Блаженная

— Чем я могу искупить свою вину? Хочешь — обрушь ширму на мою глупую голову. — провозгласила я, делая трагическое лицо.

— Полно, маркиза! Уроните ширму снова, и я буду счастлив поймать ее для вас!

— Давид, кроме шуток. Я очень виновата. У меня прямо гора с плеч свалилась, когда Лика сказала, что ты ничего не сломал.

— Все, забудь. Ты, кстати, Лику не видела? — спросил он как бы между прочим, краснея при этом до ушей.

— Видела, пару часов назад. Она дома была.

— Мы с ней договорились погонять нашу сцену, я пришел — ее нет.

“Плохи твои дела, парень. Если она пообещала тебе что-то и забыла об этом, то шансы твои не очень.” — подумала я, а вслух сказала:

— Странно. Куда бы ей деваться… — я глянула на часы, — Ого, почти восемь. Мне она вообще-то тоже нужна.

— Кто это вам обоим понадобился?

Из-за кустов боярышника на дорожку вышел Вадим. Он мельком осведомился у Давида о самочувствии и устремил на меня внимательный взгляд. Даже слишком внимательный. И холодноватый. Впрочем, может быть, он казался таким из-за слишком холодного оттенка глаз. И даже когда лицо доктора выражало интерес и дружелюбие, его прозрачные, как оконное стекло глаза меня смущали и немного отталкивали. Впрочем, разве он в этом виноват?

— Лика. Вы ее не видели?

— И… что вы собираетесь с ней делать?

— Я поняла. Это шутка. Смешно. Мне она нужна, чтобы… хотя, может и кто-то из вас сгодится.

Мужчины заинтригованно взглянули на меня.

— Мне завтра нужно ехать в Воронин закупаться для вечеринки. А я не знаю куда. Лика обещала подсказать.

— Если завтра, то я смогу вас подбросить. В Воронине неплохой рынок и торговый центр. А если подождете меня полчасика, то и помочь смогу.

— Где подождать?

— Мне нужно ненадолго заехать в больницу.

Идея показалась мне не очень, но я не стала отметать ее сразу. Меня постоянно упрекали в том, что я сначала откажу, а потом подумаю. В этот раз я решила сделать наоборот.

— Ну… там видно будет. Мне главное туда добраться.

Мы условились о месте и времени завтрашней встречи и распрощались, оставив Давида дожидаться Лику. Мне было немного жаль мальчика и я предложила ему подняться ко мне перекусить и дождаться Лику у меня, но он сказал, что подождет ее на свежем воздухе, и по нему было видно, что Ликино отсутствие его тревожит, хотя видно было, что от омлета он отказался с трудом. Вот это верный рыцарь!

Честно говоря, я тоже немножко волновалась, и взбивая яйца, то и дело поглядывала в окно. Лика не появлялась. В какой-то момент Давид тоже пропал с лавочки и я решила, что она все-таки пришла, а я, увлекшись готовкой, не услышала шагов в коридоре.

Я вылила яйца с молоком на сковороду, накрыла ее крышкой, убавила огонь и встала перед окном.

Разумеется, мне с моим везением досталось окно на запад. Теперь каждый вечер я буду наблюдать, как небо окрашивается в оттенки нежно-розового, лиловеет, потом наливается тяжелым багрянцем, словно кисточку с краской раз за разом окунают в стакан с водой.

И вместе с красками неба сгущается беспричинная тревога.

— Ненавижу закаты. — сказала я вслух.

Окно моей комнаты в Питерской квартире выходило на запад. Когда я жила там вместе с родителями, закатов словно не существовало для меня. Просто садилось солнце и наступал вечер.

Но после того, как мы с бабушкой остались в этой квартире вдвоем, вечера превратились для меня в пытку. И чем ниже опускалось солнце, чем пунцовее становилось небо, тем сильнее душила тоска.

Темный канал, разноцветные кораблики, старик с саксофоном на углу Невского, затейливая головоломка крыш — все, что я раньше любила теперь вызывало у меня желание плакать.

Бабушка заметила это и предложила мне занять другую комнату, с окном на восток. Бывший папин кабинет. Тот самый, где я устроила потом свой цыганский шатер, по меткому выражению Каргопольского.

И вот мне снова придется наблюдать, как солнце валится за крыши домов и за кирпичную стену “Вороньего приюта”.

Внезапно меня осенило, что кусок остроконечной крыши и высокая печная труба, что виднеется за оградой, принадлежит дому моего детства. Бабушкиному дому. Когда я жила в нем, то из окна моей комнаты на втором этаже можно было видеть усадьбу — кусок крыши центрального здания выглядывал из- за полуразвалившейся ограды.

В детстве меня было две жизни. Одна из них зимняя — школа, день рожденья, чугунные львы со снежными колпаками на гривах, вишневый пирог в духовке, молоко с медом, шерстяные носки…

Другая жизнь начиналась летом. Живописные развалины усадьбы, игра в поиски клада и путешественников во времени, кислющие яблоки из усадьбы, подслащенные воровским азартом, осы в варенье, ужин на веранде… Я не помню, какую из этих двух жизней я считала более реальной, более настоящей, более своей. Но я точно помню, что мои планы, желания и даже мечты были зимними и летними.

В мои шесть лет у меня была летняя мечта — купить корову Розу, которая иногда забредала попастись к нам на лужайку. Старая женщина с белоснежной косой, уложенной вокруг головы сшила для меня мешочек на веревочных завязках, канареечно-желтый в крупный черный горох.

— Накопишь — купим Розу. — сказала она серьезно, — с молоком будем.

Кто была эта женщина? Ее лицо стерлось из моей памяти.

Вечером к бабушке заходила соседка и мы, убрав после ужина посуду и застелив стол старинной вязанной скатертью играли в лото. Играли на деньги. Бабушка, соседка баба Аня и я. И та женщина с белой косой. Играли по честному — мне не помогали, не подыгрывали. Я бы не позволила. Монетки накапливались в мешочке, я пересчитывала их. С каждым днем их становилось больше и моя мечта приближалась ко мне, хлопая рыжими ресницами и дыша травой и молоком.

Каждый вечер после игры и вечернего чая я забиралась к себе на второй этаж, в крохотную комнатку под крышей, прятала свой мешочек в старинный письменный стол, потом забиралась на этот стол с ногами и смотрела через полуразушенную кирпичную стену на крышу усадьбы — черный контур в темно-синем небе. Тут просыпалась моя вторая летняя мечта — когда-нибудь стать хозяйкой Усадьбы. Нет, ни этих печальных развалин, а как будто переместиться в то время, когда Усадьба была молодой и красивой. Когда ее дорожки были чисты и ухожены, когда розы благоухали возле флигелей, когда съезжались гости в красивых каретах. Похожее чувство я испытывала, когда расчесывала длинные белые волосы той женщины и пыталась вообразить, какой она была когда-то красавицей.

Запах горелого омлета вернул меня в реальность. Я сдернула сковороду с огня, отскоблила от нее то, что выглядело хоть немного съедобным и, опустив штору, уселась за свою одинокую трапезу.

Что ж, все не так плохо. Одна моя летняя мечта почти осуществилась — Усадьба обрела вторую молодость. Я приехала сюда, чтобы жить в ней и быть маркизой. А на закаты я смотреть не буду.

Голодного червячка я заморила и налив себе чаю, раскрыла пьесу, но червячок беспокойства продолжал меня донимать. Я постучалась к Лике. Безрезультатно. Я вернулась к себе. Чертыхнулась. Может они с Давидом репетируют где-нибудь на свежем воздухе? И, кстати, почему я должна волноваться за взрослого человека?

Я скинула посуду в раковину, и не удосужившись ее помыть, разложила на столе шелковый шарф. Мешочек с картами был завязан неплотно, часть колоды выскользнула из него, как будто выползла. Сверху лежала Жрица. Я протянула руку, чтобы вытащить колоду колоду, но взгляд Жрицы меня остановил. Я потянула за край мешочка и карты легли передо мной на столе полураскрытым веером. Я медленно провела рукой и распределила их по шелковой глади. Я не спешила их собирать и тасовать.

Чем дольше я смотрела на колоду, тем более выпуклыми, говорящими становились кусочки старой бумаги. Я вглядывалась в картинки. Первый раз они показались мне не просто рисунками, а застывшими осколками жизни, абзацами из книги, в которой описано все, что только может случиться. Картинки в Книге Бытия.

Впервые за все время моей игрушечной практики мне показалось, что фигурки смотрят на меня и пытаются что-то сказать. Каждая — своим голосом. Мне начало казаться, что я слышу тихое, невнятное бормотание, даже разбираю обрывки слов.

Я собрала колоду. Стало тихо. Но тишина была напряженной, как затишье перед грозой, готовое в любую секунду прорваться шумным потоком.

Я никогда не делала расклады для себя, но сейчас я чувствовала, знала — карты хотят что-то сказать мне, Тине Блаженной и никому другому. Я закрыла глаза.

Я чувствую себя как бумажный кораблик в бурной реке. Что мне делать? Куда плыть? За что зацепиться?

Я выложила перед собой три карты и открыла глаза.

Десятка Пентаклей. Хорошая карта. Обещает благосклонность капризной фортуны во всех сферах жизни. И с финансами порядок. Что ж, с этим не поспоришь. Я живу в усадьбе на всем готовом и жалованье мне положено солидное. А если все сложится в театре, то и квартиру можно будет сдать…

Не о том я хочу спросить. Есть ли что-то, что может сказать Десятка Пентаклей именно мне и больше никому?

Я взглянула на карту другими глазами, как на стоп-кадр, на застывший кусочек жизни. Моей жизни.

Старик… Возле его ног вьются две собаки. Чуть поодаль беседует супружеская пара, их ребенок гладит собаку, выглядывая из-за материнской юбки. А позади них кирпичная стена, очень похожая на ту стену, что можно увидеть из моего окна, если приподнять малодушно опущенную мной штору.

Супруги увлечены беседой, им нет дела ни до чего. Они похожи на моих родителей. Они у меня есть, но их нет со мной. А ребенок и старик гладят собак. Они заняты одним делом. Ребенок и старик… Связь поколений. Бабушка! Я вдруг поняла — бабушка. Есть что-то, что связывает нас помимо родственных уз. И я должна обнаружить эту связь.

А еще на карте кирпичная стена, за ней крыша дома и труба торчит. Это мой дом. Он поджидает меня за кирпичной стеной, он знает ответы. Я должна спросить его и я это сделаю.

Как только я буду готова, я войду в дом моего детства. Может быть, я вспомню то, что тщательно прячу сама от себя.

Я уложила колоду в мешочек, спрятала в ящик стола, распахнула окно спальни. В комнате было темно, и я могла позволить себе насладиться ароматом проснувшихся вечерних цветов, не боясь, что комары налетят по мою душу. Глядя на контур крыши бабушкиного дома, Я прошептала: “Обещаю.”

Уже прикрывая окно, я заметила Лику, медленно бредущую к актерскому флигелю со стороны театра.