по этому поводу резолюция отмечала: «…уничтожаются или приводятся к молчанию все важнейшие идеологи коммунизма в России. А так как природа не терпит пустоты, то освободившееся место должно быть заполнено некоммунистическим содержанием. Каким? Либо пошлейший европейский «демократизм», окрашенный социальным радикализмом, в связи с особенностями социального строя СССР. Или же содержанием этим будет евразийство» («Евразийская хроника», 1937).