Кровь и туман

И я вновь остаюсь единственным, кто видит нашего миротворца, нашего чуткого и понимающего парня, наш клей, скрепляющий вместе части маленькой ячейки, давшей трещину, настоящим.

Таким же был и папа. До конца стоящим, крепко сжимающим зубы. Обладающим безграничным терпением к другим и совершенно не жалеющим себя.

— Могу я признаться вам кое в чём? — спрашивает мама.

— Разумеется, — за двоих отвечает Даня.

— Я не знаю, как жить дальше в мире, где нет его.

Мама — защитница. Была ей столько, сколько я себя помню, и ещё несколько лет до моего появления. Защитники должны быть бесстрашными. Нет. Обязаны. Так диктуют правила. Они же заставляют хранителей до глубокой ночи корпеть над книгами, а миротворцев — пресмыкаться перед потенциальными союзниками.

Правила, правила, правила. Вся жизнь стражей основана на правилах и законах, которые я хоть и уважаю из личных побуждений, но уже едва ли дам точный ответ, если меня вдруг спросят, связаны ли эти самые побуждения с клятвой, которую я принёс, и обещаниями, которыми я связал себе руки, или это и правда лишь моя слепая инициатива?

Я утыкаюсь носом куда-то маме в бок. Она принимается вырисовывать пальцем чудные узоры на моём плече и, кажется, что-то напевать себе под нос. По другую от мамы сторону Даня ворочается, пытаясь найти удобное положение. Я прикрываю глаза. Усталость берёт своё, я теряю бдительность и, кажется, хоть и немного, по крупицам, но рассудок.

Всё, чего мне хочется — это вновь стать маленьким мальчиком, безопасность которого всецело является родительской заботой. Но всё, что я получаю — это мир в огне, мир в агонии, мир, который ждёт, что его спасут такие, как я.

Маленькие мальчики и маленькие девочки неестественно быстро повзрослели. Поэтому всё, на что они могут надеяться — это ускользающая сквозь пальцы возможность израненного мира приберечь свои проблемы до завтра.

Ведь сегодня те, кто пытаются их решить, слишком сильно устали.