Кровь и туман

Глава 5. Нина

Канун православного Рождества.

Я распахиваю дверь портала настежь. Хозяйка комнаты, в которую я попадаю, сейчас вероятно, захочет меня убить, вот только едва ли успеет, потому что здесь и сейчас именно я, образно выражаясь, пришла по её душу.

— Что за… — протягивает сонный голос.

В ответ ему я громко заявляю, что если она не собирается давать спать мне, то и сама спать не будет.

— Нина? Ты, что ли?

— Нет, блин, Авель, — прыскаю я.

Отхожу к дальней стене, включаю свет, шлёпая ладонью по переключателю. Закрываю портал. Затем присаживаюсь на кровать, попутно легко ударяя по торчащей из-под одеяла голой ноге.

— Что ты за человек такой? — продолжаю распаляться. — Обманщик, лгун и врун! Утром, значит, она якобы хорошо выспалась, а потом оказывается, что полночи кошмарами мучается!

— Я не… — Слава приподнимается. Трёт глаза одной рукой, пока на другую опирается, удерживая корпус. В итоге, сдавшись, плюхается обратно на подушку. Крепко зажмуривается. — Нин, сколько время?

— Самое оно, чтобы спросить тебя, какого чёрта ты не пьёшь снотворные и напрочь игнорируешь советы друзей о том, что тебе лучше спать в штабе, потому что я, — хватаю Славу за ногу, — из-за тебя, — трясу хорошенько, — по ночам просыпаюсь!

— А чем бы моё нахождение в штабе тебе помогло? — восклицает Слава.

Толкается, заставляя меня отцепиться от её лодыжки.

— Тем, что мне не пришлось бы через полгорода портал создавать, а хватило бы пройти пару метров до соседней комнаты и навешать тебе люлей для крепкого сна.

Слава цокает языком. Сгребает с кровати всё одеяло, расчищая место рядом с собой.

— Ложись, — не говорит, а приказывает. Гляжу на неё удивлённо. — Серьёзно. Я страшно хочу спать, а ты явно не собираешься уходить… значит, ложись. Только свет сначала выключи.

Так и поступаю. Комната снова тонет во мраке, и обратно к кровати иду на ощупь. Забираюсь на выделенное место, устраиваюсь на бок. Подкладываю сложенные ладони под щёку, подгибаю ноги. Самая удобная для меня поза — я в такой даже на гвоздях бы заснула, но в Славиной кровати что-то не то… Понимаю с запозданием: дело в простыни, влажной и прохладной от пота.

Это — свидетель кошмаров номер один. Я и мои видения, из-за которых приходится просыпаться несколько раз за одну ночь — номер два.

— Как в летнем лагере прям, — шепчу. — Кайф! Я, кстати, в шестом классе как раз в первую смену в «Тюльпане» поцеловалась.

— Полезешь ко мне, я тебя с кровати скину, — заверяет Слава.

Вертится на месте. Оказывается ко мне лицом. И я решаю спросить:

— Что тебе снится?

Слава никогда не рассказывает. Всегда увиливает, когда тема заходит в это русло. Уверяет, что они приходят не каждую ночь, и в это я верю, потому что в такие ночи мне самой удаётся выспаться. Но ещё говорит, что не кошмары это вовсе, а просто плохие сны — и вот это как раз самое главное её враньё.

— Смерть, в основном, — вдруг произносит она, когда я уже почти забываю, что жду ответа.

— Чья?

— Лии, Христофа, Кирилла… Лукаса, Валентина…

Перечисляет имена по длинному списку. Там все наши друзья. Её родители. И моё имя. И её собственное.

— Прости, — говорит Слава в конце. — Из-за меня тебе несладко.

— Из-за тебя я жива и в сознании, — напоминаю я.

— Но всё должно было выйти не так…

— Ты, во-первых, не знала, а во-вторых, это Эдзе сотворил, и если кого я винить и буду, то только его.

Слава вздыхает. Спустя несколько секунд она желает мне спокойной ночи, а я говорю, что это теперь зависит только от неё.

Надеюсь, что она рассмеётся или хотя бы хмыкнет, но, кажется, этими словами я лишь усилила напряжение.

Засыпаем быстро. А просыпаюсь я уже, кажется, меньше, чем через минуту от вспышки жуткой мигрени, пронзающей виски, словно дрель. Слава под боком ворочается. Тихо стонет. Я открываю глаза, но вместо мрака комнаты вижу короткую картинку без начала и конца. Тут Бен. Он улыбается, и выглядит это непривычно, потому что он смущён. Опускает глаза на свои ботинки, хмыкает. Говорит о какой-то ерунде. Я не улавливаю смысла, как и самих слов. Бен будто воды в рот набрал — так я слышу его голос.

А затем где-то в стороне раздаётся хлопок. Я, — точнее, Слава, глазами которой я вижу происходящее, — вздрагивает. Испуг пронзает каждую клеточку её тела.

Хлопок — выстрел. Я точно уверена, потому что за свою сознательную жизнь слышала этот звук чаще, чем колыбельную в детстве.

Чтобы увидеть источник хлопка, я смотрю в его направлении и…

… всё гаснет.

Я снова в комнате. Слава всё ещё дрожит, но уже не так, будто ей под футболку сунули оголённый провод. Накрываю лицо ладонями, но этого недостаточно, и я буквально давлю пальцами на глаза, чтобы задержать слёзы.

Я обманываю её и себя заодно. Иногда мне больше хочется умереть, чем терпеть всё это. * * *

Утром Артур по просьбе Славы приносит завтрак нам в комнату. Даже не спрашивает, что я здесь делаю, только долгим удивлённым взглядом осматривает нас, проснувшихся в одной кровати. Мы ещё некоторое время валяемся, обсуждаем всякую ерунду, что удивительно, никак не касающуюся работы, и попутно поедаем бутерброды прямо в кровати, стряхивая крошки с простыни на пол, а потом Слава начинает собираться, а я тем временем вспоминаю, что перед ночным путешествием в другой конец города успела захватить с собой мобильный телефон.

И всё начинается заново.

Набираю номер папы. Два длинных гудка — затем сразу «абонент не абонент». Сорвал звонок. Как обычно. Маме ещё можно дозвониться, хотя и то разговор совсем не напоминает семейную болтовню, а ему — вообще бесполезно.

Благодаря своим способностям и тому, что я помню абсолютно всё из жизни местной Нины, я знаю, что родители здесь не приняли моё откровение. Нет ни отца, который, по прошествии некоторого времени, вспомнил, что когда-то обещал любить меня, несмотря ни на что, ни матери, которая, быть может, и плакала бы до сих пор по ночам, но утром всё равно шла меня обнимать.

Никого нет. Только «абонент недоступен» на другом конце провода и новые замки на дверях когда-то родного дома.

Кажется — страшно неправильно. Но ты попробуй объяснить это родителям, которые винят себя за то, что ты родилась не совсем такой, какой они планировали.

— Зелёный или коричневый? — спрашивает Слава.

У неё в руках два свитера. Я рассеянно тычу в один из них, даже не обращая внимания на цвет.

— Спасибо.

Слава отходит обратно к шкафу, а я возвращаюсь к попыткам дозвониться, но ничего не выходит ни на третий, ни на пятый, ни на десятый раз. Я уже почти готова сорваться, но Слава вовремя препятствует моему порыву выкинуть телефон в другой конец комнаты.

— Родители, — говорю я, опережая её вопросы. Телефон, который почти слетел с пальцев, когда я замахнулась, перекочёвывает в руки Славы. — Не отвечают.

— Думаешь, случилось чего?

Выходим в коридор. Надев верхнюю одежду (мне, за неимением альтернативы, достаются ботинки Артура, у которого сорок второй размер, и это явно ближе к моему сороковому, чем Славин тридцать седьмой, и старый зимний пуховик), следуем на улицу.

— Вот лучше бы с ними реально что-нибудь случилось, — фыркаю я, когда мы покидаем подъезд. — Вместо того, чтобы им вести себя как последним собакам сутулым.

— Оу, — Слава округляет глаза. — Что за словечки? И ты этим же ртом целуешь…

— Девушек я целую! — перебиваю я. — В этом-то и проблема.

В груди снова горит. Прямо как в тот раз. В самый первый. Помню, словно это было вчера — прохожу в гостиную, где мама с папой смотрят телевизор, и громко объявляю, как на духу: «Пап, мам, я лесбиянка».

Пауза, переполненная до краёв песнями по телевизору, неприятно липкими от пота ладонями и двумя парами непонимающих глаз.

Пауза, которая расколола нашу жизнь на «до» и «после».

Я думала, это конец. Действительно верила в то, что больше никогда не смогу подойти к родителям и просто обнять их. Но в итоге мой выросший в традиционной семье отец сказал, что это неважно, если это то, что, как я чувствую, действительно моё, и пока я буду рядом с ними, здоровая и счастливая.

В этом же времени всё пошло иначе. Здесь я сирота — и это при живых родителях.

— Если это и чья-то проблема, то точно не твоя, — замечает Слава. — Я же никого не обвиняю в том, что у меня волосы светлые. Может, мне тёмные хотелось… Или вообще рыжие. Но я такой родилась. И мне если только краситься, но это буду уже не я. Так и ты.

— Вдохновляющие речи — это у вас в крови, что ли? Дмитрий тоже как что отмочит — так сразу хочется запрыгнуть на коня и вперёд, покорять новые земли.

Слава хохочет, толкает меня бедром. Я шатаюсь, делая несколько шагов в сторону. Переводить всё в шутку — лучший способ скрыть реальные эмоции. Тем более, если они грязные, низменные и слабые — такие, как страх и зависимость от чьего-либо мнения.

Я говорю всем вокруг, что это меня не волнует. Говорю, что воля для меня — главное. Заявляю, что каждому, кто захочет наступить мне на горло, я вырву его собственное, но на самом деле… На самом деле жизнь обстоит так, что нет ничего более ограничивающего, чем свобода.

— Бен будет ждать нас в кафе, — говорю я, стараясь переключить мысли и заодно сменить тему.

— Ну да, — как-то странно протягивает Слава. Пинает снег под ногами, пока идёт. — Слушай, я, наверное, пойду сразу в штаб, мне нужно там… кое-что нужно, в общем, с Даней и Ваней.

— Ты серьёзно? Смыться собралась?

— У меня дела…

— Какие?

Слава поджимает губы. Если она думает, что я здесь ради драмы, то ей лучше дважды всё переосмыслить.

— Что между тобой и Беном? — спрашиваю сразу, чтобы потом не играть в ромашку и не вытягивать из Романовой правду по жалким ниточкам. — Чего ты от него бегаешь?

— Я не бегаю, — заявляет в ответ так уверенно, что у меня даже сомнений в правдивости слов не возникает.

Значит, в другом проблема.

— Влас? — стреляю наугад.

И попадаю точно в цель, когда Слава поднимает глаза к небу и тяжёло вздыхает.

— Тогда при чём тут Бен?

— Ни при чём, говорю же. Я просто хотела сходить к Власу на квартиру, покормить кошку. Вот, какие у меня дела.

— И, возможно, понюхать одежду в его шкафу? — (Слава глядит на меня с непониманием и брезгливостью). — Ну я не знаю просто, что там ещё обычно делают во время дикой ностальгии.

— Я не собираюсь ничего нюхать, это отвратительно. Только кошку покормлю.

— Как скажешь.

— Я скучаю по нему.

— Я знаю.

— Как думаешь, я его ещё когда-нибудь увижу?

— Слушай, — как бы сказать, чтоб не обиделась? — Я не тот человек, который тебе нужен, когда дело касается всех этих разговоров про отношения… Сама знаешь, что я свои построить не могу. Брать на себя ещё и ответственность за чужие…

— Понятно.

— Эй, — хватаю её за локоть, останавливая от того, чтобы на эмоциях ускорить шаг и оторваться от меня. — Если между вами и правда было что-то особенное, это так просто разрушить невозможно. Думаю, вы ещё встретитесь, рано или поздно.

— Главное, чтобы не слишком поздно, — заключает Слава.

И больше, вроде, не обижается.

Наши с ней пути расходятся в квартале от кофейни, и за остаток расстояния я успеваю проверить телефон и ещё раз оставить несколько пропущенных на глухие для меня телефоны родителей.