Время между нами

Глава 27

Утро в мае еще холодное, но сейчас я хотя бы могу бегать в легких вещах, без перчаток, шерстяных носков и кепки. Я даже с трудом узнаю мужчину с седым хвостом, он теперь в шортах и светлой футболке, когда он дружелюбно машет мне рукой, я киваю ему в ответ со слабой улыбкой. На улице солнечно, и полно зелени, но этого не достаточно, чтобы улучшить мое мрачное настроение. Из-за этого мои ноги соприкасаются с дорожкой намного жестче, чем следовало, и когда достигаю беговой дорожки, чувствую обжигающую боль в голени. Позже мои ноги еще напомнят о себе, и мне придется заплатить дикой болью за такое злоупотребление.

Вхожу в класс испанского, Беннетт уже сидит на своем месте и сверлит меня взглядом, пока я иду по проходу между партами. Занимаю свое место с ледяным выражением лица.

Спустя пару минут чувствую легкое постукивание по плечу. Поскольку сеньор Арготта стоит к нам спиной и пишет на доске спряжения глагола, быстро оборачиваюсь, хватаю сложенный листок бумаги и открываю его:

«Нам нужно поговорить».

Скатываю записку в маленький шарик и бросаю его на пол, в сторону Беннетта.

Арготта поворачивается к нам, и следующие десять минут класс повторяет написанные группы спряжений. Затем он снова отворачивается, чтобы написать следующую порцию инфинитивов, а я опять чувствую постукивание по плечу.

Беннетт протягивает мне смятый листок.

«Мне так жаль. Такое больше НИКОГДА не повторится».

Засовываю записку в карман, поднимаюсь с места, иду к двери и беру разрешение на посещение туалета. Быстро добегаю до туалета и плещу себе в лицо холодной водой. Когда я его вижу, у меня не получается сердиться. Меня слишком тянет к нему, и я уже настолько втянулась во все его секреты и странности, что не могу просто взять и отказаться. Я хочу понять, почему он так поступил, и хочу объяснить ему, почему такое поведение ранит меня, очень хочу поверить, что он действительно сожалеет, а это значит, мне больше не нужно будет сердиться на него.

Еще какое-то время стою, уставившись на свое отражение до тех пор, пока оно не начинает расплываться перед глазами, тогда делаю глубокий вдох и собираю все свои силы в кулак. По пути обратно в класс мысленно прокручиваю слова, которые собираюсь сказать.

Но звенит звонок, и я не успеваю остановить его и высказать все, что думаю. Как только мы выходим в коридор, Беннетт тут же тянет меня против потока голодных учеников, спешащих в столовую, нарушая все законы Пончика. Распахивает двойные двери, ведущие во двор, и застывает на месте, как вкопанный. Хорошая погода всех выгнала на улицу, и теперь здесь нет ни одного тихого местечка.

Не произнося ни слова, мы возвращаемся в холл, в поисках тихого уголка.

— Иди за мной, — говорит он, словно у меня есть выбор, и тянет за собой, проталкиваясь сквозь толпы учеников, пока мы не оказываемся возле шкафчиков на другом конце школы. Останавливаемся возле шкафчика с номером 422, который, как я и подумала, принадлежит ему. Беннетт вводит код и снимает металлический замочек. В отличие от моего шкафчика, обклеенного фотографиями, расписанием, заставленного книгами и заваленного обертками от жвачки, его шкафчик пустой, по нему даже не скажешь, что он кому-то принадлежит. Как и комната в доме у Мэгги – для него он просто функциональный и временный.

Беннетт заталкивает в него наши рюкзаки и захлопывает дверцу.

— Может, сбежим отсюда?

Он берет меня за руки и оглядывает коридор, чтобы удостовериться, что никто нас не видит. Еще до того, как начинаю понимать, что происходит, чувствую в животе знакомое ощущение – все внутри скручивается и сжимается. Мои глаза закрыты, делаю вдох и понимаю по запаху песка, по пению птиц, что мы больше не в Пончике.

Решаюсь открыть глаза.

Здесь еще раннее утро, но в маленькой гавани уже тепло, поворачиваюсь на месте и оглядываюсь. Вокруг меня много желтого, голубого и красного, но основной цвет – цвет моря, окруженного с трех сторон холмами. Замечаю церковь, крыша которой увенчана ярко-зеленым крестом. Склон холма покрыт ярко раскрашенными домиками, разделенными на кварталы крутыми лестницами, вырубленными прямо в склоне. За исключением пары рыбаков в доке, мы одни в этом маленьком красивом городе, жители которого еще спят.

Улыбаюсь, но смотрю вниз, чтобы Беннетт этого не заметил – он пока еще не заслужил прощения. Все это настолько же невероятно, насколько становится понятно – он играет нечестно.

— Ладно, — говорю я, вкладывая в голос столько ехидства, сколько могу, — я сдаюсь. Совершенно не представляю, где мы сейчас находимся.

— В одном тихом местечке.

И мы проходим мимо гавани, пестрящей разноцветными рыбацкими лодками, идем по направлению к валунам, выступающим в море, словно пирс. Достигаем побережья, и Беннетт смело ступает на гладкие камни, я следую за ним, перепрыгивая с одного на другой. Наконец, он останавливается и садится на небольшой камень, зажатый между двумя большими валунами и очень напоминающий что-то вроде узкой скамеечки, которая с трудом вмещает нас обоих. Беннетт искоса глядит на меня, потом поворачивается лицом к лицу и с надеждой улыбается.

— Все еще злишься?

Пока еще не решила, чего конкретно я сейчас хочу – обнять его или столкнуть с этого камня.

— Да, Беннетт. Все еще злюсь. И что? Ты теперь каждый раз будешь переносить меня на остров, когда напортачишь? Ты даже не спросил у меня разрешения.

— Я всего лишь искал тихое место, где мы могли поговорить. И это не остров. Это рыбацкая деревушка. — Он выглядит очень несчастным. — Это Вернацца.

Закрываю глаза и прислушиваюсь к шуму волн, накатывающих на скалы, сердце неистово бьется в груди. Вернацца. Италия.

— Извини меня. — Я уже сбилась со счета, сколько раз он произнес эту фразу. Беннетт берет меня за подбородок и вынуждает посмотреть ему в глаза, но я вырываюсь. — Мне следовало все тебе рассказать.

— Дело совсем не в том, что ты не сказал мне об этом раньше. — Смотрю куда-то вдаль и пытаюсь собрать мысли в кучу. Я не могла простить не то, что он не сказал мне – я почти понимала, почему он так поступил. Я не могла простить ему того, что он украл мою свободную волю.

— А в чем же тогда?

— У тебя есть возможность изменять жизни людей, Беннетт. И это совсем не так романтично, как кажется сначала. Ты можешь переделать мою жизнь, в буквальном смысле этого слова. И в тот вечер ты изменил ее, даже не дав мне шанса сделать выбор, ты не можешь так поступать.

— Но ведь и ты не дала Эмме права выбора. И Джастину, — отвечает Беннетт. — Если ты помнишь, мы изменили их жизни и не спрашивали у них на то разрешения.

— Это не одно и то же.

— Нет, то же самое, — объясняет он. — Мы совершенно не представляем, что происходило с ними с момента, как они проснулись в тот день, и до того, как они попали в аварию. А что если кто-то из них сделал или сказал что-то важное, а мы просто взяли и вычеркнули это что-то из их жизни. Мы изменили ее. Мы поступили так, потому что думали, что поступаем правильно, хотели защитить их от боли. И в ситуации с тобой моя причина была такой же.

— Но мне пришлось умолять тебя сделать то изменение. А как же твои правила не вмешиваться, а? Что, они могут меняться, если тебе это удобно?

— Я хотел защитить тебя.

— Ты не сможешь защитить меня. Во всяком случае, не все время.

— В этом-то все и дело. Я могу. И буду это делать. Даже если для этого мне придется солгать.

Не могу смотреть на него. Вместо этого наблюдаю за маленькими волнами – как они накатывают на камни и снова отступают.

— Я не хочу, чтобы ты защищал меня, Беннетт, не таким способом. Если ты особенный, это еще не дает тебе права выбирать, что я должна чувствовать, переживать. Не тебе решать, что я знаю, а чего нет. Что я должна испытать, а что нет. Не должно быть такого.

— Послушай, Анна. Да, я изменил то, что произошло в тот вечер, но тогда все было по-другому. Я просто старался дистанцироваться от всех как можно дальше. Я не хотел, чтобы так случилось.

Неодобрительно смотрю на него.

— Теперь я это понимаю, — поясняет он. Какое-то время мы сидим в тишине.

— Это был единственный раз, — наконец произносит он, — и такое больше никогда не повторится.

Беннетт смотрит мне прямо в глаза, и я вижу, что он действительно так думает, я вижу, что он очень хочет, чтобы эта ссора закончилась, но не уверена до конца, что он понял, насколько сильно ранил меня.

— Помнишь, ты как-то попросил меня сделать выбор: остаться с тобой или нет? — спрашиваю я. — Ты тогда рассказал мне все свои секреты и позволил решать – чего хочу я.

Беннетт переводит взгляд на воду и кивает.

— Для меня это значило очень много – то, что ты оставил мне право выбирать. Именно поэтому мне сейчас сложно понять, как ты смог сделать выбор за меня.

— Я допустил ошибку.

— И…, — снова начинаю я, но слова застревают у меня в горле. — Из-за этого мы потеряли три недели. Мы могли бы быть вместе на три недели дольше.

Он вздыхает, но по его лицу я вижу, что для него все встало на свои места, он понял, что забрал что-то важное не только у меня, а у нас. И когда он снова повторяет свое извинение, я слышу раскаяние в его голосе, поэтому, когда он обнимает и крепко прижимает меня к себе, я чувствую, что начинаю оттаивать.

— Это больше не повторится.

— Знаю, — печально отвечаю я и киваю, потом отодвигаюсь от него, чтобы он смог увидеть мои глаза, когда я скажу ему то, что собираюсь.

— Послушай, Беннетт. Думаю, я смогу как-то смириться с тем фактом, что ты можешь менять события моей жизни, как бы дико это ни звучало. — Прежде чем продолжить, я улыбаюсь ему, впервые так искренне с того момента, как узнала, что он сделал. — Но это моя жизнь. И я единственный человек, который может решать, что в ней произойдет дальше.

Протягиваю ему руку. — Договорились?

— Договорились, — отвечает он и пожимает ее.

— Так ты покажешь мне этот городок, или как?

***

Вернацца оказалась именно такой, как ее и описывал Беннетт. Мы выходим из гавани и направляемся к центральной части города, проходя по узким улочкам, вымощенным брусчаткой, с рядами маленьких магазинчиков, пока еще закрытых. Беннетт подходит к двери, над полосатым навесом которой висит флаг Италии, и открывает ее передо мной, я вхожу. Звонок над дверью звучит так знакомо, что в какой-то момент мне кажется, что я вхожу в наш книжный магазин. Но как только чувствую запах хлеба, сахара и тепла, понимаю, что это не так – мы в пекарне.

Женщина за прилавком что-то переставляет, выкладывает горы булочек на блюдо за стеклом, как только мы входим, она поднимает на нас глаза.

— Buon giorno.

— Buon giorno, — отвечает Беннетт, — Cappuccini, per favore. — И он показывает два пальца, женщина занимает место за кофемашиной.

Мне на глаза попадается подставка с открытками, подхожу, чтобы рассмотреть, кручу ее, наблюдая, как разноцветные фотографии Вернаццы и близлежащих городов проплывают мимо меня. Чувствую, что Беннетт наблюдает за мной. Оборачиваюсь в тот момент, когда Беннетт указывает на стеклянный кувшин на прилавке. Женщина достает два покрытых шоколадом бисквита и выкладывает их на ярко-голубые тарелки. Беннетт указывает ей на меня, я стою под надписью «6/£1,000», которую, скорее всего, она же и сделала.