Блаженная

ГЛАВА 13. В которой шампанское открыли преждевременно

Вечеринку было решено начать часиков в шесть, чтобы к семи уже вовсю безобразничать, а к десяти разойтись.

С Анной Сергеевной шутки плохи. Знающие люди шепнули мне, что она большая любительница потанцевать и поиграть в шарады, но на репетицию явится вовремя. И горе тому, кто опоздает хотя бы на пять минут.

Сейчас четыре, значит у меня есть два часа — целая уйма времени, чтобы привести себя в порядок. И если вы думаете, что приводить себя в порядок я буду перед зеркалом, то вы плохо меня знаете.

Привести в порядок мне надо растрепанные мысли, и для этого у меня есть верное средство — горячая вода, ароматическая бомбочка и побольше пены.

А в зеркало я только любуюсь.

Поэтому я включила воду погорячее, опрокинула в ванну полфлакона гель-душа, погрузилась в пену и впала в задумчивость.

Что меня тревожит сильнее всего? Что путает мысли, тянет под ложечкой и высасывает силы?

Два вчерашних разговора — с Ликой и Каргопольским.

Интересно, есть ли между ними связь?

Они оба были вчера в сильном смятении и тревоге.

Каргопольский оборвал важный для него разговор из-за телефонного звонка. Сегодня его нет и Лика очень расстроена.

А что если… его позвала Лика? И между ними произошло что-то, после чего Каргопольский пропал.

“— Но тогда известие о его срочном отъезде не стало бы неожиданностью для Лики.

— О! Давно тебя не слышали. Но в кои-то веки ты говоришь дело. Лика не притворяется, она по-настоящему напугана.

— Лика призналась, что кого-то караулила. Значит этот кто-то позвонил Каргопольскому и попросил его прийти. И Лика стала свидетельницей их встречи.

— Да, это похоже на правду. Но что могло между ними произойти? Ведь Лика была в ужасе вчера вечером. И ты должна была вытрясти из нее правду.

— Я пыталась.

— Плохо пыталась. Нужно было проявить настойчивость.

Я ушла с головой под воду и пару секунд пробыла так. Резко вынырнула, глубоко вдохнула.

— Тебе не удастся спрятаться под водой от своей совести.

— Я и не пытаюсь. Мне так легче думается.

— Ну-ну. Посмотрим.

— Вопрос — кто позвонил Каргопольскому. Из вчерашних Ликиных слов следует, что это был ее амур. Король Пентаклей.

— Получается, ты вернулась туда, откуда начинала. Кто этот самый Король Пентаклей?

— Да уж… Подозревать можно любого представителя мужского пола. Как и три дня назад.

— Немногого же ты добилась. А ведь расклады ты прочла почти хорошо. Тебе только мозгов чуточку не хватает, чтобы дога…”

Я снова нырнула и вынырнула. На этот раз помогло. Горе-помощник умолк, теперь можно и подумать.

Ясно, как день, от Лики правды не дождешься. Ее нежная беспомощность обманчива. Она упряма как пятьдесят тысяч ослиц и будет выгораживать своего Короля Пентаклей.

Займемся лучше Каргопольским. Он прямым текстом просил меня о помощи. Я понятия не имею, чем я могу ему помочь, но я обещала ему найти дневник. А это уже что-то. Борис Павлович уверен, что бабушкина гибель связана с этим дневником. И мне почему-то кажется, что Ликина история переплетается с историей Бориса Павловича и с моей. Я не знаю пока, каким образом. Но я узнаю. И возможно, дневник мне в этом поможет.

У меня так и чесались руки схватить телефон и начать звонить Борису Павловичу, но во-первых, они были мокрые и в пене, а во-вторых, я была уверена, что звонок будет безрезультатным. Если бы он был в состоянии ответить, то позвонил бы сам. Итак, решено: оставить в покое Лику и заняться поисками дневника. И начну я с моего фамильного гнезда.

Мысли пришли в порядок, наступила относительная ясность. Мне даже задышалось легче. Значит решение я приняла правильное.

Но реализацию его придется еще немного отложить. Сначала — вечеринка.

Я выдернула пробку из ванной и включила душ.

***

Мы с Ликой и Давидом тащили мешки со снедью по темным закоулкам позади сцены, ориентируясь на приглушенные звуки рояля.

Вернее, ориентировались Давид и Лика — они знали, где находится малый репетиционный зал. Я же полностью сосредоточилась на том, чтобы не свернуть шею в кромешной тьме — в каждой руке по пакету, держать фонарик было уже нечем.

Где-то скрипнула дверь, звуки рояля стали громче, и через пару секунд в темноте вспыхнул фонарик

— Идете?

— Федя! Как ты вовремя!

— Работа такая.

В свете фонарика Федя был страшен, как злобный гном. Он поманил нас рукой и нырнул в хитросплетение лестничек и коридорчиков, словно в пещеру горного короля.

— Что бы лампочку не повесить! — прошипела я, ткнувшись лицом в какую-то пыльную тряпку.

— Лампочка висит. Только перегорела. — добродушно ответил Федя, — не ворчи, пришли уже.

Три ступеньки, поворот, и мы, наконец, вошли в небольшой зальчик с высокими арочными окнами.

Посередине стояли в ряд три дощатых, грубо сколоченных стола, заляпанных краской, Александр накрывал их листами упаковочной бумаги. Невзрачный паренек с огромными ушами, который играет Азолана и чье имя я забыла, Паша, кажется, перетаскивал стулья к стенам.

Дамы окружили рояль. За роялем сидел Аркадий и играл вальс Шопена, очень даже неплохо, насколько я могу судить.

— Привычная мизансцена, — заметил Давид, аккуратно опуская пакеты с напитками в уголке возле окна, — люди работают, Аркадий вдохновляет.

Аркадий замер на секундочку и звуки вальса плавно перелились в похоронный марш.

— Аркадий! Не нагнетай. — бросил Федя через плечо.

— Завидуйте молча, — ответил Аркадий, непринужденно вспорхнул из минора в мажор и вернулся к прерванному вальсу.

— Аркашка здорово играет, скажи? Не хуже, чем в ресторане! — в голосе Феди звучала такая гордость, словно он сам играл не хуже, чем в ресторане, — Что хочешь подберет. А Давидка и Санька на гитаре. Такие дуэты отжигают! Дашка на скрипке, вроде. Янусик поет. Артисты.

Федя вздохнул.

— Я вот ничего такого не умею, но искусство очень даже уважаю.

Наше появление остановило стихийный концерт, и общими усилиями мы быстренько выгрузили на стол скромные деликатесы, Аркадий и Федя открыли напитки.

Я с сомнением оглядела крошечный зальчик.

— Значит здесь мы и будем…

— Не на сцене же! А тут все есть — столы от ремонта остались, бумаги, вон, Санька дал, грязь прикрыть. Даже музыка есть. А посуду можно у Януськи выпросить. Она у нас пока за реквизитора…

Перспектива что-то выпрашивать у Януськи меня не вдохновила, и я заверила Федю, что картонные тарелки и стаканчики закуплены, а вилку каждый может принести с собой.

— Ну и правильно. — одобрил Федя, а то побьют, чего доброго.

— Кого побьют?

— Посуду! — хохотнул Федя.

— Господа артисты, почему нарушаем традиции?

Анна Сергеевна стояла посреди зала, уперев руки в боки и распространяя вокруг себя аромат флер-д-оранжа. Ей оказывается, не чуждо ничто человеческое — свои пышные формы она упаковала в зеленое платье с золотистой искрой, в ушах раскачивались длиннющие серьги.

— Анна Сергеевна, зачем вы обижаете артистов? Мы их как раз соблюдаем.

— А бокал для Марфы?

Я не поняла, о чем идет речь, но господа артисты приняли сконфуженный вид.

— Сашуленька, столик и Марфин бокал! — распорядилась помреж, сверкая сережками, — Тина, а ты готовься.

— К чему? — забеспокоилась я.

— Новенький подносит бокал вина Марфе Сапожниковой. — пояснила Анна Сергеевна таким же голосом, каким вызывает артистов на сцену. — иначе Марфа закроет дорогу на сцену.

Александр тем временем вернулся, бережно держа в руках бокал из зеленого, пузырчатого стекла с радужным отливом. Изящный, на длинной ножке, должно быть, ровесник Марфы Сапожниковой. Аркадий наполнил его красным вином и вручил мне.

— Я должна это выпить?

— Боже упаси! Это Марфе. Говорят, это был ее бокал.

— Неси на сцену. — распорядилась Анна Сергеевна, — И смотри, не расплещи. Не прольешь ни капли — все главные роли будут твои.

Ничего себе задачка! Я взялась за полный до краев бокал обеими руками.

— Конфетку не забудьте! — крикнула вслед Анна Сергеевна.

— С сухим вином? Варвары… — бормотала я, не отрывая глаз от темно-рубиновой поверхности.

— Марфа была сластеной, — пояснил кто-то за моим плечом.

Конфетку я могла бы нести только в зубах — налитый в края бокал я держала обеими руками.

Александр с шутовским поклоном распахнул передо мной дверь в закулисье.

— Включите фонарик! — взмолилась я, замерев на границе света и тьмы.

— С фонариком и дурак донесет. — заметил мне в спину Федя, — надо в темноте. Примета такая.

Мы дружною толпой двинулись темным, извилистым путем, вперед к сцене.

У меня получалось отлично. Вино едва колыхалось от моих плавных шагов. Поворот, три ступеньки вниз… Где-то здесь должна висеть пыльная тряпка…

Краем глаза я увидела, как шагах в десятии от меня вспыхнула маленькая точечка, будто кто-то зажег свечу. Вокруг нее, как пятно воды на ткани, расплылось белое сияние и приобретало очертания женщины в длинной белой рубахе. А огонек свечки был похож на рыжеволосую голову.

Видение медленно двинулось в сторону сцены, освещая мне дорогу.

Ага, господа артисты, я поняла! Кто-то переоделся призраком в расчете на то, что я взвизгну, разолью вино и не видать мне главных ролей, как своих ушей. А вот фигушки вам! У меня тут с вами нервы закалились — дай бог каждому. Я даже виду не подам, хоть и неожиданную штуку вы придумали. Сжав зубы, я шла вслед за белой фигурой, вино еле-еле колыхалось, я чувствовала, что отлично справляюсь. Последний поворот и передо мной три ступеньки к сцене. Сияние померкло и последние три шага я сделала в полной темноте.

Чья-то рука отодвинула бархатный задник — и я на сцене.

Она погружена в полумрак, лишь одинокий фонарь направлен в зрительный зал, его тусклое сияние напоминает свет луны.

В самом центре поблескивает черным лаком изящный столик, на нем одинокая свеча в серебряном подсвечнике. А в противоположной кулисе я краем глаза вижу расплывчатое белое пятно. Я не могу поднять глаза и рассмотреть, кто же меня дурит, мое внимание приковано к поверхности бокала. Не чуя пола под ногами, я пересекаю сцену и с тихим стуком опускаю бокал на столик. Ни капли не пролила! Я гордо поворачиваюсь к моей свите и вскидываю руки над головой в победном жесте. Аплодисменты. Я делаю глубокий поклон и оборачиваюсь к кулисе, в которой стоит мой ряженый проводник. Но там никого нет. На ширме белеет пятно — кто-то испачкал ее то ли мелом, то ли краской.

— А где…она?

— Конфетка? Держи, клади рядом. — Давид сует мне в руку шоколадный трюфель в бумажной розетке. Я рассеянно кладу лакомство на столик рядом с бокалом и поворачиваюсь к коллегам.

— Ребят, колитесь, кого вы переодели? Кто свечку нес?

Артисты переглянулись.

— Тинчик, ты хлебнула по дороге? — вежливо спросил Аркадий,

— Да нет, бокал вон полный. Надышалась, наверное. — живо подхватил Федя.

Я строго взглянула в удивленно-невинные лица коллег.

— Ясно. Будете морочить мне голову до упора. Ладно, сделаем вид, что я вам поверила. Зато теперь я прима!