Лес

ГЛАВА XXI

Генри сидит за моим столом и листает «Повелителя мух», когда я проскальзываю в свою комнату. Он смотрит на меня, нахмурив брови.

— Эти дети — язычники.

— В том-то и дело, — говорю я. — Есть какие-нибудь успехи на чердаке?

Генри вздыхает и кладёт книгу себе на колени.

— К сожалению, нет, но я не теряю надежды.

— Тем не менее, мы должны придумать запасной план, на всякий случай. Даже если мы найдём дневник — в чём я сильно сомневаюсь, — нет никакой гарантии, что в нём будет что-то полезное.

— Я приму это к сведению.

Его тон лёгок, но я могу сказать по тому, как он расправляет плечи, как напрягается его челюсть, когда он стискивает зубы, что он обеспокоен. Я хочу утешить его, обнять и сказать, что всё будет хорошо. Но я не знаю его достаточно хорошо, чтобы прикоснуться к нему, и правда в том, что я не знаю, всё ли будет хорошо, и хотя иногда мне кажется, что я только что и делаю, так это лгу, я не хочу лгать ему.

— Генри, кое-что случилось. В лесу.

Он вскакивает со стула и пересекает комнату, направляясь ко мне.

— С тобой всё в порядке?

— Да, я в порядке, но, — я делаю глубокий вдох, — Варо вернулся.

— Варо? Тот Древний, которого изгнали?

Я киваю.

— Я видела его. В лесу. Дядя Джо подтвердил, что это был он. И что бы он ни задумал, ему не понравилось, что я его увидела.

Я рассказываю Генри, как он хлопнул в ладоши и превратил день в ночь. Как лес отвернулся от меня.

— Если бы Джо не появился вовремя, я не знаю, что бы случилось.

Генри бледнеет.

— Если он тот, кто стоит за всем этим… Если он пытался причинить тебе боль только за то, что ты его увидела… — он сглатывает. — Что он сделал с моими родителями?

— Эй.

Он не смотрит на меня.

Ох, к чёрту то, что я недостаточно хорошо его знаю. Неуверенно я тянусь к нему, обнимаю его за плечи и прижимаю к себе. Сначала его тело напряжено, сопротивляется, но я не отпускаю его.

— Мы не знаем, что случилось с твоими родителями, но сейчас нет причин думать о худшем.

Конечно, у меня возникла та же мысль. Если они действительно исчезли из-за того, что слишком много знали, вероятность того, что Варо оставит их в живых, учитывая его послужной список, невелика. Но я пока не могу позволить Генри потерять надежду. Отчасти потому, что я не могла видеть тот же пустой взгляд в его ярко-зелёных глазах, который я вижу у мамы каждый день, а отчасти потому, что я не могу выкинуть из головы образ папиного имени на столе родителей Генри. Если папа как-то связан со всем этим, я должна выяснить, как, и я боюсь, что если я потеряю Генри сейчас, то никогда этого не сделаю.

— Поспешные выводы нам не помогут, — продолжаю я, — и уж точно не помогут им. Нам просто нужно придерживаться курса, хорошо?

Он делает глубокий вдох и, наконец, кивает.

— Ты права, — соглашается он. — Конечно, ты права.

Но кровь всё ещё не вернулась к его щекам.

Я отпускаю его и делаю шаг назад, прикусывая нижнюю губу.

— Итак, я знаю, что ты меньше всего желаешь сейчас уходить, но мы должны.

Его глаза расширяются.

— Почему? Варо придёт? Ты в опасности?

Я отмахиваюсь от его тревоги.

— Нет, ничего подобного. Сегодня вечером в доме моего соседа будет костёр. Там будут все дети из моей школы, и это своего рода угроза безопасности. Мне нужно быть там, чтобы присматривать за ними, и мне нужно вывести тебя из дома, чтобы мама не увидела тебя, пока меня не будет. Я знаю, это ужасно с моей стороны просить тебя пойти на вечеринку вместо того, чтобы провести ночь, делая всё возможное, чтобы найти твоих родителей, но…

— Винтер.

Он берёт меня за подбородок рукой, заставляя встретиться с ним взглядом.

— Когда я пришёл сюда, я знал, что буду мешать твоей жизни и твоим обязанностям. Я не лгал, когда говорил тебе, что сделаю всё, что от меня потребуют. Если нам нужно идти, мы пойдём

Я вздыхаю.

— Спасибо.

Я бросаю взгляд на то, что на мне надето. Рубашка чёрная, а джинсы забрызганы грязью. Это не очень-то кричало о школьной гордости. Я переворачиваю свой шкаф в поисках чего-нибудь из семейства фиолетового или золотого. Самое близкое, что у меня есть, это лавандовая футболка, которую я не носила с восьмого класса, запихнутая в дальний угол моего шкафа, которая сейчас выглядит достаточно маленькой, чтобы показать мой пупок и половину грудной клетки — нет, уж, спасибо — или тёмно-синий свитер, который, возможно, при правильном освещении и если смотреть на него частично слепому человеку, может сойти за фиолетовый.

Я открываю дверь со свитером и свежей парой джинсов в руках, но мама в своей спальне, переодевается в спортивные штаны, её дверь широко открыта. Она увидит, как я иду в ванную переодеваться, и тогда она точно поймёт, что что-то случилось.

Я закрываю дверь и приваливаюсь к ней спиной.

— Дерьмо.

Когда я открываю глаза, Генри стоит прямо передо мной. Я подпрыгиваю.

— Господи, издавай шум, когда идёшь, ладно?

Он хмурится.

— Я думал, ты хотела, чтобы я вёл себя тихо, когда твоя мама дома.

Ладно, он меня поймал.

— Ты прав, извини. Я просто немного нервничаю. Я точно не планировала выводить тебя в современное общество, пока ты здесь, не говоря уже о том, чтобы тайком провести тебя мимо моей мамы, чтобы сделать это.

Он пожимает плечами.

— Ты смогла незаметно провести меня внутрь. Это не может сильно отличаться.

— Да, ну, в прошлый раз моя мама не была в полутора метрах дальше по коридору.

Я прижимаюсь ухом к двери. Я всё ещё слышу, как мама ходит по своей спальне. Это и хорошо, и плохо касательно жизни в доме, которому двести с лишним лет: я могу точно слышать, где она находится, но и она может точно слышать, где я нахожусь.

Я вздыхаю и кручу пальцем.

— Отвернись.

Он пристально смотрит на меня.

Я поднимаю свитер.

— Мне нужно переодеться.

Он краснеет и отворачивается, вжимаясь в дальний угол комнаты. Он бормочет извинения и хрустит костяшками пальцев, низко наклонив голову, пока я снимаю рубашку.

Это странное чувство — стоять в одном лифчике в комнате с парнем, а холодный воздух, просачивающийся сквозь щели вокруг окна, вызывает мурашки на твоём теле. Я остро ощущаю свою кожу, своё слишком громкое сердце. Я бросаю чёрную рубашку в корзину и натягиваю свитер через голову. Мои волосы потрескивают от статического электричества, и я почти уверена, что размазала дезодорант по ткани, но, по крайней мере, он на мне.

Затем идут джинсы, узкие, которые цепляются за мои лодыжки, когда я пытаюсь их снять. Я прыгаю на одной ноге, пытаясь снять их, и падаю на край своей кровати.

— Ты в порядке? — спрашивает Генри, его голос приглушен стеной.

— Да. Хорошо. Просто продолжай пялиться в стену, Брайтоншир.

Он смеётся, низкий звук, который напоминает мне мурлыканье. И хотя я совершенно подавлена, это заставляет меня улыбаться, зная, что я могу заставить его так смеяться, даже когда его мир рушится вокруг него.

Я безжалостно тяну за лодыжку, пока она, наконец, не поддаётся, затем натягиваю свежую пару джинсов, к счастью, не обтягивающих.

— Ладно. Готово.

Генри поворачивается, но по-прежнему не смотрит на меня.

— Нет, правда, — говорю я. — Теперь полностью одета.

Он поднимает глаза на пару сантиметров и встречается со мной взглядом, и воздух потрескивает между нами. Его радужки темнее, чем раньше, сфокусированы подобно лазеру. Мою кожу покалывает. Что-то тянет у меня в животе, то же самое, что ведёт меня в лес днём и обратно в дом, когда садится солнце. Инстинкт слишком силён, чтобы его игнорировать.

Он отводит взгляд, и это чувство исчезает.

— Я буду… Я одет соответствующим образом?

Хороший довод. Конечно, я привыкла к его одежде — за время работы в лесу я практически прослушала курс истории моды для выпускников, — но все остальные будут пялиться на него, а это значит внимание. Это означает сплетни. Это означает «нехорошо».

— Я возьму кое-что из старой одежды моего отца после ужина. Мне нужно, чтобы ты остался здесь ещё на час или около того. С тобой всё будет в порядке?

— Конечно, — отвечает он, возвращаясь к столу и беря книгу. — Я должен выяснить, что происходит с этими ужасными детьми.

Я ухмыляюсь.

— Я принесу тебе немного еды, когда у меня будет возможность.

Он машет в сторону выхода, и вновь склоняет голову над старыми, пожелтевшими страницами. Моё сердце сжимается от этого зрелища. Я знаю, что он просто пытается сохранить храброе лицо — я не могу себе представить, насколько больше он беспокоится о своих родителях теперь, когда он знает, что психопат на свободе, — но это напоминает мне о моём отце, об уроках, которые он привил мне. В человеке есть тихая сила, он может идти дальше и делать то, что нужно, даже когда кажется, что вся надежда потеряна. И да, может быть, я всё ещё недостаточно знаю Генри, чтобы полностью доверять ему, но теперь, когда я узнаю, что он за человек, мне становится всё труднее сохранять бдительность.