Чёрный княжич

Ольге эти игрища в благородных разбойников казались чем-то не натуральным. Показушным что ли, излишне романтизированным. Чем-то в лучших традициях гальских трубадуров. Но это же и успокаивало. Всё-таки дворянин, хоть и разбойник, по определению должен быть галантен с дамою благородного происхождения. Может выкуп потребуют или ещё что. Барковы не сказать что богаты, но папенька уж расстарается для любимой то дочки. Опять же, о каких-либо зверствах, творимых ватагой Барона, слышно не было. Значит и людей своих держать в узде он умеет, так что Дашку она оборонит.

Ошиблась. Во всём.

Дашку разложили сразу, как только они въехали на хутор, прямо возле кареты на пыльной земле. Разодрали на ней подол новенького платья, что Дашка одела перед дворней Местниковых похвастаться, да им же рот и заткнули. Ольга в ужасе только губами шевелила, как плотва из воды вынутая, а звука так и не родилось. Она хотела остановить, прекратить надругательство над своим человеком, но тяжёлый страх будто мельничным жерновом придавил и мысли, и волю. А после её больно толкнули в спину и стало уже не до Дашки.

Высокий, подтянутый, черноволосый. Одетый в синий кафтан прямо поверх сорочки, да в тон ему кюлоты. Вся одежда украшена серебряным шитьём и галунами. Пряжки на башмаках тоже серебряными кажутся. Словом, Барон производил бы приятное впечатление, если бы не лицо. Испитое, осунувшееся, тем не менее, оно вызывало чувство, будто видишь перед собой не человека. А разъярённого зверя. Быка или кабана. Тёмные его глаза, покрасневшие от похмелья, смотрели зло и властно.

И Ольга поняла, не будет галантного обхождения даже, сколько-нибудь человеческого отношения им не дождаться. Может, когда-то Барон и был прекраснодушным юношей, что, начитавшись романов, строил жизнь по их сюжетам. Но того человека уж нет. И вовсе никакого человека нет. Перед ней стоит зверь, лютый, пьяный от крови и безнаказанности.

Потому что не бывает благородных разбойников, не бывает милых убийц и нежных насильников. Ты или одно, или другое. В какие одежды не рядись. А этот и не рядится. Ольге доступно объяснили, что ни о каком выкупе и речи быть не может. Что захватили их не из нужды, а просто так, потехи ради. Дабы скуку развеять. И судьба ей с Дашкой служить развлечением. Недолго. Пока Барону не надоест. А потом всё. Светлой памяти им — невинно убиенным.

За волосы её оттащили в сарай, который ещё хранил тёплый, молочно-навозный дух коровы. Вероятно, Барон счёл невместным заголять зад перед своими людьми. Ольге не было больно когда её оплеухой уложили на небольшой стожок соломы. Ей не было больно, когда грубо, по деловому, без азарта даже, отнимали её девичество. И не было больно, когда Барон, заявив, что место таких, как она в хлеву, пнул напоследок в живот. Ольге не было больно, потому что ей было страшно.

И потом, когда Барон приходил снова и снова, ей было страшно, что он явился не плоть потешить, а потому что надоело. И тогда её попросту убьют. Страх, вот всё что у неё осталось. Страх да дворянский гонор, на котором она и строила своё поведение.

Это из гонора она молчала, когда чужие горячие пальцы терзали её тело, это из гонора она прижимала к себе, успокаивала рыдающую Дашку, из гонора чётко и внятно пять раз в день читала молитву богородице — «Царице моя преблагая…».

Но не верила. В скорую смерть — верила, в спасение — нет.

Сейчас Ольга не спала. Она вообще в эти дни, можно сказать, не спала, не назвать сном то кратковременное забытьё, полное кошмаров, что иногда туманило ей голову. За окошками, слишком маленькими, чтобы выбраться, занимался рассвет. С болота тянуло туманом и сыростью, и Ольга обречённо подумала, что сегодня всё закончится. Она так думала каждое утро, но приходил день и ничего не заканчивалось. Под боком на соломе сопела и всхлипывала побитая Дашка. Вчера вечером с ней забавлялся Дюха, а этот паренёк, несмотря на детски наивную и даже добродушную внешность, оказался на редкость жестоким зверёнышем. Бедная Дашка начинала биться в истерике лишь только завидев его круглую физиономию с умильно моргающими голубыми глазками, опушенными белёсыми ресницами. Ольга подумала, а смогла бы она выдержать то, через что ежедневно проходит девка? Смогла бы она и дальше опираться на страх и гонор, если бы вместо одного Барона её душу и тело рвала на части почуявшая власть звериная стая? Нет ответа.

Сжавшаяся Дашка вдруг резко выдохнула, расслабилась и заулыбалась.

— Какой день? — не открывая глаз спросила она.

— Четвёртый, Дашенька, четвёртый, — не поняла вопрос Ольга. — Ты поспи ещё, поспи.

— Да нет же, барышня, — дёрнулась Дашка, — день недели какой?

— Пятница, вроде, — неуверенно предположила Баркова.

— Точно? — уже требовательно.

— Да точно, точно. С чего вдруг такой интерес.

— Хорошо, — удовлетворённо вытянулась на соломе Дашка, — сны с четверга на пятницу завсегда сбываются.

— Что же тебе снилось, Даша, — грустно улыбаясь, спросила барышня.

— Ангелы.

— Кто?! — испуганно вскинулась Ольга.

— Нет, нет, Ольга Николаевна — правильно поняла причину её страха Дашка, — не те ангелы, что в царствии небесном встречают праведников. Другие. Хранители верно. Один ангел огненный, как пламя в горне, другой белый, как чистый снег, а третий чёрен ликом и в одеждах траурных. И вот спустились они с небес, под ними кони заговорённые, а в десницах молоньи. Так они теми молниями всех татей болотных переколотили да нас на волю выпустили.

— И верно, хороший сон. Дай бог чтоб в руку, — Ольга поднялась и отошла к оконцу, дабы Дашка не видела навернувшихся на глаза слёз.

— Сбудется, Ольга Николаевна, непременно сбудется. Вот увидите, сегодня же избавление обретём.

«Избавление, — вздрогнула Баркова, — вот только какое?» Она невидяще уставилась на белую туманную завесу, на начинающее розоветь июльское небо. После перевела взгляд на кривую ольху, под которой, широко открыв рот, мирно похрапывал дежуривший этой ночью Дюха.

Внезапно Ольге показалось, что она уловила какое-то движение в туманной пелене. Почудилось? Нет, вот снова движение и звук, будто лошадь всхрапнула. Девушка протёрла глаза, но нет, на тропинку, ведущую к хутору, выезжали всадники. Трое. Огненный, белый и чёрный. А прозрачные клочья болотных испарений вились у них за плечами как крылья.

Ольга крепко зажмурилась, обхватив руками голову. Похоже, она повредилась рассудком от перенесённых потрясений, коли и впрямь видит трёх ангелов из Дашкиного сна. Вновь открыла глаза и поняла, что с разумом её всё в порядке, а за ангелов она приняла давешних путников. Дворянина в чёрном, со слугой и рыжей разбитной девицей. На мгновение мелькнула, было, надежда, что это за ней, но Ольга тут же отказалась от этой мысли.

Троица всадников меж тем приближалась. Вот молодой дворянчик мазнул своим равнодушно-холодным взглядом по её оконцу. Увидел, конечно, но никак не прореагировал. Ольга удивилась, вот всегда чёрные глаза казались ей горячими, страстными, а тут вдруг холод.

Седой слуга заметил, наконец, дрыхнущего сторожа и направил коня к нему. Приблизился и не спешиваясь пнул Дюху в голову.

— А! Чего? Кто здесь?! — завозился сброшенный с чурбака парень.

— Не ори, убогий, — поморщился седой. — Ты пошто, стервец, спишь на страже. Мало Барон вас учит, ох мало. Надо сказать ему, чтоб палок не жалел.

— Не надо, — Дюха неосознанным жестом почесал спину, — я тока на чуток глаза прикрыл.

— Какое на чуток, мы вона уже через весь хутор проехали. А ежели б то не мы были, а, к примеру, людишки из разбойного приказа? Так пошёл бы ты, голубь, каторгу топтать, али и вовсе на суку сушиться повис.

— А вы кто? — задал наконец-то вполне закономерный вопрос Дюха.

— То не твоего ума дело, — сурово отрезал седой, но тут же смягчился. — От Еремы мы прибыли.

— А-а, — протянул парень, видно знал этого Ерему, — А зачем?

— Так дабы доброго утра тебе пожелать. Спросить, хорошо ли почивал.

— Да?! — изумился Дюха.

— Вот же олух, — простонал седой, — к барону мы, вестимо. Ужель не ясно? Где он, кстати?

— Так отдыхают оне, — Дюха мотнул головой в сторону добротного бревенчатого дома.

— А остальные где? — не унимался дотошный собеседник. — Или ты один на страже стоишь?

— Один, — согласился парень, — господин барон так распорядился.

— Господи-и-ин! — скривился седой. — То он тебе господин, а у меня свой имеется.

«Ясно, — подумала Ольга, — если тот барон, то этот, стало быть, граф, не иначе. А так одна шайка. По делам, вишь, приехали. Эх, Дашка, где ж твои ангелы».

Тем временем Дюха, проникнувшись непонятным доверием к седовласому слуге, подробно обсказал кто, где и зачем расположился. Седой послушал, покивал задумчиво. На дворянчика взгляд бросил, тот кистью руки изобразил что-то эдакое, мол, давай заканчивай.

— Вот что, малой, — заговорил слуга, — тебя как зовут, кстати?

— Дюха, — смутился тот, — Андреем, то есть, кличут.

— Андрей значит, — седой покатал имя на языке. — Вот что, Андрюша. Ты как на место прибудешь, скажи там, что тебя Лука послал. Лука Варнак. Запомнил?

— Запомнил, — кивнул Дюха, — а куда прибуду?

— Да как же куда, — Лука удивился непонятливости собеседника, — к престолу господа нашего. На суд.

Коротко прогудело в воздухе, и голова парня взорвалась кровавыми брызгами.

— А-а-а! Ангелы! Ангелы пришли! — заверещало у Ольги над ухом. Она и не заметила, как Дашка подобралась к окну и пристроилась за её плечом.

— Тихо, дура, — вскинулась было Ольга, но куда там. Дашкин вопль явно перебудил весь Хутор.

— Ах, ты ж, курва мать! — зло и весело выругалась рыжая. — Тогда уж, скорее, бесы. Эй, баронская морда, выходи, встречай гостей из пекла.

— Лука, — коротко распорядился дворянин, неодобрительно глянув на горланящую девицу.

Седой молча спешился и не торопясь зашагал к господскому дому, на ходу обнажая саблю и раскручивая кистень левой рукой.

— Княжич, я в центре, — прокричала рыжая, которой азарт предстоящей схватки, казалось, напрочь забил инстинкт самосохранения.

Дворянин отрицательно мотнул головой и указал девице на угол сарая.

«Надо же, — подумала Ольга, — значит не граф. А что же это за княжич такой, что самолично по болотам за каким-то не сильно известным разбойником носится?» Его сиятельство, тем временем, хлопком по крупу отослал от себя мерина и спокойно двинулся к дому, служившему прибежищем основному количеству ватажников.

И тогда Ольга увидела и даже почувствовала, что за этим зверем болотным, который бароном себя именует, пришёл иной зверь. Страшный, природный, безжалостный. Как лесной хищник за одичавшим домашним кобельком. Этот не будет кровью упиваться, незачем ему это, и власти через принуждение не захочет. Оно с рождения в нём, и кровь, и власть. И ещё Ольга почему-то подумала, что не хотела бы рожать детей этому роду, а потом знать, что они вот так спокойно пойдут под выстрелы и сабли. Лучше уж Местниковым, и Бог с ней с Москвой да Питером, сидеть в поместье сиднем, следить, чтоб правильно сливовое варенье готовили, да пенки пробовать. Чем не рай.

Когда княжичу оставалось пройти шагов десять, дверь распахнулась, и на крыльцо вынесло двух разбойников. Помятые после сна, но при оружии. Грохнуло, тот из ватажников, что держал в руке пистоль, сложился пополам и впечатался в перила. Ольга перевела взгляд влево и увидела рыжую, приникшую щекой к прикладу двуствольного штуцера. У батюшки Илюши Местникова был такой, чему её папенька жутко завидовал.