Чёрный княжич

Вот и гадай, где были, да что с ними приключилось. А уж когда из кареты, вслед за барышней, рыжая девица в мужском платье выбралась, люд дворовый и вовсе дара речи лишился.

Впрочем, Ольге не было до терзаний дворни никакого дела, гораздо больше её занимала реакция родителей. Матушка… Ну, а что матушка? Рыдала. Обнимала. Причитала: «Как же так, и что теперь делать-то, господи». А Ольге хотелось зажать уши руками и заорать, что ничего делать не надо, что и без них уже всё сделали. Не справедливо? Да. Жестоко? Разумеется, но хотелось. А отец…

Никогда прежде ей не доводилось видеть старшего Баркова таким растерянным. У него тряслись губы и щеки, он старался не смотреть Ольге в глаза и не знал, что делать с руками. Особенно жалко это выглядело на фоне невозмутимого Темникова и развеселой Лизки. Нет, умом то она понимала, что для родителей всё случившееся является не меньшим потрясением, чем для неё самой. Умом да. Но душа-то хотела иного. Хотела, чтобы самый сильный и родной человек решил все сложности одним уверенным взглядом и веским словом, как он умел. Хотела, чтобы самая добрая и чуткая на божьем свете женщина обняла, успокоила легким поцелуем в лоб, и от этого поцелуя все беды растворились как страшный затянувшийся сон.

А на деле Ольга видела двух растерявшихся стариков, в чей дом нежданно ворвалась беда, а они пытаются понять, за что их покарали. Их! Не Ольгу! Их!

И вот странное дело, высокомерный и холодный княжич да нагловатая рыжая девица казались ей именно той поддержкой, на которую не боязно опереться. Теми надёжными скрепами, что не дадут развалиться её пошатнувшемуся миру. Здесь. В родном дому, окружённом липовыми деревьями, среди родных людей. Они были чуждыми, странными и… Надёжными.

«Как ангелы», — невесело усмехнулась Ольга.

Господи, — взмолилась она, — не дай мне больше оказаться слабой.

Она представила родителям своих спасителей и с удовлетворением отметила, как подобрался её отец, обретя привычную почву по ногами. Одёрнул камзол, выпрямился, витиевато поблагодарил за избавление любимой дочурки от татя лихого. Предложил гостеприимством их воспользоваться, на что Темников, с присущей ему брезгливой надменностью, согласился. И то, время уж к вечеру, а до постоялого двора путь не близкий.

Ольга даже развеселилась слегка, наблюдая, как теряется папенька при обращении к Лизе. А и верно, если с княжичем и Лукой всё просто, то внешность и манеры рыжей вызывали замешательство.

«Вот кстати, — впервые подумала Баркова, — а кто ты, Лиза»?

На ужин Ольга вышла отмытая, принаряженная, с гордо поднятой головой. Нет, конечно, она могла и не выходить вовсе, да что там, более всего ей хотелось скрутиться «калачиком» под одеялом и никого, чтобы рядом не было. Хотелось. Но вот чтобы Александр Игоревич запомнил её такой — оборванной, измученной, сломанной. Вот уж нет. Они не Темниковы, конечно, но тоже лицо держать умеют.

Зря старалась. Темников лишь мазнул по ней взглядом и вернулся к трапезе. Ольга почему-то думала, что княжич, с надменным видом восседавший за столом, и есть станет также высокомерно, лениво, «аристократически». Вот уж ничуть.

Александр Игоревич лопали так, будто неделю не жрамши на болотах просидели. Хотя, может действительно просидели. Темников забрасывал в рот всё подряд, не делая разницы меж исконно русской и европейской кухнями. Семейство Барковых на время даже о своих невзгодах позабыло, с изумлением взирая на то, с каким отменным аппетитом уничтожаются яства.

Лизка же находилась у левого плеча княжича, прислуживая ему за столом.

«Вот ещё несуразность», — отметила Ольга. Настолько нелепо выглядела разряженная, словно на столичной ассамблее девица, вся в блеске позумента и драгоценностей, услужливо пополняющая блюдо Темникову в его простом чёрном камзоле.

Причём складывалось впечатление, что рыжая шельма нарочно издевается над княжичем. Ну вот нельзя употреблять снедь в таких диковинных сочетаниях. Чего стоят хотя бы маринованные опята, завёрнутые в политый мёдом блин. Но нет же, Темников слопал этот ужас, даже не поморщившись.

«Может он вовсе вкуса не различает», — подумала, было, Ольга.

Но нет, от куриной похлёбки с лапшой, модно именуемой ныне супом, княжич отказался, недовольно скривившись. Впрочем, эксцентричные вкусы Александра Игоревича недолго занимали мысли Барковых. Над столом витала тень беды и напряжение чувствовалось на физическом уровне. В сдавленных всхлипах матушки в натужных светскостях отца, даже в ничего не понимающем молчании Алёшки, чувствовалось напряжение.

— Господи! — Первая не выдержала Ольгина мать. — Что же делать теперь-то?

Княжич недоумённо вскинул голову.

— Как позор-то покрыть?!

Ольга зажмурилась и сжалась как от пощёчины.

— Чей позор? — голос Темникова странно утих, и в нём добавилось хрипящих ноток.

Если бы спросили Лизку или Луку, то они бы сказали, что княжич сейчас просто вне себя от ярости, и в таком состоянии лучше ему не перечить. Но Луки здесь не было, а Лизка, поёжившись, молча отступила назад.

— Так дочкин же, — не распознав опасности, пояснила матушка, — обесчестили девицу то.

— Обесчестили не девицу, — едва слышно прохрипел Темников, — обесчестили её мужчин. Нет более постыдного занятия, по моему мнению, чем вину за женскую беду на неё же возлагать. То мужская вина, и только мужская!

— Ну да, — согласился Барков, — разбойники конечно…

— А при чём тут разбойники, — княжич даже привстал от возмущения, — барон этот тьфу! Мерзость природная. А вот в несчастьях женских виновны её мужчины, за то, что не уберегли, не доглядели, не сдохли, в конце концов, честь девичью защищая. Господь, создавая нас, дал нам право быть мужем, отцом и владыкой для дщерей Евиных. Одно лишь взамен потребовав. Защищать и заботиться. Не смог? Не вышло уберечь? Твоя вина! Твой позор!

— Твой позор, Николай Иванович, что не обеспечил дочери охрану надёжную, парней, что Ольгу Николаевну сопровождали, и перемёрли как кутята слепые, никого ни разу не куснув, тех мужчин из дома коих она ехала, что отпустили без должного пригляду. Да и моя вина тоже, ежели задуматься.

— Ваша то в чём? — пристыженно поинтересовался батюшка.

Вот ведь странное дело, юнец, недоросль, жизни не видевший, совестит человека более чем вдвое старше, как нерадивого школяра. А тот внимает виновато и даже оправданий не ищет.

— Да в том, что мог бы и раньше до татя этого добраться.

Лизка шагнула вперёд и положила руку на плечо Темникову, будто сдерживая, успокаивая. Неслыханная наглость, ежели рассудить, но Ольга этому уж не удивлялась, поражало иное. Темников. Абсолютно другой княжич предстал перед ней сейчас. Горячий, взволнованный, злой. Его вечно-холодные, чёрные бусины глаз смотрели колко, яростно. Голос, упавший до хриплого шёпота, отзывался, казалось, даже в кончиках пальцев, а шрам на лбу побагровел, и вздёрнутая бровь более не казалась умилительной. Она выглядела угрожающе.

И Ольга вдруг осознала, что Темников… красив. Нет, конечно, не той красотой, на которую принято любоваться, а какой-то иной. Хищной, страстной, что ли. Она почувствовала, что сейчас в княжиче зацепили нечто личное, нутряное. То, что болит даже через годы. И вот такой Темников ей неожиданно понравился. А ещё Ольга попыталась припомнить, есть ли среди её знакомых похожие мужи. И поняла, что нет. Нет таких кому мужская, именно мужская, а не мужчинская честь в кости въелась. И даже батюшка её, образец мужественности для прежней Ольги, и рядом не стоял с княжичем.

— Впрочем, возвращаясь к вашему вопросу, Мария Даниловна, — уже прежним тоном продолжил, успокоившийся Темников, вновь натягивая на физиономию надменное выражение, — никому ничего объяснять нет нужды. Ольга Николаевна подверглась нападению разбойников, перебивших охрану. А лошади, испугавшись выстрелов, понесли да сдуру затащили карету в такую чащобу, что просто так и не выберешься. К счастью, проезжавший мимо Темников Александр Игоревич, — он учтиво склонил голову, — встретив барышню в бедственном положении, не отказал в любезности сопроводить её до дому. Что я и засвидетельствую в случае, каких либо вопросов. Хотя, думаю, они, вряд ли возникнут.

— А кто ж разбойников то, перебил? — не выдержала Ольга.

— Да мало ли добрых людей на свете, — криво усмехнулся княжич.

— Да, но… А как же… — начал, было, Барков.

— А с девицей вашей, — невежливо перебил его Темников, — всё уж решено. Лиза озаботилась, — и он вопросительно взглянул на рыжую.

— Так и есть, — незамедлительно подтвердила она, — и упредила, и застращала. Молчать будет Дашенька. Да ей и самой о таком болтать не с руки. А что касаемо девства утерянного, коие мужу показать потребно, — вдохновенно, продолжила Лизка, — так любая баба деревенская просветит, как с сей незадачей управиться. Там дело-то плёвое, надо всего лишь взять чутка… Ой, — прервалась она под тяжёлым взглядом Темникова.

— Я после поинтересуюсь, откуда у тебя сии сведенья, — холодно проговорил Александр Игоревич, — и на кой ляд они тебе вообще.

— Да девки просто в людской болтали, — чуть слышно пролепетала рыжая и умолкла.

А Ольга вновь почувствовала себя защищенной. Вновь о ней позаботились Темников с Лизкой. Не родня, а чужие, странные люди. О том, что будет, когда завтра поутру они уедут, думать не хотелось.

Ночью Ольге не спалось. Она крутилась на мягкой перине, а в бока будто кололи стебельки соломы. Она зарывалась лицом в пахнущую ромашкой и мятой подушку, а в ноздри ударял страшный запах заброшенного коровника. Хуже всего было, если закрыть глаза. Тогда казалось, что ничего ещё не кончилось, что сейчас за ней придут, дабы продолжить ломать и мучать. Что мёртвый барон притаился за дверью и только и ждёт, чтобы она уснула.

И привычные звуки затихшего дома никак не могли справиться с её тревогой. Сквозь поскрипывание рассыхающихся половиц и надоедливые трели сверчка где-то на краю сознания слышался пьяный хохот и сдавленные рыдания избиваемой Дашки — выть в полный голос ей запрещали.

Ольга покрутилась ещё немного и вдруг, действительно вдруг, поняла, осознала, чего именно ей не хватает. Мысль эта, такая простая и несуразная, ошарашила Ольгу на столько, что барышня даже подхихикнула эдакой нелепице.

А нужно было ей всего лишь вдохнуть разогретый телом запах лаванды, вцепиться пальцами в плечи, прижаться как щен к кормящей суке. И зажмуриться, зарывшись лицом в рыжие патлы. Вот тогда всё станет хорошо, правильно. Тогда убегут все страхи и тревоги, и не нужно будет больше бояться.

Потому что у Лизки есть штуцер и два пистоля. Потому что Лизка шутит, когда хочется плакать. Потому что у Лизки пальцы в перстнях и рыжие кудри, а ещё она застрелила барона. Потому что рядом с Лизкой непонятный Темников и страшный Лука. Потому что… потому… боже! Просто потому что она рыжая. И ещё эта дурища продала себя кому-то за полтинник. А ещё, ещё она тёплая.

И рыжая.

Мысли были несвязными, сумбурными, но чёткими. Ольга ещё некоторое время боролась с этим странным желанием, но после, раздосадовано хлопнув ладошкой по перине, поднялась на ноги. «Да в конце-то концов, не прогонит же её девка. А она просто посидит рядом. Недолго».