Опасная пара для темной

Смертельная песня

Инквизитор - он про смерть.

Только смерть и Свет способны расчистить прошлое, чтобы дать место новому. Только пресветлая агрессия позволяет раздвигать границы королевства и править неокрепшие умы. Темнота хранит, успокаивает, упрочает… Свет - защищает и беспощадно бьет, если нападают на твое.

Маленьких инквизиторов с детства учат не бояться смерти, драться до конца, отстаивая то, что они считают правильным, учат петь их мечи и выпускать магию в смертельных заклинаниях. И когда маленький инквизитор вырастает в большого, он умеет делать это с беспощадностью Запределья.

Меч главы не просто поет - он поет последнюю Песнь. Чужакам. Бхавин не просто инквизитор… он представитель короны, и это наделяет его еще большей мощью. Я никогда на самом деле не видела его в бою. В схватке - да. Когда на него влияли и пустоты внутри, и статус. После тварей тоже видела. Когда он снова выжил там, где другие могли погибнуть. Но в бою…

Наверное, это станет моим самым сильным впечатлением на многие годы.

Когда мужчина, которого ты мысленно уже несколько раз успела потерять и обрести, становится не просто мужчиной, а карающим Светом. Светом, решившим встать на защиту Тени.

Это похоже на бойню, да… Моей помощи и не понадобилось. Как бы ни сопротивлялись охотники и отшельник, они ничего не могут сделать. Их просто уничтожают: методично, жестко и молча. Последний живой пытается трусливо сбежать, но и его настигает сверкающая инквизиторская сталь…

И только когда она замолкает, когда Киану замирает все еще в последнем замахе, когда с его вздернутого меча на землю падает последняя капля пресветлой крови, я осознаю, что сейчас происходило…

Произошло. Закончилось.

Мироздание тоже замирает. Переосмысляет, наверное… Сам факт, что Свет, вместо того, чтобы объединиться, безжалостно уничтожил такой же Свет.

И когда мой… живой инквизитор поднимает совершенно больные, черные глаза и с мученическим выдохом отбрасывает напоенной кровью меч, я срываюсь с места и обхватываю его плечи, руки, всего его, голову прижимаю к себе и только и шепчу: “Прости меня, прости…”

Он знает, за что я прошу прощения.

За то, что ему пришлось предать Свет ради Тьмы.

Пресветлые - это братство. Почти семья. Среди них попадаются дурные и наглые, лживые и жестокие, предатели и мямли. Но они многое друг в друге принимают, потому что каждая погибшая светлая искра навсегда останется саднящей раной на их собственной сути. Как остались погибшие в Запределье друзья Бхавина.

- Пусть даже Свет меня уничтожит за это, - говорит он глухо, а его руки, безвольно висящие вдоль тела, приходят в движение и стискивают меня, - Я не мог позволить, чтобы твоя Тьма ушла. Или чтобы на твоем личном счету появилось еще больше светлых трупов.

Вжимаюсь в него… А потом раскрываю объятия подлетевшей к нам Анике. Девочка моя… паршивый такой получается день рождения…

В рассветных сумерках я сижу на поваленном бревне и укачиваю впавшую в сонное оцепенение после громких рыданий дочку. Укачиваю и смотрю на пресветлого, завершающего свои ритуалы. Взгляда не опускаю… пусть хотя бы в этом будет моя поддержка. Он же прощается с каждым. Рисует на лбу знак завершения… а потом оттаскивает за ноги к реке, к тому месту, где течение пробило себе среди льда и камней дорогу, и сбрасывает туда очередное тело. Чтобы не оставлять следов.

Нет, он скорее всего о чем-то сообщит Совету… слишком уж пресветлый. По-настоящему. Но, поставив задачу обезопасить меня и Анику от всего, Киану не останавливается ни перед чем.

Это следы моего вмешательства он скрывает.

По этой же причине, когда Ворон позвал его, глава не взял никого из инквизиторов. Чтобы тем не пришлось выбирать. И не пришлось потом мучаться от ран в собственной сути.

Обратно Анику несет глава. Та совсем обессилела: то ли дремлет, то ли просто не желает шевелиться и разговаривать, не хочет смотреть на этот пугающий мир. Хочет прятаться на широкой мужской груди, укрытая светлым мужским плащом… Я тоже хочу. Но я так себя, собственно, и чувствую. Укрытой. Когда иду рядом с мужчиной. Рассказывая ему, что творилось в Индауре на самом деле. И об отце Аники. Укрыта я и когда делюсь своими самыми искренними страхами и неискоренимым желанием забыть уже обо всех гадостях и притязаниях на жизнь или смерть моей дочери, и просто жить! Здесь жить. И когда возвращаюсь в дом и падаю, едва скинув верхнее платье, на кровать, обнимаю уснувшую, наконец, Анику и вздыхаю счастливо, чувствуя, что пресветлый позади ложится, и окружает руками и теплом…

Мы спим сутки. Просыпаем и Переворот, и инквизиторские костры, и собственные ритуалы. Ну как мы… мы с Аникой точно. Когда ушел пресветлый я не почувствовала, настолько глубоко погрузилась в темноту для восстановления.

Ранним утром первого дня нового года я просыпаюсь от того, что дочка ворочается. Сама ворочаюсь с трудом - откат дает о себе знать. И под ворчание хмурого Ворона, с которым мы так толком и не поговорили, и под бурчание недовольной всем и сразу Аники - у нее тоже откат, похоже - привожу нас обеих в порядок и иду в подозрительной тишине к академии.

Хотя почему подозрительной? Наверняка все напраздновались и спят…

А нет, не спят. Слоняются с загадочными лицами по территории.

- Что происходит? - отлавливаю Гура, спрашивая сразу обо всем… мысленно еще и о том, знает ли он что-то о прошлой ночи.

Не знает. Реагирует как обычно на меня. Я расслабляюсь… но только на мгновение. Потому что следующие слова в судороге нутро сводят.

- К главе брат приехал, - сообщает напряженный магистр.

- Ночью? В Поворот? - мысли мечутся в панике. Вдруг это связано с теми охотниками?! О семье Киану я знаю мало, кроме того, что они не общаются много лет. А сейчас что?!

- С этого станется… - сплевывает Гур.

- А кто он… брат главы? - уточняю осторожно.

- Представитель Совета… - кривится мужчина, - И хоть об этом не говорят во всеуслышание, личный каратель короля.