Мой случайный эльф

Глава 2. Я не собираюсь ни перед кем лебезить

Доктор молча потирает руки, будто моет их перед операцией, и одновременно качает головой, заставляя меня нервно сглотнуть. На фоне всеобщей суеты, криков и спешки неторопливые движения главврача настораживают.

Через несколько минут ожидания озвучиваю, казалось бы, единственно правильный вариант действий:

— Наверно, нам нужно позвонить в больницу Эльфтауна? Там ведь у них и медицина на уровне, и магические целители… Надо объяснить их главврачу, что произошла ужасная ошибка. Что…

— Знаешь, что, Лерочка… — перебивает меня пожилой мужчина. Он хмурится и близоруко щурит глаза, всматриваясь в именную карточку на моем зеленом форменном халатике.

— Я Лена, доктор. Лена Сарт.

— Да, да, — отмахивается он от моей поправки. — Я не собираюсь никому звонить и ни перед кем лебезить. Раз пациент оказался здесь, значит, он никому не нужен. Мы позаботимся о нем, как о любом другом. Не хуже и не лучше.

— Но у нас нет протокола ухода за эльфами…

— На нет и суда нет. Я спрошу у одного знакомого. А пока будем действовать по принципу: «делай, что можешь, и будь, что будет». Обработай его раны, как обычному орку. После займись другими. Тем, что в сознании, обеспечь воду. Работы полно. Ты знаешь, что делать, — и развернувшись, мужчина поспешил к другим пациентам.

Вытираю разом вспотевшие ладошки об зеленую ткань униформы. На мгновение меня пронзает уверенность, что я нахожусь в психушке, где все, включая медицинских работников, посходили с ума.

Что делать совершенно не понятно, вопреки уверениям доктора.

А вдруг то, что подходит орку, не подойдет эльфу? Ведь у людей и орков разные лекарства и разные способы лечения!

Прижимаясь к каталке вплотную, осторожно промываю раны больному, у которого здорово обгорела левая рука и бок. Процедура болезненная даже с обезболивающим. А уж без медикаментов — натуральная пытка. Повезло, что парень в отрубе.

Коридоры в старом здании довольно узкие, никак не предназначенные для установки целого ряда коек. Поэтому во время процедуры меня то и дело задевает пробегающий мимо персонал.

— Тысяча извинений, Сарт!

— Ох, я не специально!

— В тесноте, да не в обиде!

С трудом очистив раны в обстановке веселой домашней кутерьмы, верчу в руках тюбик с мазью. Теперь меня не отпускает чувство, что вот-вот произойдет нечто неправильное. Непоправимое.

Повинуясь орущему в голос инстинкту, откладываю мазь на каталку. Вытаскиваю из кармана сотовый и набираю номер подруги.

— Виол, ты же проходила пару недель интернатуры в центральном Эльфтауне, да?

— Ну да, а что?

— Ты случайно не знаешь, можно ли эльфам обрабатывать раны от ожогов по оркскому протоколу?

— Случайно знаю, — смеется та. — Представь, какое совпадение! Когда я там работала, в соседнем крыле случился пожар. Мне доверили обрабатывать раны одной словоохотливой медсестре… Короче, слушай! Если в основе мезопанин, то такая мазь эльфам подойдет. Если белоцвет, то ее нельзя. У эльфов с белоцветом категорическая несовместимость. Сразу анафилактический шок, труповозка и все дела. Еще вопросы? А то мне пора бежать…

Проверяю мазь. В составе значится белоцвет.

Святые орки!

Еще чуть-чуть — и парень бы умер!

Приходится снова обратиться к медсестре, выдающей препараты, с просьбой выдать правильный аналог лекарства, и затем уже вернуться к эльфу. Аккуратно обрабатываю ему раны мазью, перевязываю.

А затем, опять же повинуясь внутреннему чутью, вынимаю бумажник из кармана эльфийских брюк, перекладываю в свой личный шкафчик и запираю на замок. Конечно, замок хлипкий, но сумма в бумажнике огромная, а эльф лежит в коридоре без сознания.

Кто угодно может подойти и забрать эти деньги.

Как очнется — верну.

После этого со спокойной душой вожусь с другими пациентами.

Следующие несколько часов проходят под непрестанные стоны людей и глухое мычание более стойких к боли орков. В основном, я обрабатываю раны и приношу попить. От отвратительного запаха обгорелой плоти знатно кружится голова. Пару раз едва успеваю добежать до туалета, как меня выворачивает наизнанку.

К концу смены от усталости отваливаются ноги, и я начинаю всерьез завидовать лежачим пациентам, от которых ничего не требуется, кроме как спокойно лежать и плевать в потолок.

Прислонившись к стене у комнаты отдыха, вдруг вспоминаю, что за смену я ни разу не присела.

Столь жарких денечков, в прямом и в переносном смысле, на моей памяти еще не случалось. Жара на улице стоит такая, что кондиционеры не справляются с нагрузкой. По помещениям расползлась духота, сгущая мысли, кровь и дыхание.

В комнате отдыха тоже душно. Хочется отворить окна нараспашку, но по правилам это категорически запрещается. В больнице нет противофейных сеток. Наш бюджет, увы, не позволяет такой роскоши. Вытираю со лба пот и наливаю себе второй стакан воды. К счастью, кулер функционирует нормально и вода, пока я пью, приятно охлаждает рот и гортань.

Чуть передохнув, направляюсь на пересменку, где доктор Маклоу по моей просьбе объявляет, какой мазью следует обрабатывать раны пострадавшему эльфу.

После короткого собрания мой рабочий день официально подходит к концу, и я, полуживая от усталости, навещаю Лиру, о которой волновалась последние несколько часов.

Эта крохотная смуглокожая девчушка родилась шестимесячной сразу после крушения. Роды прошли сложно, малышка оказалась совсем слабенькой, и сейчас она живет только благодаря аппарату искусственного дыхания. В голубых лучах бактерицидной лампы ее крошечное тельце выглядит трогательно синим и хрупким.

После родов врачи сказали: «Пятьдесят на пятьдесят.» Я шепчу короткую молитву, чтоб девочке выпали правильные «пятьдесят», чтобы она окрепла и прожила долгую и счастливую жизнь, а потом ковыляю к обездвиженному эльфу. Его ровное дыхание меня слегка успокаивает. В целом, он выглядит таким же, как во время приема — не лучше и не хуже.

Как, интересно, этот парень очутился на зачуханном «плебейском» поезде, если эльфы предпочитают воздушный транспорт и личные спорткары? По радио говорили о возможном терракте.

Долго смотрю в его закрытые глаза. Ужасно хочется считать ответы в темных ресницах и голубоватом отсвете век. Интуиция неловко молчит, не в состоянии утолить мое любопытство. Парень по-прежнему в беспамятстве. На безукоризненно красивом лице, почти не тронутом огнем, застыло безмятежное, слегка уставшее выражение. Словно бедняге надоело пребывать в беспомощном, овощеобразном состоянии.

Глажу его по открытой коже здоровой руки и шепчу:

— Ты, главное, борись. Не сдавайся. Когда очнешься, расскажешь мне, что ты делал на том поезде, ладно? Будет обидно, если я этого никогда не узнаю.