Кровь и туман

Не даю отцу сказать хоть что-то. Точнее, не позволяю себе остаться, чтобы это услышать. Пускаюсь по лестнице вверх бегом, перебирая онемевшими ногами разве что чудом. Шиго отходит в сторону, пропуская меня, но затем, я слышу, идёт следом.

Я влетаю в комнату, где сидят девочки. Увидев меня, они моментально отвлекаются от своих дел.

— Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Полина.

Она оказывается ближе всех, но в тот же момент рядом появляется нагнавшая меня Шиго, и именно ей я решаю упасть в объятья.

Закрываю глаза. Проматываю сказанное отцу и понимаю, что только что поставила окончательную точку.

У меня больше нет семьи.

— Ты поступила правильно, — шепчет Шиго. Гладит меня по волосам осторожно, как котёнка. — Я горжусь тобой.

— А что она сделала? — это Лена.

— Сказала отцу, что достойна большего.

— Погоди, твой папа был здесь?

— Ага, — отвечаю я. Шмыгаю носом, отстраняюсь от Шиго, чтобы меня было лучше слышно. — Прощения просил.

— А ты что?

— Послала его куда подальше.

Тишина. Лена и Полина переглядываются. Затем обе снова смотрят на меня. Я окончательно высвобождаюсь из объятий Шиго и встаю перед своими лучшими подругами, сложив руки на груди и ожидая, что же они скажут.

— Это хорошо, ведь да? — осторожно, неуверенно уточняет Лена. — Я киваю. — Тогда я очень тобой горжусь, — заключает она, улыбаясь.

Полина, стоящая ближе, треплет меня по плечу.

— Мы все гордимся, — говорит.

Что-то позабыла я. Глубоко заблуждалась.

У меня есть семья. Я сама её выбрала.

А она, в свою очередь, приняла меня такой, какая я есть. * * *

Шиго держит меня за руку, переплетая пальцы. Её кожа очень горячая, но мне всё равно холодно, потому что я забыла в штабе куртку и стою в одной толстовке. Смотрю на Шиго, пока она наблюдает за приготовлениями Марса и других ребят. В её алых глазах отражаются редкие вспышки зажигалок и лампочки уличных фонарей, и это самое красивое зрелище в моей жизни.

Привстаю на носочки, тянусь и целую Шиго в скулу. Она поворачивается, позволяя мне украсть поцелуй и с губ.

— Пожалуйста, — говорю я. — Больше никогда не позволяй мне себя бросить.

Можно было бы добавить, что она, пожалуй, единственное хорошее, что мне светит в жизни, но это, кажется, и так очевидно. Один раз я уже сказала, что люблю её, но хватит ли у меня смелости это повторить — не знаю.

Надеюсь, Шиго умеет читать между строк.

— Ты найдёшь меня всё равно, — произносит Шиго, отводя взгляд. — Как и всегда.

О, да. Чертовски верное замечание.

— Сейчас та-а-ак рванёт! — восторженно восклицает Рэм, устанавливая в снегу очередной фейерверк.

Он ни чуть не изменился. Всё такой же бескорыстно добрый, сияющий своей белозубой улыбкой умный увалень. Между ним и Лизой даже без участия Славы что-то закручивается. Иначе зачем она сейчас пришла, если могла не принимать приглашение? Иначе зачем помогает Рэму, подавая фейерверки из коробки, если бы могла стоять в стороне, как и все остальные?

Ближе всех от нас с Шиго топчутся Слава с Беном. Или Бен со Славой, я их уже не понимаю. Ну, кроме одного: Бен влюблён. Хоть он доверил мне этот свой маленький секрет, его самого с потрохами выдают его глаза, его движения и эти скованные, смущённые улыбки.

Я искренне рада за Бена, и нет никаких «но с другой стороны», потому что мой старый товарищ уже знает, как больно лечить разбитое сердце, и не позволит себе обжечься на этом дважды.

— Поджигай!

Щелчки зажигалок. Хруст снега, когда парни отбегают прочь.

Хлопки. Много, и такие громкие, что в ушах звенит. Слава вздрагивает, но когда глядит на яркие переливы в небе, на её губах расцветает улыбка.

Первый месяц обучения, если не первая неделя: как отличить звук фейерверка от выстрела? Последний не оставляет после себя никакого эха.

Вот же и балда ты, Нинка. Параноик.

— С Рождеством! — весело кричит Марсель, подбрасывая в воздух свои варежки.

— Мы по маме евреи, — это говорит Виола.

Она встаёт рядом с Рэмом и говорит «мы». Это, может, и ничего не значит, но мне становится тепло и радостно за них.

— А я атеистка, — говорит Лия.

Они с Полиной принесли из штаба кастрюли с маринованным мясом и добавили их к остальной еде на импровизированном пикнике, где всё пластиковое: стол, стулья и посуда, но всё равно чертовски уютно.

Когда Лия подходит к Славе, они улыбаются друг другу.

— Это не важно, — громко заявляет Марсель. — Бог всё равно всех любит.

По толпе пробегает шум: кто-то возмущается, кто-то протестует, а кто-то откровенно смеётся над бедным парнем. И только Слава делает неуклюжий шаг назад, разворачивается на пятках. Я, стоящая чуть позади, оказываюсь преграждающей её путь.

— Кирилл так говорил, — произносит она грустно.

Шиго вопросительно косится на меня в ожидании пояснений. Видать, и Слава это замечает, потому что сразу говорит:

— Мой лучший друг умер, и я по нему скучаю.

— О, — протягивает Шиго. — Сочувствую.

— Это нормально, — уверяю. — Грустить по Кириллу.

— Знаю, просто… думала, что уже не будет так больно.

Я вспоминаю сегодняшний разговор с папой. Похоже, не всем нашим ожиданиям суждено было сбыться.

— Мы прикроем тебя перед остальными, если ты хочешь уйти и побыть одной, — заверяю Славу.

Но та отрицательно качает головой.

— Нет. После всего произошедшего, если я что-то и поняла, так это то, что никто не должен справляться со своими трудностями один.

— Слава права, — соглашается Шиго. Но смотрит на меня, будто знает больше, чем я говорю. И чуть крепче сжимает мою ладонь. — Для этого и нужна семья.

Раздаётся самый громкий взрыв. Мы все переводим взгляд на небо, освещаемое дождём из падающих в разные стороны жёлтых, красных и оранжевых звёзд. Я щурюсь от ослепляющих искр, вжимаю голову в плечи из-за пробирающего до костей холода.

Это не кончится хорошо. Завтра утром я наверняка проснусь простуженной.

Но по крайней мере я точно знаю, что в этом городе обязательно найдётся тот, кто принесёт мне в постель горячий чай с лимоном и скажет, что я хорошо выгляжу, даже если из-за высокой температуры мне придётся три дня не мыться.

Ведь, как сказала Шиго, для этого и нужна семья.